Радченко стоял возле «Блейзера». Мотор работал.
– Подожди минутку, – сказал он и распахнул заднюю дверцу.
На сиденье лежал Павел Грач, запутавшийся в окровавленных бинтах. На лице застыла странная болезненная улыбка. Глаза выкатились и остекленели.
Дима сел за руль и сказал Дорис, чтобы садилась рядом. Она опустилась на сиденье, хлопнула дверцей и горько заплакала.
Какое-то время Радченко гнал машину по дороге и болтал обо всем, что только приходило в голову. Тормоза «Блейзера» как-то странно поскрипывали, в двигателе временами что-то шумело, но машина бежала довольно резво. Дорис рассеянно слушала, потом оглядывалась назад, долго смотрела в темноту и почему-то закрывала глаза.
Проехав километров тридцать, Дима свернул в степь, опасаясь близкой погони. Он продолжал говорить, шутил и сам смеялся, хотя шутки были не первой свежести и весьма сомнительного свойства. Дорис не смеялась, отвечала односложно, отводила взгляд. Иногда она теряла нить разговора, погружалась в какие-то свои мысли, потом выныривала из этой темной глубины, стараясь понять, о чем Радченко ведет речь, и молча кивала головой, будто действительно что-то понимала. Взгляд ее был устремлен куда-то далеко, за пределы темного неба, времени и пространства. Казалось, что Дорис знает какую-то страшную тайну, но боится или не хочет ее раскрыть.
– Они нас догонят? – спросила она.
– Что ты, – ответил Радченко. – Разве теперь они смогут?
Вдруг он почувствовал, как машина запыхтела, задергалась и начала медленно терять скорость. Затем что-то тюкнуло под правым крылом, машину потащило влево. Радченко вывернул руль в обратную сторону, нажал на тормоз, вышел, осмотрел проколотую покрышку, затем залез в багажник, но не нашел там запаски. В багажнике валялись какие-то грязные тряпки, пустой рюкзак, горсть рассыпных винтовочных патронов. И еще карабин с оптическим прицелом. Карабин был сильно поврежден и непригоден к стрельбе. Одна пуля попала в приклад, разбив его в щепки, другая глубоко поцарапала цевье, повредив крепление прицела.
Зато в ящике для перчаток лежал пистолет «ТТ» со снаряженной обоймой на восемь патронов. Радченко подумал, что там, на дворе, где лежал застреленный им мужчина, остался еще один карабин, кажется, по виду почти новый. Зря он не подобрал оружие. И куртку с убитого надо было снять, хоть она и в крови. Он сунул в сумку рубаху и мужскую майку без рукавов. От холода они не спасут, но будет хоть немного теплее. Сверху положил дневник режиссера Лукина и сказал Дорис, что дальше они пойдут пешком.
Американка, выбравшись из машины, зашагала следом за Димой. Она ничего не говорила, ни о чем не спрашивала, молча шла, стараясь не отстать.
Они поднялись на пологий склон и увидели, как на востоке набухает розовый бутон зари. Впереди была ровная степь, чуть поодаль виднелся деревянный мост через высохшую речку.
Радченко внимательно посмотрел на Дорис и покачал головой.
– Нам надо спуститься в овраг и развести костер, – сказал он. – В овраге нас не будет видно. Ты совсем синяя. Замерзнешь насмерть прямо на ходу. – И стал спускаться вниз.
Дорис спустилась следом, села на землю. Радченко надергал сгоревшей на солнце травы, которую сейчас покрывала белесая корочка инея, наломал веток какого-то колючего куста. Сложив ветки шалашиком, стал поджигать сырую траву, но спички мгновенно гасли. Дима чертыхался, непослушными задеревеневшими пальцами зажигал новые, но ничего не получалось.
Тогда он покопался в сумке, набросил на плечи Дорис легкую мужскую рубаху с короткими рукавами, перепачканную кровью, поверх своей запыленной майки натянул чужую, на бретельках, без рукавов, но теплее не стало. Он вытащил из-под брючного ремня и положил на землю с правой стороны заряженный пистолет, а сам зажал ладони между коленями, стараясь согреть их. Но, кажется, в теле совсем не осталось тепла.
Дима посмотрел на Дорис. Она сидела на земле, плотно сдвинув мраморно-бледные коленки и обхватив их руками. Ее кожа на лице казалась почти прозрачной, а под глазами лежали темные круги, похожие на синяки.
Холод проникал до дна души, добирался до сердца. И сердце немело, делаясь твердым, как засох-ший каравай хлеба, как камень. Через пару часов солнце немного прогреет воздух, станет легче, но эти пару часов еще надо прожить. Это будет чертовски трудно.
Он увидел, как Дорис вытащила из сумки дневник Лукина, выдрала несколько листков, скрутила их и, чиркнув спичкой, подожгла. Потом подсунула горящую бумагу под ветки; огонь поднялся вверх, пламя лизнуло колючки, и по оврагу поплыл горьковатый дымок, такой приятный и теплый. Дорис вырвала еще несколько страниц и бросила их в огонь.
– Тебе не хочется прочесть, что там написано? – спросил Дима.
– Теперь уже нет, – покачала головой Дорис. – Я подумала, что это сугубо личные вещи. Которые… Это не для широкой публики. И, наверное, не для меня. Я подумала, что Лукин вряд ли захотел бы, чтобы я читала эти строки.
– Ты его любила?
– Да, любила. Очень, – немного помолчав, ответила Дорис.
Она вырвала еще несколько страниц и бросила их в огонь. Радченко выставил вперед замерзшие руки, чувствуя, как пальцы и ладони пропитываются жизненным теплом. Дорис молча рвала и бросала бумагу в огонь. Вскоре бумажный пепел разбросал ветер, а кожаная обложка тлела поверх колючих прутиков. Подбородок и щеки Дорис немного порозовели, только губы оставались серыми. Она посмотрела на пистолет, потом перевела взгляд на Радченко и спросила:
– Как ты думаешь, за нами больше не гонятся?
– Нет. Думаю, что нет.
Его слова прозвучали неуверенно, и Дорис это почувствовала.
– Пообещай мне одну вещь, – сказала она. – Только твердо пообещай. А когда пообещаешь, обязательно выполни, ладно? Обещаешь?
– Все, что хочешь. Говори.
– Тогда пообещай вот что. Если нас догонят, ты застрелишь меня из этого пистолета. Ведь ты не промахнешься, потому что я буду рядом. А если я еще буду дышать… добьешь меня.
– Что ты говоришь? Что за бред?!
– Я не хочу, не могу вернуться обратно, – твердо ответила Дорис. – Не хочу снова оказаться у них в руках. Ну, пообещай.
– Я этого не сделаю.
– Ты тряпка, а не мужчина! – Из глаз Дорис выкатились две холодные слезинки, которые, кажется, готовы были превратиться в кристаллики льда. – То, что они сделают со мной, хуже смерти. Ты этого не понимаешь, не хочешь понять.
– Нас не найдут, – упрямо повторил Радченко.
– Нас могут найти. Мы так и не дошли до шоссе, даже не знаем, где оно. Не встретили ни одной машины, ни одного человека, который мог бы нам помочь. Сейчас взойдет солнце, прятаться негде. Пообещай мне, Дима, – слезы катились из глаз, как мелкий бисер, – пообещай… Но если боишься, дай пистолет мне. Я смогу.
– Успокойся, черт возьми, – тихо проговорил он и закрыл глаза. – Успокойся, пожалуйста. Пистолет нам не понадобится.
Глава 29
Они вдруг услышали что-то похожее на отдаленный гул. Будто по каменистой дороге катилась телега с деревянными колесами. Дима поднес палец к губам, взял пистолет и, встав на четвереньки, стал карабкаться вверх по склону оврага. Вдали, в той стороне, где мост, он увидел машину. Поднимая пыльное облако, она ехала в его сторону.
Мелькнула мысль, что в черной, пропитанной потом и грязью майке, поверх которой надета другая майка, белая, без рукавов, он, наверное, выглядит нелепо. Ни один водитель, если он в здравом уме, не остановится, чтобы подобрать такого попутчика.
Дорис тоже выбралась наверх, встала в полный рост. И замерла при виде машины. Это была синяя «Нива», с вмятиной на переднем крыле. Она ехала медленно, словно водитель выбирал место, где можно остановиться и устроиться на привал. Дорис взмахнула руками.
– Это Дэвид! – крикнула она, хотя за пыльным лобовым стеклом был виден только темный контур человеческой фигуры. – Дэвид… Дэвид…
В следующее мгновение Дорис уже бежала в сторону дороги. Радченко хотел крикнуть, чтобы она остановилась, здесь не может быть никакого Дэвида, но не издал ни звука. Он медленно пошел к дороге, спотыкаясь на ходу и видя, как Дорис бежит к машине. На душе почему-то стало тяжело и муторно, а ноги плохо слушались. Машина проехала мост с обломанными перилами, соединявший два берега высохшей реки, сбавила скорость и остановилась. Распахнулась дверь, и из салона буквально выпрыгнул какой-то незнакомый мужчина, долговязый, в серых вельветовых штанах и бежевой куртке. Через секунду Дорис повисла на шее этого человека, мужчина завел руки ей за плечи и крепко обнял.
Радченко остановился от неожиданности, стараясь сообразить, что происходит. Что это за машина, откуда появился этот долговязый Дэвид, как он нашел их? Это мистика. Имя знакомое. Дэвид – это же американский спонсор Дорис. Впрочем, сразу видно, что тут одним спонсорством дело не ограничивается. Тут что-то совсем другое. Радченко снова вспомнил пережитую ночь, страхи и надежду, которая не оставляла до последнего. Что ж, кажется, все плохое позади.
Дима переложил пистолет в правую руку и медленно пошел к машине. Солнце поднялось над равниной, наполнив ее розовым светом. Услышав сзади топот лошадиных копыт и чьи-то голоса, он оглянулся. Трое всадников остановились метрах в тридцати за его спиной. Один, на гнедой лошади, был вооружен карабином и одет в дорогой теплый халат и черную войлочную шапку, отороченную мехом куницы. Он, видно, за главного.
У второго всадника, длинноволосого, одетого в телогрейку и ватные штаны, было охотничье ружье. Он демонстративно поднял ствол кверху, давая понять, что не собирается стрелять. Третий человек, сидевший на низкорослой серой кобыле, сжимал длинное кнутовище.
Радченко повернулся лицом к людям на лошадях, согнул в локте руку с пистолетом и взял на мушку высокого мужчину в черной войлочной шапке. Всадники стояли на месте и тихо переговаривались друг с другом. Теперь стали видны еще две группы людей на лошадях. Четверо мужчин остановились далеко позади первой группы. И еще двое подъехали ближе, встали в стороне, чтобы слышать разговор.