Забравшись в гору к минометчикам, растолкал Авдея.
— Авдей, пошли концерт смотреть. Скока время? Семь без пяти. Успеем. Сейчас командир будет цыганочку с выходом делать.
— Чего? — не понял спросонья Авдей.
— Командир, говорю, будет зарядку делать с музыкой.
— Заняться тебе, что ль, нечем? — зевает Авдей.
— Есть чем заняться. Но это картина маслом. Кстати, сегодня кабанчика тебе на ужин. Не тянет в груди? — спросил участливо.
Авдея подкупила забота Спирина. Пробурчал под нос, типа, «неймется тебе», и стал натягивать форменную рубаху. На голой груди почти посередине остался рубец после операции.
— Быстрей, не успеем. Командир точен, как кремлевские куранты.
Авдей позицию под свой «Поднос» оборудовал добросовестно: выкопали окоп по всем уставным правилам, разровняли, по брустверу выложили мешками с землей.
За «Подносом» у бруствера Авдей со Спириным заняли наблюдательную позицию.
Перед ними низина и дорога, а за дорогой гора, на которой и располагалось хозяйство Макогонова. К домику Салмана подкатили «голубой вагон», обкидали масксетью. В этом вагоне Макогонов и жил, а его солдаты и Спирин в том числе в домике лесничего. Сколотили нары, длинный стол. Стол выставили под окнами. Здесь обедали, тут же, к неудовольствию чистоплотного Бороды, чистили оружие. Ничего себе жилось макогоновским разведчикам.
— Авдей, бинокль есть? — сказал Спирин. Подумал, что на хрена одноглазому бинокль. Вот подзорную трубу, как адмиралу Нельсону. Авдей косо посмотрел, будто ждал от словоблуда Спирина подвоха.
— Ну, есть.
— Давай. Сейчас. Вон, смотри, — Спирин в бинокль пялится, — вышел, вышел. Щас начнется.
Авдей взял бинокль и смотрит. Спирин блаженно откинулся на бруствере и слушает, как загремела на все ущелье бравурная мелодия. Хорошо им на бруствере: день новый начался, кабанятиной свежей пахнет, а там, у «голубого вагона», начальник разведки в одних трусах, включив на всю громкость магнитофон, под бравурные немецкие марши времен Второй мировой делал физическую утреннюю гимнастику и совершал обливание из ведра с родниковой водой.
Как-то еще в Грозном пришел в расположение к Макогонову эфэсбэшный опер из молодых и высокомерных. Опер наслышан был о Макогоновской группе в рамках контртеррористической операции. «Я с твоими работать не стану, — сказал опер. — У тебя настоящее ОПГ, организованная преступная группировка». Макогонов на него сощурился зло: «Не может называться разбоем служение отечеству». На выезде с этим опером взяли на адресе человека. Человек был известный. Мог дать много полезной информации. Высокомерный опер тянул свою волынку: «ОПГ. Не солдаты у тебя, а бандитский сброд. Одни понты у вас!» Доканал опер Макогонова. Командир пнул Маркмана ногой в затылок. Остановился «бардак». Утро. Светало. Двигались они в сторону Грозного от предгорий, где отрабатывали адрес. «ОПГ говоришь? Мельник, отрежь этому голову». Мельник выволок тело с мешком на голове, достал нож. Опер голову вжал в плечи. Мельник все сделал быстро, сначала перебил позвонки, чтобы не мучился человек, после отсек голову и бросил оперу на броню. Опер шарахнулся. «Идиоты!» — прошептал, задыхаясь. Больше этого опера никто не видел. Говорят, он прокололся на одном адресе, погибли двое «тяжелых». Свои же фебсы и попросили этого опера от греха подальше исчезнуть с территории контртеррористической операции. Задумался тогда Макогонов — чем же бандитский сброд отличается от идеального военного подразделения? И понял. В первую очередь идеологией, идеей, дисциплиной и высоким моральным духом. Это он и пытался привить личному составу.
Германия проиграла войну, говорил на занятиях со взводом Макогонов, но это не значит, что мы не можем изучать опыт немецких егерей и горных стрелков. Макогонов так и говорил своим солдатам: «Уже лейтенантом я стал изучать опыт армий мира. Проанализировав, понял, что самая лучшая армия была у немцев, а войска СС тренировались по ленинскому принципу: “Учиться военному делу настоящим образом”. Но немцев погубила ненависть к людям и к русским в том числе. Как известно, русский дух самый сильный. СС была совершенной машиной зла, и мы, русские, ее уничтожили. Но самое главное, что я усвоил из опыта войск СС, это девиз: “Храбрость солдата — прямое следствие его подготовки”».
Солдаты слушали и, как казалось Макогонову, понимали его.
— Тимоха, воды, — после ста двадцати отжиманий рявкнул Макогонов.
Тимоха уже и «лапы» командиру подержал. Макогонов постучал боковыми «хуками» и «прямыми» побил. Пот на лбу выступил. Тимоха тоже боец, но командира удары сдержать, тут силы одной мало, тут надо сноровку иметь. Тимоха «лапы» боксерские снял, ладони отбитые потирает.
Плесканул Тимоха на широкую спину командира из ледяного из ведра.
Грохочет марш на все ущелье:
Вен ди зольдатен
дурш ди штадт марширен.
Офнен ди медхен
Ди фенстер унд ди тюрен.
Из лесничьего домика выбегают бойцы. Народ еще сонный. Макогонов поднимался раньше всех. Его не обманешь. Теперь Тимоха станет командовать: разведка станет выполнять сложные физические упражнения на разные группы мышц. Потом кросс с командиром впереди. Макогонов любил повторять: «Как римляне говорили? Хочешь быть сильным — беги, хочешь быть мудрым — беги». И бегал народ. Здоровякам типа Слоненка тяжело бегать. Жилистому Спирину в самый раз.
— Тимоха, — Макогонов обтерся полотенцем, — Спирин у нас когда должен с охоты вернуться?
— Да пора уже.
— Скажешь ему, что если еще раз будет с минометчиками пялится на меня в бинокль, оштрафую в «общаковую» кассу, как за пьянку.
— Так точно. — Тимоха ухмыльнулся. Командира не обманешь, тот видел, как с минометных позиций блеснули линзы бинокля на утреннем солнце.
— Я им устрою концерт. — Макогонов выключил магнитофон. — Сегодня минометную группу с «Подносом» на выход в горы, остальным занятия по огневой и тактике.
— Есть, тащпол.
— Кто это там?
Макогонов присмотрелся, от комендатуры к их расположению шагал солдат, торопился, спотыкался.
— Так это Савва, макака ускоглазая.
— Проебали Савву! — с обидой в голосе произнес Макогонов. — Сколько раз тебе говорил, чтобы смотрел за ним.
Тимоха промолчал.
Савва торопился, один раз на подъеме поскользнулся. Наконец добрался до лесничего домика. Вид у него был затрапезный, приниженный какой-то. Но гоношится как обычно Савва. Глаза у Саввы — нитки. Не поймешь, о чем думает солдат Савр Сарангов. Макогонов жалел, что потерял великолепного бойца. Но разложение в подразделении он не мог допустить. Савва же не внемлил увещеваниям сержанта Тимохи, залетел в очередной раз с пьянкой. И был с позором изгнан из разведки.
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться, — чеканит Савва. И уже попроще: — Вас к коменданту просят.
Макогонов обернулся:
— Что?
— Комендант зовет. Там какой-то полковник приехал с проверкой из Ведено. Он сказал, что вы не там стоите.
— Чего?!
— Ну, точно не понял, меня отправили вас позвать.
— Савва, тебя распущенность строевая по жизни подводит. По рации не могли, что ли?
И тут Савва раскололся.
— Товарищ подполковник, да я сам напросился. Возьмите обратно, а?
Макогонов глянул на солдата, подумал, прикинул.
— Нет, Савва. Кто один раз изменил принципам, тот к разведке не допускается более. Твой отец родной теперь ротный Дубинский. Топай, Савва.
— А с пацанами можно перетереть?
— Нельзя.
Потопал Савва под гору обратно в комендатуру. Макогонов где-то в глубине души терзался мыслью, что надо было простить Савву. Зря он так с ним…
Заработала рация. Макогонов красный от ледяной воды. Взял куртку, накинул на плечи, ответил:
— Сотый на приеме.
По рации подтвердили, что вызывают Макогонова в штаб.
Накрылся утренний кросс.
Ведь были, были предчувствия. Еще с Беноя стали Макогонова одолевать дурные предчувствия. А после «учебного» нападения на комендатуру и стрельбы поверх головы генерала Бахина, и вовсе навалилось на Макогонова. Многое теперь было непонятно, то, что происходило вокруг. Что-то надломилось. Но не в нем, командире разведчиков и его солдатах, а в системе. Где-то система стала давать сбой. Макогонов более и более нагружал свой взвод боевой и политической подготовкой. Если бы не пил комендант Питон, если бы уделял хоть немного времени непосредственным своим обязанностям, то было бы не так дурно теперь. Макогонов давно махнул рукой на коменданта, а тот жил себе в своем вагоне и класть ему было и на генерала Бахина, и на всю боевую и политическую.
И вот еще напасть на их головы — полковник из Ведено.
Макогонов махнул Тимохе:
— Пусть бегут без меня. Ты старшим. Лодочнику скажи, чтобы заводил «бардак».
Взвод построился для кросса.
Макогонов, забираясь на броню БРДМа, глянул на своих — стройно побежали.
«Бардак» покатился под гору.
У комендантских палаток передернуло Макогонова.
Шныряют по расположению солдаты. Энера завидев, шарахнулись. Прячутся по норам. Склад боеприпасов — ни ограждения вокруг, ни охранения — так навалены ящики. Бэтер саперный с вывороченным движком скучно «сидел» на смятых колесах. Водила топчется на четвереньках под колесом, смолит в кулак. Полез под днище, завидев Макогонова.
В штабной палатке народу много. Макогонов вошел, спросясь разрешения и представившись. Сразу заметил нового человека — полковника с тяжелой отвисшей челюстью, восседавшего на комендантском месте.
— Разрешите? Подполковник Макогонов.
Штабные даже головы не повернули. В палатке, как в школьном классе: учебные парты, а на учительском месте восседает полковник, будто строгий проверяющий из гороно. Душухин рядом, ручки жмет на коленях. Он последнее время выглядел уставшим. Дочь сдавала сессию. Нужно было помогать ей финансами. В Ингушетии «боевых» дней меньше, здесь же не зона КТО. Питон в углу пристроился, скучает. Макогонов услышал знакомый душок от коменданта. Валера Тополев кивнул ему, он как раз напротив полковника сидел — обернулся и всем видом показал, что дела грядут неважнецкие. «Все-таки Валера мужик, — подумал Макогонов, — жаль, что повздорили из-за этого козла ротного». Дубинский незаметно прятался среди офицерских спин.