– Ты, что ли, Павел? – спросил он.
Грач, робея, кивнул. Мужчина поманил гостя желтым от табака пальцем, мол, заходи. Закрыл дверь на все замки, накинул цепочку и пошел вперед по длинному коридору. Павел оказался в просторной комнате и застыл на пороге, вдыхая запах пыли, табачного дыма и какой-то отвратительной кислятины, будто по полу разлили огуречный рассол.
Он дождался, когда глаза привыкнут к полумраку, и осмотрелся. Комната обставлена мебелью, вышедшей из моды лет двадцать назад. Окна занавешены – брат задергивал шторы даже днем. Под потолком горела запыленная люстра. В углу светился экран телевизора, что-то бормотал диктор. В другом углу на диване беспокойно ворочался во сне бородатый мужчина.
Игорь сидел перед окном за низким столиком и пил кофе.
– Садись, – сказал он вместо приветствия.
Грач обвел комнату глазами, прикидывая, где бы приземлиться. То ли на диван, где спит мужик, то ли на табуретку, что стоит возле телевизора. Но тут появился незнакомец, что открывал дверь, поставил посередине комнаты стул и молча вышел. Павел, стараясь держаться свободно, скинул кепку, повесил плащ на спинку стула.
– Скажи мне такую вещь: я когда-нибудь причинял тебе неприятности? – без предисловий начал Игорь. – Ну, если забыть тот детский эпизод, когда я позаимствовал у тебя копилку с мелочью.
– Нет, конечно, нет. – Павел почувствовал, как начинает дергаться веко правого глаза. – Ничего такого не было.
– А почему ты занимаешься кидаловом?
Павел подумал, что брат, прошедший тюрьмы и лагеря, всегда вежлив. Он избегает крепких выражений, употребляя ругательные или блатные словечки лишь в минуты крайнего душевного раздражения.
– О чем ты? Я не понимаю.
– Хорошо, я объясню. – Игорь взял с журнального столика зажигалку и протер ее кусочком замши, который всегда носил с собой. – Только скажи мне такую штуку. После смерти отца остались кое-какие деньги, осталась его квартира, его дача, машина «Ауди». Но я не взял себе ничего. Ни копейки, ни рубля. В пятикомнатной квартире отца, я думаю, тебе не очень тесно. И дача немаленькая. И деньги не стали для тебя лишним бременем. Я ничего не требовал взамен, не ставил никаких условий. Так?
– Совершенно верно, – шмыгнул носом Павел. – Спасибо тебе от всей души…
– Последнее время я интересовался дневником отца, – продолжал Игорь, – потому что подозревал, что он не сгорел и может попасть в чужие руки. А я этого не хочу. Такая мелочь… Какая-то жалкая тетрадка с никчемными записями. Ты назвал мне имена людей. Двух пожилых актеров. Лидии Антоновой и Бориса Свешникова. Это ведь ты сказал, что дневник наверняка у них?
– Я просто высказал предположение. Это лучшие друзья отца. Я же говорил, они…
– Ты знаешь, что Антонова погибла?
– Читал в газете, – кивнул Павел. – Очень жаль. Милая такая женщина. Кстати, она хорошо пела. Да… И еще играла на рояле.
– Ну, вот видишь: играла на рояле. Могла бы еще поиграть. Теперь я хочу услышать правду.
Игорь переложил с места на место сложенную вдвое газету. На поверхности стола под газетой лежал охотничий нож с длинным широким лезвием и толстой костяной рукояткой. Грач-младший подумал, что жить ему осталось несколько минут. Сейчас он умрет от того, что его печень или сердце проткнут этим страшным ножом. Тело вынесут из притона в разобранном виде, руки, ноги, голова будут расфасованы в отдельные пакеты. Закопают где-нибудь за городом или сожгут в бочке. Вот тебе преступление и наказание в одном флаконе. Почти как у Достоевского. Только крови больше.
Он продолжал молчать, решив, что, пустившись в долгие бестолковые объяснения, только приблизит свою кончину. Сейчас не надо ничего объяснять, не надо поминать тот дневник. Надо давить на жалость, напомнить о родственных узах. Тогда, возможно, удастся выйти из этой комнаты на своих ногах.
– Я долго терпел твою лживую жлобскую натуру, – сказал Игорь, – но терпелка больше не работает. Отсохла и отвалилась. Я не могу смотреть, как ты тут фуфло крутишь. Вопрос стоит так: или ты первый раз в жизни говоришь правду, или…
– Что «или»? – Павел сжался на стуле, втянул голову в плечи.
Игорь не ответил.
– Я ведь брат твой. – Павел почувствовал, как от страха сводит судорогой живот и хочется икнуть. – Твоя родная кровь. Ближе тебя у меня никого не осталось. И у тебя тоже. Я за тебя на край света пойду, ради тебя… Пойду… И там, на краю света… – Он запутался в словах и замолчал.
– У тебя минута на раздумье, – твердо проговорил Игорь.
Павел сжал зубы до боли, он не мог сказать правду, но и соврать не мог. В наступившей напряженной тишине явственно и четко прозвучал голос телевизионного диктора:
– Специалисты утверждают, что в этом году удастся собрать добрый урожай картофеля. Наш корреспондент побывал в одном из подмосковных хозяйств и убедился, что картошка уродилась на славу…
В следующую минуту Павел бухнулся на колени и, вытянув руки вперед, дополз до кресла, в котором сидел брат. Согнув спину, ткнулся мокрым носом в сиденье и, выдавив из себя несколько мелких слезинок, размазал их по щекам. Потом искательно снизу вверх заглянул брату в глаза и пробормотал:
– Прости меня, Игорь. Прости, бога ради. Я просто в долгах запутался.
В следующие десять минут, не поднимаясь с колен, он рассказал все, что знал о дневнике отца, о Дорис Линсдей, которой поверил, но обманулся в лучших чувствах. Он не утаил ничего, решив, что жизнь всего одна, и укорачивать ее из-за денег, пусть даже очень больших, нет резона.
Брат внимательно его выслушал, задал несколько уточняющих вопросов и, кажется, остался доволен. Он погладил Павла по голове, как верного пса, и даже потрепал по щекам, мокрым от слез, что Грач-младший воспринял, как высшее проявление родственной любви. На душе сделалось так спокойно и радостно, будто в эту минуту он заново появился на свет, а впереди ждала бесконечная счастливая жизнь, наполненная солнцем и счастьем, жизнь, которую только предстояло прожить.
– Хорошо, теперь мы поработаем вместе, – сказал Игорь. – И тебе наверняка перепадет крупная премия. Как ты на это смотришь?
Грач-младший заплакал еще выразительнее.
– В какой гостинице остановилась Дорис?
Павел назвал адрес, потом поинтересовался:
– Послушай, зачем тебе эти записи? Ведь это полная ерунда.
– Я отвечу честно, хотя отвечать не хочется. У меня много врагов. А друзей мало. Это нормально – иметь много врагов и мало друзей. Так вот, если отцова тетрадка попадет не к тем людям… число моих врагов превысит критическую отметку. И тогда… Тогда я недолго проживу. Я удовлетворил твое любопытство?
Игорь резко поднялся, вышел из комнаты и пропал в темном коридоре.
Глава 7
На почте администратор заглянула в компьютер и сказала, что бандероль, отправленную госпожой Линсдей, три дня назад доставили в гостиницу по такому-то адресу. Там почту принял начальник курьерской службы, о чем имеется соответствующая отметка. Она пощелкала клавишами компьютера:
– Других данных нет.
– Бандероль не дошла до адресата, – сообщил Радченко.
– С гостиницами всегда проблемы, – заметила женщина. – Мы доставляем почту в отели. Клерки разносят корреспонденцию по номерам или выдают постояльцам через администратора. Такова практика. Но бывает, что человек съехал, а почта для него пришла. Тогда письма или бандероли возвращают назад, к нам. На этот раз назад ничего не приходило. Значит, адресат все-таки получил бандероль. Или… Ее получил кто-то другой.
– Спасибо, – усмехнулся Радченко, – вы мне очень помогли.
Через четверть часа он стоял перед столом начальника службы безопасности того отеля, где прежде жила Дорис. Представительный мужчина в синем костюме по имени Николай Андреевич расположился в тесном кабинете, что находился по соседству с центральным входом. Выслушав адвоката и внимательно изучив его документы, он сказал:
– Ошиблись там на почте. Никакая бандероль на имя той американки к нам не поступала. Ну, чего с людьми не бывает, ошиблись.
– Боюсь, что ошибаетесь вы, – ответил Радченко и положил на стол справку с почты. – Тут написано, что бандероль…
– Вижу, – оборвал посетителя Николай Андреевич. – Только для меня это не документ. Если есть претензии к отелю, напишите заявление на имя…
– Я не стану писать заявлений, – сказал Радченко и положил на стол визитную карточку журналиста, известного всей Москве своими скандальными статьями. – Предлагаю сделать так. Информация о бандероли не получит огласки. Мужской разговор: только вы и я. В противном случае буду вынужден обратиться к этому человеку, моему близкому другу. Он давно собирается написать статью о вашем отеле. И о его владельце, который до сих пор проходит по полицейской картотеке как преступный авторитет. Мой друг собрал уже целое досье, но ищет новые факты. И я их подброшу. После публикации приличные люди станут обходить вашу ночлежку стороной.
– Это угроза?
– Не угроза, а предложение сотрудничества. Дорис Линсдей не станет подавать в суд на гостиницу, а я не стану встречаться со своим другом и буду держать язык за зубами. Просто помогите мне найти концы и узнать, где бандероль. Это ведь не так сложно.
Николай Андреевич, человек осторожный и опытный, бросил взгляд на посетителя, потом на визитную карточку. Он решал для себя, может ли этот адвокат находиться в приятельских отношениях с известным журналистом или все его слова блеф? Слишком мало фактов, чтобы делать определенные выводы. Радченко быстро сообразил, о чем думает хозяин кабинета, и, вытащив из бумажника фотографию, подержал ее перед носом Николая Андреевича. На снимке, сделанном где-то в ресторане или кафе, Радченко и тот журналист сидели за одним столиком, заставленным тарелками и бутылками, и о чем-то болтали.
– Хорошая фотография, – хмыкнул начальник службы безопасности.
– Мне самому нравится, – улыбнулся в ответ Радченко.
Решение было принято. Николай Андреевич подумал, что этот журналист – редкая вонючка, ради красного словца родную мать не пожалеет. И надо сделать все, чтобы замять историю с бандеролью.