Трясло и кидало расхристанную «Волгу», все вело вправо.
«Сход-развал, — подумал Мельник, — так резину сожгут».
Но где было братьям-таксистам новой резины взять в Грозном? Крестьяне они — таксисты эти. И мыслят по-крестьянски. Но Вове их было не жаль, и даже толики малой жалости не было к ним. Чужие они ему, хоть и пришлось прожить вместе суматошные эти дни. А раз чужие, раз война кругом, то и быть им — крестьянам необразованным — расходным материалом на этой войне. Как и Славке Норгеймеру… «Прости, Славка», — подумал Мельник. И вдруг подумалось об орденах. Хочется Вове вернуться домой с орденом. Постоять на пороге дома, потереть «крест» тряпочкой, чтобы блестел. И войти в дом. Жена ахнет, мать пустит слезу. Отец скажет: сын героем вернулся! Но им, разведчикам, орденов не дают. Какой ему, Вове Мельнику, орден, если оказался он в самом логове, а оказался там по самой глупой пьяной лавочке.
Проваливался Вова в дрему, и снились ему красные ягоды на кусту.
К чему бы эти ягоды?..
Но не уснул он глубоко, а почувствовал, как стала машина.
Мельник сидит, глаз не открывает, будто спит крепко. Вышли из машины оба брата, капот подняли. Мельник быстро осмотрелся, руку сунул за пазуху, голову склонил к правому плечу. «Сожгут резину, долбни, сожгут». Слышит Мельник, как открылась дверь его. Его за плечо резко дернули. Мельник открыл глаза — и будто он спросонья, ничего понять не может. Увидел сразу. Пистолет. Старший брат-таксист с перекошенным лицом, вытянув руку с пистолетом, тыкал стволом в голову ему.
— Уэхады. Уэхады, ссука!
— Вы чего, мужики? — расширив глаза, спросил Мельник. Сжался весь, напрягся ногами и спиной, как перед броском. Руку, что за пазухой держал, расслабил в локте.
Красиво работает спецназ. Вот показательные выступления проходят. На трибунах высокое начальство, женщины с детьми. Военный городок празднично украшен. Все в парадной форме. Караулы со знаменами. Спецназ синхронно движется в парадных «коробках», банданы на головах, пот по вискам течет. Красиво спецназ работает. Ножи метают, на ножах упражняются. Раз, два! Бросок, рывок — один на спине у другого; другой ножом наметил удар, но не ударил. Победил показательно. На показательных вступлениях не убивают, и предплечья насквозь ножами не прокалывают, разве что нечаянно заденут. Шрам останется. Зарастет до следующих показательных выступлений. Или бутылки об голову хлоп — брызги в стороны, осколки разлетаются. Или кирпичи ладонью ломать. Со сноровкой можно и три, и пять кирпичей сокрушить. Бежит спецназ, а как прибегают, тут их инструкторы ждут. И вдвоем лупят по морде претендента на краповый берет. Тут не до сантиментов — больно бьют. Больно затем, чтобы, когда случится бой, то спецназовец о боли бы не думал, а бил, как учили. И убивал бы не сожалея.
Страший брат стоял за спиной младшего, близко стоял. А нужно было бы дистанцию держать.
Мельник, сощурившись, наклонился вниз, бормоча невнятно, что, мужики, непонятки какие-то начались. Я ж свой! Свой, свой, свой… И, уперевшись лбом в дуло, выбрался почти из машины. Дуло скользнуло и в ухо ему ткнулось. Тут Мельник и ударил.
На той похабной квартирке, когда просыпался Мельник, то шел в туалет и в ванную. И замечал шприцы на полу. Воды не было в кране, и шприцы повсюду валялись. Тогда Мельник и задумался, что кто-то из здешних крепко сидит на «герыче», героине. «Не Казак — точно, — размышлял Мельник. — Не Конг. Он здоров как черт и водку любит. Не товарищ его хилый. Тот интеллигентного из себя строит. Значит, таксисты». И когда бортировал старший брат колесо на Трех Дураках, то рукава засучил. Мельник заметил наколы в сгибе локтя, на вене. Понял тогда, кто разбрасывает шприцы. Рука у таксиста-старшего нетвердая была. Держал стакан с водкой, а руки дрожали. Не с похмелья вроде — а руки дрожат…
Пистолет вылетел из нетвердой руки старшего, когда Мельник ударил его по локтю снизу.
Старший взвыл и, расставив широко ноги, глупо таращился на Мельника.
Мельник ударил ногой в пах старшему. Тот и рухнул на колени. Младший пистолетик тащит из кармана. «Вот неуч, простота крестьянская, — успел подумать Мельник, — а чего ж сразу не достал?» Он прыгнул — под дых ударил, потом ребром ладони по кадыку младшему. Вынул нож из внутреннего кармана, средний такой ножик — рабочий. И всадил точно в предплечье младшему. Пробил насквозь, еще провернуть успел. Еще два накола сделал старшему в бедро и локтевой сустав. Полминуты не прошло, как уже корчились оба братца на обочине. Выли. Мельник оружие подобрал. Заметил, что грязные пистолеты, нечищеные. Старший брат корчился и вроде подниматься пробовал. Мельник шагнул к нему, присев, вонзил нож тому под лопатку, но не смертельно, а только край легкого задел, чтобы задыхался и хрипел теперь, истекая внутри себя кровью. Заорал старший. С такой раной, если не оперировать, то жить ему дня два не больше.
Мельник об штанину обтер кровь с лезвия.
Минута прошла.
Обоих братьев подтащил Мельник к машине, связыватьне стал, пнул каждого ногой в голову, чтобы не выли. Сунулся обратно в салон — достал бутылку с пивом, откупорил и одним глотком осушил половину.
— Приехали, — сказал Мельник.
Он вдруг заметил куст у дороги. Подошел. На кусте висели гроздьями красные ягоды. Мельник сорвал гроздь, понюхал. Хотел одну положить на язык, но не стал. Подумал, что ягоды могут быть несъедобными. Еще заболит у него не ко времени живот, как тогда, на сходняке у бородачей.
И бросил он ягоды под ноги: наступил ботинком, в землю втоптал.
Принюхался Вова к ветру. Землей пахло. Поле было перед ним широкое. Холмы. За холмами поднимались вершины Терского хребта. Километров пять не доехали до Горагорского. Глухое тут место, редко встретишь попутку или навстречу пройдет машина. Самое место для тайных дел — для черных дел. Посмотрел Вова на поле, и подумал, что если покопать под кустиками, там и там, то можно, пожалуй, и найти тех солдат, которых так и не дождались дома.
Уселся Мельник на переднее сиденье «Волги» и закурил. По дороги со стороны Горагорского запылила броня. БРДМ подъехал быстро, свернув с дороги, вырулил на обочину. С брони соскочил Тимоха.
— Вован, живой?
— Жив.
Тимоха ткнул кулаком Мельнику в плечо.
— Давай, брат, валим, — хмыкнул, подмигнул: — Бланш-то почти прошел, и опухоль спала. Ты уж прости, Вован.
Мельник допил остатки пива и бросил бутылку.
— Сила есть — ума на фиг?
Тимоха заржал.
Паша Аликбаров и еще двое солдат грузили братьев-таксистов. Им быстро натянули мешки на головы, макушками опустили в люк «бардака». Сверху на пленников привалился громадина Паша. Савва кинулся к Мельнику.
— Брат, брат!
Мельник полез на броню, отмахнулся от Саввы.
Тимоха последним заскочил на броню. Сзади раздался взрыв. По небу над черным дымным грибом, как в замедленном кино летело, переворачиваясь, колесо от «Волги».
— Говорил им, что сход-развал. Сгорела резина, — по-хозяйски подытожил Мельник.
Броня вкатилась во двор комендатуры. Макогонов подошел к Мельнику и протянул руку.
— Чего отпуск?
— Накрылся. А Казак где?
— Хоп, приняли во взвод.
Когда Казак вошел в палатку, то сразу все и понял. Он еще сомневался первые секунды, но по взглядам солдат и тому, как двинулись в его сторону разведчики, сомнения и надежду оставил.
Он почти не сопротивлялся.
Его били недолго.
Сержант Усков оттащил особенно ретивых.
Казаку разбили лицо, первыми же ударами выбили передние зубы. Глаз заплыл. Казак страшно вращал одним глазом, стонал, когда вязали его. Ему не говорили, как обычно бывает в кино в таких эпизодах, что «все, конец тебе!» и что «попался сволочь!» И т. д. Ему натянули мешок на голову, замотали скотчем. Он слышал голоса, слышал, как сержант Усков по рации связывался с каким-то Штурманом. Его подняли и поволокли куда-то. Он не знал, куда его тащат, но думал, что есть, наверное, у него шанс, что Мельник, скорее всего, играл на две стороны. Но если он, Казак, согласится тоже сыграть, то его могут и оставить в живых. А если он выйдет живым отсюда, то уж найдет способ всех обмануть, кинуть, продать с потрохами. Пора, пора было уходить… Сколько они заработали с Конгом? На одних контрактниках, которых убивали братья-таксисты, тысяч по двести рублей. Еще доллары лежали у него в тайном месте. Надо, надо было уходить… Еще Малика. Он успел сделать то, что должен был. Конг должен довести дело до конца. Должен… То дело большое — больше, чем трупы истерзанных контрактников под Горагорским. Вдруг его станут пытать? Станут, станут… И вдруг он не выдержит и все расскажет этим?!
Его бросили на холодный бетонный пол. Он слышал, как хлопнула дверь. И когда дверь хлопала, он услышал имя, свое имя.
— Не спи, Жевлади. К тебе придут.
Жевлади вздрогнул, когда стукнула дверь, но вздрогнул не оттого, что дверь хлопнула, а от другого. Он больше смерти испугался этого голоса. И имени своего, Жевлади.
В этот день, когда хищная птица кружила над комендантским двором, случилось многое, чего и не ждал никто. События, одним словом, развивались стремительно.
Экспозицию дня можно обрисовать следующим образом.
Мельника пытались убить, чтобы замести следы. Мельнику же подумалось, что и от жадности тоже — решили прибрать за собой и поживиться заодно. Деньги пять тысяч фальшивых долларов Мельник передал командиру. Никто из обитателей похабной квартирки не предполагал, что Мельник знал наверняка — поездка с братьями-таксистами устроена неслучайно. Мельник еще на той квартирке уяснил себе, на чьих руках кровь двенадцати ленинских и еще с других комендатур пятнадцати контрактников. Когда Казак уже вошел в палатку к разведчикам, Мельник доложил Макогонову, что его везут через Горагорский и что где-то по пути, скорее всего, за Керла-Юртом (там места глухие), станут его «мочить». Макогонов тут же выслал вперед броню с Тимохой и Пашей Аликбаровым, придав им троих бойцов. Увяз