— Сядь. А теперь скажи, между нами, ты действительно настоящий Гомер или только поешь песни того, настоящего?
— Можешь испытать меня. Закажи мне гимн, и если он не окажется лучшим из написанных когда-либо, пусть меня не зовут более Гомером!
— Где ты родился?
— Везде и нигде. Я сын реки Мелета и одной из нереид — Кретеиды. Когда весной вода бежала, пенясь, через рощи и ущелья, я был зачат в утробе матери и родился в воде. У меня нет ни родины, ни крова. Потому-то целая дюжина городов и спорит между собою за то, чтобы называться моею родиной: Смирна, Самос, Колофон, Саламин, Афины, Кима, Ньокастро, Ньо — и даже Итака!… Некоторые из них уже изобразили, другие же еще изобразят мою кифару на своих оболах[6], чтобы доказать, что не я их детище, а они — мои дети!
Я же принадлежу всему миру и всем временам! Потом будут говорить, что я был не один, что нас было много. Но я объединил многих в Одного.
— Ты видел войну своими глазами и близко знал героев?
— Видел своими глазами и слышал своими ушами. Только это не имеет значения. Своим воображением!
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне о войне. О Елене, о…
— Ты больше женщина, чем царица. Начинаешь с соперницы, а не с мужа!
— Так ведь война-то началась из-за нее! И потом, я боюсь услышать правду о своем муже!
Он встал со скамьи. Взял кифару, откашлялся и поглядел на потолок. Я тоже поглядела! Интересно, что он там видит? Ничего! И вот он начал хриплым голосом, тихо и неторопливо, как человек, которому предстоит долгий путь:
— «Гнев, о богиня, воспой…»
— Прекрати! Это я слышала тысячу раз на тысячу ладов. Мне нужна История, а не Поэма. И не внешняя сторона Истории, не внешний лоск, а ее нутро.
Он весь как-то сник, словно я вылила на него ушат холодной воды. Руки безжизненно повисли, а сам он рухнул на скамью, как надутая волынка, которую проткнули ножом.
— Так-то! Сидя, не станешь парить и не будешь повышать тона. Я хочу, чтобы ты беседовал со мною, а не пел мне!
Он сжал виски ладонями, нижняя губа у него отвисла, как у лошади, когда на нее надевают недоуздок.
— Горе мне! Подобно тому как страдающий двусторонней грыжей не может быть уличным разносчиком, так и говорящий правду не может быть придворным певцом. Не может он быть и царем. Наши сословия немного схожи! Вот ты, например, говорила ли ты когда-нибудь правду хотя бы наполовину?
— Я знаю все правды, но никогда не высказываю их вслух. Ты же скажешь мне то, что знаешь, а не то, что обычно говоришь.
— Трудная задача! Переступая порог дворца, я чувствую, как возношусь и парю в мире Совершенства, словно лунатик! А ты хочешь, чтобы я представил себе, будто нахожусь в фелюге угольщика или в таверне. Если я хотя бы на миг покажу войну такой, какова она на самом деле, и лишу героев-царей ореола красоты и идеала, что останется? Ничего. Все превратится в пыль и прах — грязь. И я сам, говорящий об этом, и ты, которая будешь это слушать. В конце концов ты так рассвирепеешь, что прогонишь меня, не заплатив, если не изобьешь еще вдобавок!
Да и как я смогу освободить свой мозг от лжи? Уж не так ли, как египетские бальзамировщики вытаскивают мозги — через нос? Ведь только мертвецы не лгут. А если кто-нибудь из них и лжет, то это означает лишь, что он живой. Ты требуешь, чтобы я умер!
Я чувствую, как у меня по позвоночнику, словно змея, ползет сильный озноб. Я дрожу! Дай мне немного вина, чтобы согреться. Для того чтобы лгать, я опьяняюсь Поэзией. Чтобы сказать правду, я должен напиться. Чтобы стать скотиной!
Я позвонила, вошла Мирто, и я приказала ей принести вина и два стакана.
— Выпью и я с тобой, чтобы быть в состоянии слушать правду. Чтобы и самой превратиться в животное.
После того как мы со смехом опустошили кувшин, он поворачивается и говорит мне:
— Раз ты знаешь Поэму, то можешь и сама обнаружить истину. Для этого нужно только вывернуть внутренность наружу, подобно тому как колбасники вывертывают бараньи кишки, чтобы их вычистить. Вот эти нечистоты из кишок и есть истина!
— Чем же еще я занимаюсь всю жизнь? Всегда я думаю обратное тому, что слышу; и всегда говорю обратное тому, что думаю. Теперь же я хочу, чтобы ты сам мне все это перевернул. Не приукрашивал события, а превратился в колбасника. И опять-таки я тебе не поверю!
— Странно! Все цари и богачи, к которым я приходил петь, заискивали передо мною, подносили мне подарки и льстили, хотели, чтобы я сочинял как можно больше небылиц и про них самих, и про их род. И все они были мужчинами. А ты, женщина, не хочешь лжи?
— Хочу, и даже очень. Но только для других. Если ты вздумаешь говорить правду вне этих стен, я тебя повешу!
— Начнем с Елены. Ты слышала легенду и поэмы о том, как Парис похитил Елену. Так вот! Ни Парис ее не похищал, ни прекрасной она не была. Он — да! Он был прекрасен! И она его похитила!
Парис был мальчиком. У него еле усики пробивались. Невинным мальчиком, воспитанным в неге. Стыдливым. А Елене было уже за тридцать. И в любви она была умудрена. И была бесстыдной. Откормленная кобылица. Ее уже однажды похищали. К тому времени она уже дважды рожала и имела двух дочерей: одну внебрачную, другую законную. Ифигению и Гермиону.
Когда она была пятнадцатилетней девчонкой, ее похитил Тесей. Привез в Аттику и спрятал в Кюрке. Оттуда ее выкрали обратно ее братья Диоскуры и отвезли в Микены к своей сестре Клитемнестре, чтобы она могла там тайно родить. И Клитемнестра выдала Ифигению за собственную дочь, чтобы прикрыть позор незадачливой сестры.
Как мог Парис, который совершенно один в горах видел обнаженными трех прекраснейших богинь Олимпа — и это его не взволновало, — как мог он лишиться разума из-за увядшей немолодой женщины да к тому же у нее в доме, где он был связан по рукам и ногам священными законами гостеприимства?
Старый Приам отправил его в Элладу изучать людей. Чтобы он увидел и узнал «многих людей обычаи и образ мыслей». Чтобы познакомился со знаменитыми царями Запада после того, как познакомится с величайшими султанами Востока: персидскими, ассирийскими, еврейскими, египетскими.
Сначала он поехал к Менелаю, самому счастливому царю Мореи, потому что у него была самая скандальная в мире жена. Но приехал он ради Менелая, а не ради его супруги. Оттуда он должен был направиться в Ньокастро и познакомиться там с самым мудрым царем — славным Нестором. Потом — в Микены, к самому богатому царю Агамемнону, который еще при жизни выстроил себе гробницу из чистого золота! И наконец, он приехал бы и на Итаку, чтобы познакомиться с хитрейшим царем Эллады Одиссеем, у которого была честнейшая жена, — только у хитрецов бывают честные жены!
— Мерзавка! Она не пустила его сюда!
— Будучи скромным юношей, погруженным в занятия, он, живя в Спарте, только и делал, что читал, играл на лире, плавал в Эвроте и охотился на кабанов в лесах Тайгета. И ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть в глаза царицы.
Когда Парис уходил на охоту, Елена просто места себе не находила. Вдруг, не ровен час, поутру он встретит в лесу сходящую с ума по мужчинам богиню девственности Артемиду, обольстительницу, совратившую уже много мальчиков: Адониса, Аттиса, Эндимиона, Ипполита. Ей надо было успеть.
Смуглый, сильно загорелый мальчик, с вьющимися волосами, лишь тень на верхней губе, а душа сияла в улыбке. И непорочный. Именно это обстоятельство и сводило ее с ума. А если уж в нее вселялся бес, ничто не могло удержать ее.
И вот Елена посылает своего мужа на Крит за бусами и целебной травой (болван ни в чем ей не отказывал), а также за волосом Минотавра, чтобы родить мальчика! Оставшись вдвоем с юношей, она тотчас же зазвала его к себе в комнату. И сказала, дрожа: «Ты возьмешь меня со всем моим приданым и со всеми сокровищами царства, и мы убежим из этого ада! Уедем к тебе на родину и будем жить в шалаше. Мужа я ненавижу. Он стар и глуп. Ты — первый мужчина, которого я по-настоящему полюбила».
Мальчишка разревелся. Это еще больше разожгло ее: «Если ты откажешься, я донесу Менелаю, как только он вернется, что в его отсутствие ты пытался меня обесчестить. Если тот, кого женщина любит, не желает ее, она способна совершить самые страшные преступления. Так Сфенобея налгала своему мужу Прету, царю аргивян, будто его друг Беллерофонт хотел переспать с ней, когда она этого не хотела, — как будто если бы захотела и она, то это было бы в порядке вещей! И Прет, легковерный, как все рогоносцы, убил своего друга, сына Посейдона, здоровенного верзилу, умертвившего трехглавую Химеру, оседлавшего Пегаса и поднявшегося на нем на Олимп!.. Точно так же и дочь Миноса и Пасифаи (любовником которой был бык), царица Афин Федра, когда ее пасынок, прекрасный, как бог, Ипполит, непорочный друг богини девственности, не пожелал ее, разорвала на себе одежды, распустила волосы и побежала к мужу, вопя: «Ипполит хотел меня обесчестить! Я не могу больше жить в этом мире!» И Тесей, такой же легковерный, как и Прет, убил единственного сына. Я рассказываю тебе все это потому, что ты не знаешь истории царских семей Эллады… Все в таком же духе, а то и хуже!»
Услыхав это, Парис испугался. И чем больше он бледнел, тем сильнее она краснела от страсти. Он лепетал: «Я не умею…» «Научишься!» — отвечала она. От страха он обещал бежать с нею в ту же ночь, как только скроется луна.
Обрадованная Елена приготовила возок, запряженный четырьмя мулами. Нагрузила его ящиками с драгоценностями и с нетерпением поглядывала на луну, которая передвигалась так медленно! А юноша, как только стемнело, вывел из конюшни рысака и во весь опор помчался к морю в надежде найти там лодку и уплыть в открытое море — пусть даже утонуть! Только бы удрать от этой менады!
Когда ей доложили об этом, она рассвирепела. Села в возок вместе со своим доверенным скопцом, хорошим конюхом и еще лучшим лодочником и приказала гнать мулов. Она настигла Париса на молу в тот момент, когда он отвязывал рыбачью лодку. Схватила его, связала, бросила в лодку и, подняв паруса, взяла курс на Марафониси.