— Малика, — властно позвал хозяин. — Накрывай на стол. Водку достань. — Стал гостям рассказывать: — Нашел я тех, кто в дом мой залезли. Молодого пожалел, ему восемнадцать. Щенок. Второго хотел простить, но он наглец был совсем. Мне он не понравился. Он когда пришел извинятся, борзо очень повел себя, а вместо холодильника предлагал тысячу рублей. Он посмеяться надо мной хотел. Думал, что я старик никуда не годный. Я его проводил во двор и стукнул ломиком. Прикопал у забора. Садитесь за стол. Гость — посланник Аллаха и федеральной власти. Малика теперь такой жижиг галнаш сделает. — Ибрагим обратился к Макогонову: — Рад тебя видеть, начальник. Тесен мир.
— Тесен, — ответил Макогонов.
— Один живу. Привык. Сестра приедет из села, постирает, еды наготовит. Новый холодильник купил: у того мерзавца в карманах деньги были. Крыса. Ну, за встречу. Пусть удача сопутствует вам.
Выпили. Налили по второй. Снова выпили. Закусили зеленью и мягким деревенским хлебом. Разговор закрутился о том, о сем. Василий по окнам водит глазом, хмурится. Штейн наливает со счета сбились по какой. Первую бутылку приговорили. Ибрагим вторую вынул откуда-то. «Ловок», — подумал Макогонов. Тут и мясо с галушками подошло. Малика выставила дымящееся кушанье на стол.
— Начальник. — Ибрагим почему-то еще с Северного стал называть так Макогонова. — Слушай, начальник, ты правильно ешь жижиг галнаш: мясо макаешь в чесночный соус, галушки с бульоном. Хорошее мясо приготовила сестра, жирное. Нравится мясо по-чеченски? Ты хороший человек, но жестокий. Жестокость тебе в руку, но ты разум не теряешь, поэтому все еще жив. Гранату положи на стол. Мешает.
Макогонов выложил гранату на стол.
— Ты, Ибрагим, человек с премудростями. А чего, скажи, твоя племянница второй день не выходит на работу?
Ибрагим словно ждал этого вопроса.
— Ты за Маликой пришел? Не трогай ее, она не при чем.
— Я тебе не верю.
— Ты мой гость. Ты в законе.
— Прости его, Ибрагим, — вступился Штейн. — У него такая должность — не верить. На самом деле, а где Малика-младшая, чего она прячется?
— Угадал. Прячется в селе. Спросишь, «почему»? Вас боится.
Макогонов обжегся бульоном.
— Чего это?
— Знаешь, начальник, что. Только не ее то вина. Я вам скажу, кто этот человек. Мне совесть не позволяет молчать, стыд. Я перед его отцом вечный должник. Но теперь не стану скрывать от вас. Если бы он один, я бы смолчал, все ж родственник, законы у нас заботиться о родственниках — заботиться и в радость, и в дурную пору. Но он и Малику потянул за собой.
Ибрагим произнес вслед фразу по-чеченски.
— Перед отцом его прошу прощения. Перед отцом его, моим братом. Прости, брат, прости! Зовут его Жевлади, ему двадцать пять лет. Он служит у вас. В лагере Хаттаба в Сержень Юрте был лучшим подрывником. Он полукровка. Мать у него была русская.
— Почему была, умерла? — спросил Штейн.
— Умерла, — просто ответил Ибрагим. — Жевлади брат Малики двоюродный. О себе расскажу. Нас трое было. Я старший. Сестра моя Малика — мать той Малики, которую вы ищете. Багаутдин — младший брат мой, отец Жевлади. Багаутдин маленький был, когда мы жили в Казахстане. Мой дед много молился. Он молился изо всех сил; дед дрожал и плакал, но так, чтобы мы не видели. Дед говорил нам — чужие люди отобрали у нас все: родину, дом, еду, одежду. Но они не смогли украсть нашу веру! — веру в себя, в то, что мы, чеченцы — гордый и мужественный народ. Дед сжимал кулаки и потрясал ими. Потом дед вставал с пола и так стоял, качаясь на высушенных голодом ногах. Потом он кричал страшно. Так кричит волк, раненный хитрым охотником. Дед тогда начинал танцевать. Так не умеет танцевать ни один народ, как умеют чеченцы. Та-тара-та, та-тара-та!.. Пол трещал. И мы выходили из углов барака из своих нор, мы терли замерзшие щеки и тоже стучали ногами по полу, как дед. Мы учились танцевать. Хотя нам и не надо было учиться танцевать — чеченец с молоком матери получает знания и умения своих предков.
Макогонов слушал равнодушно.
— Прости, Ибрагим, к чему все это ты рассказываешь? Я понимаю, выселение чеченцев в сорок четвертом году — повод для того, чтобы теперь мстить. Кому — мне? Я не выселял, а мой дед с сорок первого воевал, в плену был, искупил, как говорили, кровью.
— Нет, начальник, не о мести я говорю. И русских много… больше, больше, чем чеченцев, попало под те жернова. Хочу только, чтобы ты не трогал моей племянницы. Она ни при чем. Дослушай, что я скажу. Матери я своей не помню, она умерла при родах младшего Багаутдина. Я помню, как во дворе дед резал скотину. Дед накрывал овечью голову мешком, придавливал коленом и двумя глубокими надрезами вскрывал шею. Кровь била фонтаном. Мы смотрели. И мне было страшно. Бабушка Малика говорила, чтобы мы шли играть и не мешались у взрослых под ногами. Баранину варили в котле и ели всей семьей. Семья была большая, я всех уже не помню. Дед чмокал смешно губами, бабушка ставила на стол кукурузные лепешки и густой бульон. Бабушка Малика делала лучший в селе жижиг галнаш, лучший. Однажды отец перекинул через плечо дорожный мешок, попрощался с нами со всеми и ушел на войну. Он сказал мне: «Будь мужчиной, Ибрагим, ты старший после деда мужчина в доме. Береги сестру с братом». От отца не было потом писем, и мы о нем больше ничего не слышали, и о судьбе его не знали. Скоро в село пришли люди в шинелях. Один подошел ко мне и потянул за шиворот, он сказал: «Что, сучонок, твой отец у Гитлера служит?» Мне стало обидно, я укусил его за руку. Он ударил меня. Бабушка схватила меня и стала просить чужих людей не убивать меня, потому что я маленький и глупый. Люди в шинелях с автоматами ходили по дворам и крушили все, что попадалось им под руку. Потом нас всех погрузили в кузова грузовиков и повезли. Бабушка плакала; я помню, как она прощалась с домом. Я тоже прощался, хотя и не понимал, что же произошло. В поезде бабушка умерла. Она почти ничего не ела, все крохи отдавала нам. Мне было шесть лет, сестре пять, а Багаутдину три только. Я до сих пор не могу понять, как нам удалось выжить в том поезде и потом, когда всех нас высадили в голой снежной степи. То был Казахстан. Там мы прожили много лет. Тогда я поклялся себе, что всех девочек в нашем роду я стану называть, как бабушку. Первой я назвал сестру. У нее было другое имя, но я стал звать ее Маликой.
Время шло, пора было ехать.
«Слишком просто все теперь складывается, — размышлял Макогонов. — Мельник, Малика, Жевлади… А что если сгребсти всю эту шайку-лейку — не разбираться кто больше виноват, кто меньше — экскаватором, бульдозером заровнять».
— Спросишь ты, начальник, как стал вором я. Не скажу. Нету смысла говорить об этом. Подламывал я магазины, ларьки сельхозкоопа. Нашлись люди, что пристроили к профессии. Я тебя ведь не спрашиваю, как ты стал солдатом.
— Мое дело понятное. Я мечтал с детства. Меня дед-фронтовик воспитывал. Чего обо мне говорить? Кто к чему стремился, тот таким и стал.
— Не скажи, начальник. Я вором быть не хотел. И не просил, чтобы меня и всю мою семью, как скот гнали на убой. Про чеченцев говорят, что они кровь любят, — когда режут скотину, много ведь крови. Не правда это. Просто уметь нужно убивать. Так, чтобы быстро и незаметно для скотины. Нужно быстро, чтоб без мучений.
— А заешь, Ибрагим, что такое милосердие на войне? — спросил вдруг Макогонов.
— ?
— Как можно быстрее расправиться со своим врагом. Чтобы враг не мучался.
— Дурная логика. То скотина. А то люди.
— Зато жизненно.
— Жизненно что — убивать?
— Ты же тюкнул того ломиком?
— Он крыса.
— Вот и я крыс ловлю.
— Не станем спорить, начальник. Выпьем.
И они выпили.
То, что сообщил Ибрагим о своем племяннике по имени Жевлади, Макогонову было интересно. Он сильно не удивлялся услышанному, а лишь подтверждал свои догадки. «Жевлади этот, — думал Макогонов, — он или дурак, или сумасшедший. Второе вероятнее всего. Его можно взять хоть сегодня. Мельника же… Эх, Мельник. Дела похоже заворачиваются не по воле Жевлади и Мельника».
Когда уходили, Макогонов спросил:
— А что с твоим братом, погиб?
— Убили его в первую войну, в самые первые дни, когда штурм был Грозного. Вот такой парень, как ты, и убил. Из автомата в упор. А мог и не убивать. Мы безоружные были. Искали мы… Ладно, начальник, прошлое. Я тебе хочу важное сказать. Ты уходишь, а напоследок и говорят важное. Так вот: был сходняк. На том сходняке подняли большие деньги. Часть денег фуфло, фальшивые. Денег под «лимон» долларов. «Котлету» доставил ходок с той стороны. Кто, не знаю. Откуда, не знаю. Но знаю, что вперед его пущен был «терпила», и слив на этого «терпилу» ушел вашим. Когда «терпилу» возьмут, за бугром поднимется шум, типа, пропадают люди, которые возвращаются на родину. На сходняке был человек Шамиля. Они большое дело намечают. Какое — не знаю. Все, начальник, не обессудь. Прощай, адикъйоль, начальник.
Штейн обратную дорогу клевал носом. Тряхнуло. Он проснулся.
— Николаич, надо бы отомстить. Помнишь?
Хмур Макогонов. Так выглядит, что будто не пьян, а устал. Так, будто тяжелое легло ему на плечи и лежит. Так бы двинуть плечом — и в лобовую атаку. Нельзя, нельзя, нельзя. Нужно медленно. Думать нужно. Терпеливо выжидать: пить и не пьянеть, быть добрым и ненавидеть, убивать и не сомневаться. И чистить, чистить, чистить этот город от крыс…
— Отомстим. Хоп.
В комендатуре Макогонова ждал Штурман.
— Это тот самый Хамжед, — с ходу выложил Штурман.
— Не тот.
— Он колонулся.
Макогонов был серьезен как никогда.
— Он колонулся, потому что это его единственная легенда. Хамжед — терпила.
— Аргументируй.
Макогонов пересказал версию Ибрагима.
Штурман ухмыльнулся.
— Ты ему веришь?
— Не верю. Но отработать надо. Что рассказал Хамжед?
Штурман стал докладывать по порядку.
Хамжед по паспорту гражданин Турции. Приехал в Чечню к родственникам. Он проходил подготовку в лагерях турецких спецслужб, с ним работали также инструкторы из-за океана. Говорит, не было выбора: он воевал в первую войну, во вторую был связником Басаева. Турецкие спецслужбы сделали ему предложение, от которого не отказываются. Жена и семья его остаются как бы заложниками. Он и рад бы выйти из дела, но выход стоит в два раза дороже, чем вход. Его задача была приехать в Чечню и передать деньги человеку Доку Умарова. Деньги предоставил некий бизнесмен из Азербайджана. Человек известный. Имеет крупный бизнес, часть денег регулярно переводит боевикам. На его деньги готовят смертников и организуют теракты. Каждую среду Хамжеду нужно появляться в районе площади Трех Дураков. Там кафешка есть, шашлычница. Связник появится и условным сигналом даст знать. Условный сигнал — у машины спустит колесо, связник станет его перебортировать. Хамжед должен будет передать деньги связнику.