Почти в совершенстве владея русской речью, понимал Ромуальд, что европейцу невозможно объяснить — перевести — что же есть такое русская жестокость.
— Ромуальд, дружище.
Альпенгольц очнулся от тягостных и, может быть, таких лишних размышлений. И был благодарен этому толстяку Эдди Эдисону.
— Дружище, гонорары вам станут перечислять на счет в банке. Вы приняты на должность официально. Ваш профессионализм высоко ценится нашими партнерами.
— O,кей, — сказал Альпенгольц и показал главному редактору по-американски ровные белые зубы. — O,кей!
Так и случилось — работать они засиделись до глубокой ночи. Эдисон был как всегда неудержим в своих идеях. Диана таинственно улыбалась Ромуальду. Они выпили помногу кофе и скурили почти все сигары Эдди. Эдди стал мучиться, когда кончились сигары, и предложил посмотреть новый ролик, переданный им партнерами.
— Прекрасный материал, патриотический материал о борьбе комбатантов, — воодушевленно, невзирая на три часа лондонской ночи, произнес Эдди.
Ромуальд икнул. И снова раздались звуки из кишечника: «Многие оборотни научились управлять своими кровожадными наклонностями. Чувствуя приближение полнолуния, они просят тех, кто в курсе дела, надеть на них что-то вроде смирительной рубашки». Ромуальд поискал на столе, взял стакан с водой: «Нужно выпить, чтобы избавиться-ик от икоты». И выпил. Звуки прекратились.
Они стали смотреть ролик.
Ролик назывался «Лезгинка».
Начинался ролик с волчьего воя. Ву-у-у-у, ву-у-у-у. И вдруг: ба-бах! Рванулись фугасы под колесами бронетранспортера, полетели человеческие фигурки в воздух. И музыка. Отчаянная горская лезгинка! На сцене мальчик с орлиным профилем тонко вытанцовывал на мысках; в горящем Грозном танцует чеченец с автоматом; девочки с покрытыми головами на сцене идут в танце за мальчиком. И горящие русские бронетранспортеры. На огромной скорости несется машина. Бу-бух-х! Но машина проскочила, только края кузова обдало дымом и пылью. «Пронесло», — машинально подумал Ромуальд. Его захватил ролик, как может захватить человека настоящее, не киношное убийство. Ромуальд понимал, что каждый взрыв, отснятый боевиками и выложенный на экран, есть смерть людей. Но те люди пришли в Чечню не с добром, их должно было убивать. Но кто определяет, кого должно убить?.. Двое военных идут вдоль забора. Вдруг взрыв. Военных разрывает на части. И возглас: «Аллах акбар!» Сбитый вертолет. Тело летчика без головы. Иконка — брошенный на срез обожженной с выступившим вскипевшим салом шеи лик христианской Богоматери. Ромуальд содрогнулся, его затошнило. Диана поставила перед ним кофе. Кофе пахло жжеными зернами. Вот взрывается фугас под днищем русского бронетранспортера. Бронемашина подлетает. Страх! Страх и ненависть. Ромуальд зажмурился. Мальчик на вороном коне — наездник в черкеске гордо поднимает коня на дыбы.
Лезгинка.
Волчий вой.
Взрывы фугасов.
Утробные звуки то прекращались, то возобновлялись. Ромуальд трогал, мял живот; он начинал по-настоящему страдать, — ему казалось, что он по-настоящему страдает: «Но есть и другие оборотни, которых такое положение вещей не устраивает. Они не хотят себя контролировать и воспринимают свое проклятие как дар». «Проклятье!» — он почти жалел, что согласился работать с толстяком Эдиссоном и Дианой.
— Ну, как вам? — спросил после просмотра Эдди. Эдди всегда казался Альпенгольцу излишне эмоциональным. — Прекрасный патриотический материал. Люди станут скачивать и распространять.
— Эдди, вам не кажется, что такие видео… Извините, я слов не могу подобрать. Такие вот пропагандистские материалы лишь оттолкнут цивилизованное общество от темы борьбы.
— Ах, Ромуальд, — воскликнул Эдди. — Я так не думаю. А правила не мы устанавливаем. Правила игры есть правила игры и только. Русские устраивают парады, награждают своих солдат за убийства и грабеж. Почему чеченцы и мы не можем использовать этот видеоматериал в пропагандистских целях? «Посмотрите, как можно бороться с оккупантами! Они тоже уязвимы. Объединяйся, Ичкерия!»
— Через месяц в Чечне референдум, — спокойно произнес Ромуальд.
— Что, простите?.. Диана, кофе! Референдум. Да, хым. Ну что ж, нужно тогда сделать подборку статей и интервью первого президента Джохара Дудаева. Дружище, — обратился Эдди к Ромуальду, — вы займетесь? Понимаю, четыре часа ночи, вы устали.
— O,кей, Эдди.
Утром появился Ризван Ибрагимов. Он приехал из Чечни. На него смотрели как на героя.
— Как там, brother?[3] — спросил Эдисон.
— Нормально. Делаем движение, — ответил на русском Ризван. — O,кей, Эдди.
Ризван стал рассказывать, что же на самом деле происходило в Чечне накануне референдума.
— Народ, короче, не верит этой продажной власти. Я отвечаю за свои слова. Много, очень много людей хотят знать правду.
Характерный чечено-русский акцент всегда раздражал слух эстонца Альпенгольца.
Ромуальд оставил на столе архивный номер «Чеченского феномена» за девяносто шестой год, раскрыв журнал на странице с подчеркнутыми местами. И попросил прощения, что не может остаться еще сегодня. Он должен теперь выспаться, тогда они смогут много говорить о проблемах современной Чечни-Ичкерии. И говорить еще о Джохаре Дудаеве и современных лидерах. Ромуальд почти собрался идти: накинул плащ, взял кепи. Но перед уходом ненароком услышал, как Ибрагим рассказал о человеке из Турции, который пропал без вести, когда вернулся на родину в Чечню. Потом оказалось, что российские спецслужбы не просто убили его, но выставили, будто он был в группе борца за свободу Доку Умарова. К сожалению, западные СМИ, готовые уже были сделать громкие заявления о пропаже гражданина Турции, опоздали. В российском телеэфире прозвучало сообщение, что этот человек был убит в бою, у него нашли турецкий паспорт, назвали фамилию.
— Но этого не может быть, чтобы он взял оружие! — восклицал Ризван. — Он был честнейшим, честнейшим человеком. Он ехал, короче, домой в село, а его убили. И мы ничего не можем сделать. Эти русские собаки… Кто знает, где теперь будет похоронен несчастный Хамжед. Никто не поедет, все его друзья не хотят ехать в Чечню. Там идет беспредел! Хамжед был моим дальним родственником. Ничего, ничего нельзя было сделать. Эти собаки не выпускают людей живыми. Они озверели от пролитой невинной крови детей.
Ромуальд обернулся, спросил:
— Скажите, Ризван, разве, кто берет в руки оружие, нечестнейший человек?
Ризван не сообразил сразу, замешкался. Зацокал языком.
— Цо! Я не то имел в виду. Он, короче, был просто честным человеком. Отвечаю. Это я честно говорю вам, как есть на самом деле.
— Спокойной ночи, друзья, — пожелал всем Ромуальд.
Он ушел. Брел к гостинице по свободному Лондону и думал: «Про каких же детей Ризван имел в виду, когда говорил?»
Туман.
Лондонский туман.
И слякоть.
Как неловко бывает идти по слякоти, когда разъезжаются ноги, а идти нужно квартал-другой до гостиницы.
Лондон в тумане.
Снег тает, а по улице уже один за другим прокатываются автобусы со вторыми этажами и черными дверьми. Афиши на дверях: «Волки — ночные оборотни».
Полицейский в черной каске и черном плаще уныло провожает одинокого пешехода.
«Утро туманное… Так, кажется, поется в русской песне?» — Ромуальд, запахнувшись глубже в теплый плащ, брел не спеша.
Мальчишка-бродяга на теплых вентиляционных решетках кивнул Ромуальду.
Ромуальд подумал, что мальчишка станет просить денег. И подумал, что только в одной стране мира всегда останутся попрошайки: всякие нищие, убогие, юродивые — в России. Никогда в России не перестанут подавать. Волки, волки, волки… Кровь из человечьих ртов… Позывы внизу живота — так бывает, когда пучит от жирного.
— Вам плохо, сер? — участливо спросил полицейский.
Ромуальд как-то неловко присел на решетку. Мальчишка удивленно подвинулся. Ромуальд не знал, что ответить полисмену. И зачем он присел — может, просто он устал?
— Я просто устал, сер. Благодарю вас. Мне нужно идти. Я живу совсем близко, — ответил полисмену Ромуальд, встал и пошел.
Полисмен, вероятно, уловил его таллиннский акцент.
Полицейский не изменился лицом. И когда он что-то произнес в мальчишкину сторону, он тоже не изменился интонацией и лицом. И Ромуальду показалось, что если бы этот джентльмен в полицейском мундире обратился к королеве Великобритании, он бы и тогда не поменял бы выражение своего лица. «Законность и порядок!» — вот что было написано на его лице. Это относилось ко всем без исключения.
Ромуальд подумал, что он не хотел бы сейчас оказаться в России или Чечне. Но подумал, что ошибся с определениями: Чечня была и остается частью России. Это будет неизменным, но может измениться форма присутствия одного в другом. Что это будет за форма?..
Немного оставалось до гостиницы, — он уже видел вывеску, и ему показалось, что и на гостинице вывесили афишу с волками и людьми, — он обернулся. Полисмена не было. Тот, наверное, свернул за угол или сел в патрульную машину.
Лондонское устройство жизни так привлекательно покажется человеку образованному, высококультурному и законопослушному.
Вдруг у самого входа в гостиницу Ромуальд ощутил, что он падает: не просто падает, а летит с огромной высоты в пропасть. И когда он почти долетел до дна этой бездонной пропасти, он понял, что его ударили чем-то тяжелым сзади по голове.
Свет начал гаснуть.
Он лежал, уткнувшись лицом в холодную снежную кашицу.
Его обшарили ловкие руки: вынули из кармана бумажник, документы — но документы бросили обратно. Ромуальд видел перед глазами свой раскрытый паспорт — паспорт тонул в снежной лужице. Ловкие руки вырвали из-под Ромуальда портфель с незамысловатым набором командированного.
И Ромуальд лежал и засыпал.
Ловкие ноги быстро побежали прочь по снежной дороге.
Теплело.
Снег в Лондоне недолго лежит — быстро тает.