Жить бы так и не думать о ночных часах, о темных временах — когда постучат в дом к лесничему чужие люди, станут ходить по дому и кашлять с акцентом на разных языках, и станут выспрашивать хозяина. Станут смотреть пристально на Салмана, оглаживая черные грязные бороды.
Из далеких ингушских столиц приезжал к Салману высокий милицейский начальник. Лесничий накрыл стол. Начальник восседал гордо, обуви не снимая, рассуждал о том, какие скоро изменения произойдут и как скоро станет жить весело и хорошо. Салман кивал и слушал внимательно. Пришел в тот момент и военный Василий. Расселись мирно за столом, стали выпивать. Начальник гордо заявил, что желает поохотится в заповедных местах. Погрустнел Салман, посмотрел на Василия и сказал, что не он теперь лесничий, а вот этот уважаемый человек в новом военном маскхалате. Начальник бровь поднял грозно, типа, кто такой. Но с Василием такие разговоры не проходили — милицейский начальник по виду военного понял, что человек перед ним серьезный, и свита его не стала гоношиться. Кому конфликты нужны?.. Начальник к Василию: «Ну что ж пойду тогда один на охоту». Военный Василий емко ответил: «Не советую, товарищ начальник, бродить вам одному. Даже и со свитой по местным горам и тем более по тому берегу Фортанги бродить не советую. Можете не вернуться». Начальник покраснел. Потом побледнел. Но до ссоры дело не дошло. Так и расстались.
Неприятный осадок остался от встречи с Бичманом. Весь день возился по хозяйству: бульдозер забарахлил — чинился. Сын старший появился, помог отцу.
Пришла ночь.
Жена спит. Салману неймется, предчувствия дурные мучают.
Слышит, ходит кто-то по двору — собака забрехала. Встал Салман, оделся — и на двор. В дверях столкнулся с гостями.
— Салам тебе, хозяин, — оружием брякнул говорящий. Не видно лица в темноте.
Люди прошли в дом.
— Как живешь, хозяин?
— Корова стало мало давать молока, волки пришли на тот берег.
— Мы знаем. Хитрая волчица. Говорят, она пришла издалека, вроде видели эту одноухую в районе Харачоя.
— Не знаю. Может ли такое быть?
— Много чего непонятного происходит в наших горах.
— Горы стали чужими, зверь ушел.
— Зверь живет там, где нет людей.
— Да.
— Не зови жену, мы есть не станем. Нет времени. Скажи, что было вчера? Здесь много стреляли. Мы не знаем, кто навел движение. Могут быть непонятки.
Салман задумался — что сказать этим людям, сидящим за его столом в обуви, с оружием у колен и на поясах?
— Говорят, был минометный обстрел комендатуры, — стал говорить Салман.
— Что?! — удивляются бородачи.
— Говорят, стреляли с того берега Фортанги, и даже нашли место, откуда стреляли.
— Не говори глупости, лесник, некому было стрелять вчера. Наши движение не наводили. Это бред. Может, ты видел чужих?
— Тропа одна, по ней ходят лисы.
— Теперь и волки, ты говоришь.
— Волки не умеют стрелять из минометов.
Этот разговор продолжался еще бы долго, но вздрогнули стены — рявкнули ночные саушки.
Люди недобро косились на всполохи за окном. Они стали собираться.
— Эти кафиры совсем выжили из ума. Лучше им уйти отсюда.
Салман сказал.
— Вы им сами скажите.
Люди бряцали оружием.
— Ты, лесник, смотри, если узнаем, что работаешь на кафиров, не жить тебе и твоему роду. Говорят, у тебя бывают военные. Ты помогаешь им?
— Не пугайте, я старый человек, пожил. Аллах видит, что честен я пред ним.
— То перед Аллахом, а то перед нами. Смотри, лесник!
Ушли люди.
Салман еще некоторое время курил трубку на крыльце. Обошел двор. Налил воды собаке. Та скулила жалобно. В скотнике мумукнула корова.
— Резать придется, если не будет давать молока. Жаль, — и выругался Салман плохими словами, но про себя, чтобы не слышал Аллах. Чтобы горы не послали на его род страшных нечеловеческих проклятий.
Решил Салман, что завтра почистит ружье и отправится, как будет хорошее для того время и погода, на тот берег Фортанги, чтобы убить пришлую волчицу. Он чувствовал, что не простая это волчица — принесла она с собой проклятие предков, согрешивших на земле и оставивших длинный кровавый след. Салман не знал, как бороться с проклятием древних, но знал, как убить волка.
Макогонова вызвали в Ханкалу с вещами — пришла из группировки телефонограмма. Это был дурной знак. Макогонов вызвал Тимоху. На койке Макогонова ползал Салманов котенок; котенок оказался кошечкой и был прозван во взводе Растяжкой.
— Котенка оставляю на тебя. Слону не доверяю. Он собачник.
— А я что, тащпол, кошатник?
— Тимофеев, я не шучу, дела напряжные. Взвод оставляю на тебя. Ротный начнет мутить, смотрите, не наворотите дел, потом станете локти кусать.
— Да мы за вас, тащпол.
— «За вас»… Думайте головой, а не жопой. Слободянника с Чурсиным им не могу простить. И себе…
Через час за ним должен был прилететь вертолет. Макогонов задумался. Значит, Бахин так дело не оставил — решил довести до конца уничтожение разведки и всей комендатуры. Ладно. Макогонов собирает сумку. С вещами — так с вещами. Он кладет в сумку пять гранат, ночной прицел, автомат ВАЛ. На пояс пристегивает ПСС.
«С оружием они меня далеко не вышлют, все равно придется сдавать, где брал — возвращаться обратно в Датых», — так хитро подумал Макогонов.
Прилетел вертолет.
Макогонов загрузился. Вертолет взревел турбинами, напылил и быстро понессяя над серпантином, скоро скрылся за перевалом.
Разведка провожала командира тревожными взглядами. Тимоха дернулся к рации. Захрипело:
— «Замкомвзвода, к начальнику штаба».
— Началось. — Тимоха зло сплюнул.
Слоненок спросил:
— Собак кормить?
— Кота не вздумай тронуть. Не дай бог твои хвостатые сволочи его сожрут. Командир вернется, душу вынет.
— А вернется? — спрашивает Слоненок. Остальные поодаль. Паша Аликбаров мнется. Усков скачет на месте, крутит головой по сторонам.
Спирин винтовку взял.
— Тимоха, я на охоту?
— Какая охота! Всем сидеть тихо до выяснения, замереть.
— А жрать готовить чего, если без охоты? — обиженно спросил выглянувший на шум с кухни Борода.
Тимоха дернул на плечо автомат и зашагал вниз, потом передумал.
— Лодочник, заводи «бардак», на хер пешком. А жрать… Так за Слоном смотрите, чтоб запасы не похавал.
Слоненок обиделся.
— Паша вон тоже много жрет.
Паша расплылся в улыбке, но вздыхал тяжело, глядя в небо. Думал добряк Паша, что вот сейчас развернется вертолет и прилетит обратно. Из него выйдет командир. Рявкнет. И все будет как раньше.
Покатился БРДМ под гору.
Борода принялся рубить мясо, куски кладет в сторону. Подумал: «Надо засолить, точно, со жратвой может наступить кризис».
Полчаса, час прошел, как улетел командир. Томится в ожидании разведка. Слоненок галетами хрустит.
Беда.
Ханкала.
Макогонов сошел с вертолета, придержал кепку, чтобы не сорвало бешеным вихрем от винтов «восьмерки». Пыль стояла столбом, закруживалась и бешеным смерчем носилась взад и вперед по взлетной полосе, терзала антенны штабных палаток; кинулась на колонну солдат, проходивших строем. Вертолет погасил обороты, стих вой турбин, винты, медленно вращаясь, остановились и безвольно повисли. Смерч, рассыпавшись в прах, оставил в воздухе облако невесомой пыли.
«Ханкала — пластилиновая страна», — подумал Макогонов, направляясь к штабным палаткам. «Поборюсь», — решил про себя Макогонов. И тут же подумал: что он без своего взвода? Что взвод без него? Обидно. Лучше бы принять последний бой и с честью уйти, чтобы не жег стыд. «Честь превыше всего, — думал Макогонов. — Все должно быть по чести. Поборемся».
«Пластилиновой» Ханкала становилась в слякотное время года: глина налипала на колеса бэтеров, засасывала солдат по голенища; чертыхались солдаты и офицеры, волоча пудовые от налипшей глины берцы. В жаркие периоды задыхалась Ханкала от пыли: ноги — что в берцах, что в сапогах — утопали в дорожной муке, похожей на цементную пыль. Макогонов больше нигде не видел столько пыли, как в Ханкале.
У штабных палаток Макогонов встретил знакомого еще по Фергане офицера. ВДВ войска не такие уж масштабные, все друг друга знают, а не знают, так слышали.
— Это ты, что ли, с Бахиным залупался? — спрашивает офицер. Он в общем-то был понимающим военным. — Что случилось на самом деле?
Макогонов все по порядку рассказал, но быстро, сжато.
Офицер покачал головой.
— Ясно как белый день. Ты вот что, иди к своему начальству и проси, чтобы тебя перекинули в другую комендатуру.
— У меня взвод. Не могу.
На том и разошлись. Макогонов предстал через несколько минут перед своим начальством. Генерал от разведки смотрит на Макогонова.
— Здравствуй, Василий Николаевич. Давно не видел тебя, а тут такие шумы пошли. Чего ты с Бахиным не поделил?
— Да так, товарищ генерал…
— Слушай, я тут про Катыр-Юрт вспомнил. Жаль пацанов. С Ботлиха шли. Когда тебя вытащили, паренек тот, снайпер, ранен оказался. Друг у него был не то бурят, не то калмык.
Макогонов нахмурился. Продолжает генерал.
— Чудной солдат. Отчаянный и стрелок отменный. Я авианаводчика чуть не стреляю, кричу ему — заводи «вертушку», а он глухой, полупьяный, но не от водки — морда шальная. Заводи, ору, а то стрельну! Ну, так, сам понимаешь, все на нервах. Калмык этот говорит мне: «Не стреляйте, товарищ полковник, он умер, это он про своего корешка, а потом тот задышал, и калмык мне прямо в глаза, — стреляйте авианаводчика, он живой. Вот черт… Как сейчас помню эту морду узкоглазую. Забыл имени спросить. Второй заезжал ко мне, давно это было, дал я ему адрес своего друга, да ты его знаешь, бывший комендант Ленинки, Колмогоров. Вот дальше судьбу тех солдат не знаю. Живы ли?
Совсем хмур Макогонов, лоб морщит, трет фиолетовый шрам на шее.
— Ну ладно, вспоминать, — генерал присел, указал присесть Макогонову. — Чего там у тебя? Только вкратце. Мне эти ваши пацанские разборки не нужны.