Исполнение договора, заключенного между Москвой и Швецией в Кардисе, двинулось вспять, хотя он и был утвержден и подтвержден клятвами обеих государей. Надлежало устроить новый съезд на ливонской границе, на Плюссе. Шведы, однако, были весьма высокомерны и требовали от русских большую сумму денег. Посему в этот раз договор не вступил в силу, а комиссары с обеих сторон были вынуждены расстаться, не исполнив своего дела и оставив его нерешенным.
К курфюрсту Бранденбурга необычным образом отправили через Курляндию в Пруссию совсем молодого подполковника по имени Кармихель с письмом Его Царского Величества, которое Нащокин написал тайно и искусно[358]. Царь желал, чтобы курфюрст, оборонившись от нападения турок и наведя порядок на своих границах, способствовал единению русских с поляками, действуя во всем заодно с ним и часто сообщаясь письмами.
Турок также предпринял в этот год поход в Римскую империю большим войском. Не встретив почти никакого сопротивления в Римской империи, в особенности в наследственных землях[359], он вторгся в Моравию, Лаузиц, Верхнюю Силезию и Богемию, грабя и разбойничая, сжигая села и деревни. Он угнал много тысяч человек в плен, где всех их увели в рабство и продавали за малые деньги. Таким образом вся Римская империя была в большом страхе и разорении от жестокого врага, вторгшегося в наследственные земли тремя сильными армиями. Он взял Нойхаузен[360] и другие крепости, но не оставил в них гарнизоны, а предал огню. Хотя светлейший граф[361] и чинил ему ущерб небольшими отрядами, но не мог отважиться на открытое сражение, так что турки в этом году остались хозяевами в наследственных землях.
1664 год
2 января в царскую резиденцию Москву прибыл посланец польского короля по имени Самуил Венцлавский[362], который перед тем был секретарем у блаженной памяти генерала Гонсевского, также и во время его плена здесь в Москве, а ныне был произведен и назначен комнатным секретарем Его Величества короля Польского. Его сопровождали девять или десять человек. Он расположился на другой стороне реки Москва на том же дворе, где находился под стражей блаженной памяти генерал.
3 января Его Царское Величество затребовал польского посланника Венцлавского на прием. Произнеся приветствие, тот передал королевское письмо. Оно касалось вероломного Яна Новожинского, который первый был виновен в смерти генерала Гонсевского и в его убийстве. В конце концов он, отправившись добровольцем на русскую границу, попал в плен к людям Его Царского Величества и содержится в тюрьме в Смоленске. Король просил Его Царское Величество как христианского государя выдать Новожинского, чтобы тот получил заслуженную расплату вместе с другими виновными в убийстве и чтобы другие неверные и вероломные подданные как Его Королевского Величества, так и Его Царского Величества не подражали ему в бегстве в подобных обстоятельствах. Поскольку, однако, русские придерживались определенного мнения о том, что Польская корона хочет предложить им мир через это посольство, то спросили, не уполномочен ли посланник сообщить что-либо устно о том, что упоминалось в письме. На это он коротко ответил после недолгого размышления, что ему было приказано говорить и вести переговоры только о вещах, упомянутых в письме, и ни о каком другом деле.
4 января польский посланник настаивал через своего пристава, что желал бы говорить с думным дворянином Нащокиным о некоем деле.
5 января польский посланник был в Посольском приказе у думного дворянина Нащокина и сообщил тому, что великий канцлер Великого княжества Литовского господин Пац велел ему напомнить господину Нащокину, чтобы тот продолжил и не оставлял дело мира на условиях, принятых им на переговорах во Львове. Его Королевское Величество лично направился со своими войсками на русские границы, не имея другого намерения, кроме как только и единственно двинуться со своими комиссарами, назначенными для устроения переговоров, под Севск ради поисков почетного мира и дарования покоя странам и людям, которых доверил ему Всевышний. Поскольку, однако, он не имел ни полномочий, ни приказа вести далее переговоры об этом деле, то в этот раз вынуждены были остановиться на этом.
8 января посланник польского короля получил при прощании царское письмо, которое гласило, что если Его Королевское Величество освободит и отошлет в Смоленск стрелецкого полковника Ивана Монастырева, то взамен ему выдадут искомого Новожинского.
10 января польского посланника Венцлавского вновь вызвали в Посольский приказ для нового совещания о мире с думным дворянином Нащокиным. Поскольку, однако, он не желал вступать в переговоры относительно мирного договора, его спросили, не согласится ли он передать господину канцлеру Пацу, чтобы тот убедил Его Королевское Величество возобновить переговоры о мире и назвать место и время их продолжения. Он ответил, что, если Его Царское Величество соблаговолит отправить ради этого гонца к Его Королевскому Величеству, то Его Королевское Величество рассмотрит это дело.
16 января польский посланник Венцлавский уехал вместе с гонцом Его Царского Величества стряпчим Кириллом Пущиным, отправленным из Москвы с письмом, побуждавшим назвать место и время для переговоров и послать этого Венцлавского или кого-либо другого в Москву к Его Царскому Величеству с необходимыми полномочиями[363].
19 января вернулись в Москву, совершенно не исполнив дела, великие комиссары – окольничий и наместник башкирский Василий Семенович Волынский со товарищи, назначенные на ливонскую границу, дабы уладить со шведами недоразумения, которые возникли после заключения мира в Кардисе.
28 января отправили в ссылку в Казань, не проведя разбирательства, двух польских переводчиков – Людвига Ширецкого и Яна Булака. Казацкий полковник Василий Дворецкий оклеветал их без всякой вины в том, что они якобы были неверны Его Царскому Величеству и побуждали казаков вновь перейти на польскую сторону.
3 февраля Его Царское Величество лично устроил в поле под Новодевичьим монастырем смотр вновь собранным в Москве войскам, частью чтобы достойно принять прибывающего английского посла, частью из-за противоречивых известий с Украины – на тот случай, если дрогнут отправленные против врага войска. Этот смотр был устроен с большой пышностью и торжественностью ради множества иностранцев, которые в то время находились в Москве, ибо русские обращают больше внимания на славу и молву, чем на доброе управление и воинский распорядок. Однако, оставив все подобные соображения, следует справедливо засвидетельствовать, что на устроенный в форме двора или замка с отапливаемым покоем театр, где лично находился Его Царское Величество со своими вельможами, и на другие ненужные и бесполезные для подготовки к войне расходы истратили около восьмидесяти тысяч рейхсталеров. Прямо над театром находился великолепный наряд из ста пятидесяти тяжелых пушек, не считая полевых и полковых орудий и мортир, которые разделили между полками. Конница насчитывала около семнадцати тысяч человек, а пехота до двадцати тысяч и более. Все войска были хорошо обучены и вооружены самым роскошным образом. После смотра до поздней ночи стреляли и давали залпы из орудий.
5 февраля все было готово к приему посла английского короля. Возникло, однако, несогласие среди тех, кто должен был сопровождать его со двора, где он оставался на ночь, в миле от резиденции Москвы. К тому же отправленные к ним гонцы все сбились с пути, так что дело задержалось до темной ночи. Посол не соглашался въехать ночью, а остановился на ночь в полумиле от города.
6 февраля с большой пышностью принимали английского посла графа Чарльза Ховарда. Его свита состояла из 72 человек. Он также привез с собой супругу и сына. Вся конница, смотр которой был четыре дня назад, выехала навстречу ему в поле, пехота же встала по обе стороны дороги, начиная от места, где русские приставы, одним из которых был думный дворянин Иван Афанасьевич Прончищев, а другим – некий дьяк[364], встретили посла. Его посадили в сани, отправленные ему навстречу царем, и сопровождали вплоть до посольского двора, который в этот раз был устроен в доме голландского купца Давида Ритцена[365], представлявшем собой роскошные каменные палаты. Посол со своим сыном поместились в двух больших санях, обитых изнутри соболем, а его супруга и ее служанки – в зимнем возке, покрытом красным бархатом с серебряной гравировкой. Дворяне и прислуга посла ехали верхом вместе со многими знатными царскими дворянами, одетыми самым роскошным образом, на царских лошадях. Это посольство принимали с такой роскошью, что я до того не видел, чтобы в Москве кому-либо воздавали подобную честь и уважение. Несмотря на это посол сразу по прибытии отослал грамоту, жалуясь на неуважение и оскорбление, причиненное ему, а с ним и его королю и государю, Его Величеству королю Англии, накануне, когда он готовился к въезду. Ведь его задержали до ночи и в конце концов, введя в заблуждение, не приняли, так что он, паче чаяния, был вынужден остановиться за городом. Это великое оскорбление не в обычае у других учтивых народов, так что тех, кого найдут в этом виновными, следовало бы справедливо наказать.
11 февраля посол английского короля был на открытом приеме у Его Царского Величества в Грановитой палате. Его ввели самым роскошным образом и принимали с великим уважением. Первым навстречу ему отправили стольника Ивана Андреевича Хилкова[366], затем Никиту Ивановича Шереметева, а перед палатой для приемов – боярина князя Ивана Алексеевича Воротынского. Его приставами, которые ввели его, были окольничий Василий Семенович Волынский и думный дворянин Иван Афанасьевич Прончищев. Палату для приемов и придворных служителей украсили самым роскошным образом золотом и серебром, жемчуго