Борода вдруг напрягся, прижал к колену автомат. Он вглядывался в крутые подъемы слева от водовозки, потом глянул на водилу. Авдей засуетился. Борода чует всегда, если жареным запахло.
— Ты чего, брат? — спросил Авдей. Борода не успел ответить. Хлопнуло где-то сзади — так, будто ломом всадили в пузатую водовозку и пробили насквозь.
— Гранатомет! Валим! — кричит Борода. — Авдей, из кабины!
Они вывалились из кабины. Пригибаясь, махнули мимо водовозки. Из пуза плещет вода. Дыра с кулак в железе.
— Они с короткой дистанции из РПГ лупанули. Не взвелось, — кричит Борода. Вдруг стрекануло со всех сторон, да так, что пули — будто гороха насыпали — зацокали по кабине по водовозке. — Авдей, за бэтер!
Водила чумными глазами крутил по сторонам. Бросился под откос и утонул в высокой траве-осоке. Борода передернул затвор. Стреляли активно. Секунд тридцать прошло, минута. Палили так, что не высунуться было. Авдей присел за колесо на корточки.
— К бэтеру надо. Тут нас положат. Валим.
Авдей первым рванулся. Борода, не раздумывая, за ним. Окатило их пулями, но мимо все. Вот они уже за броней. КПВТ с брони тяфкает длинно. Бойцы-срочники из разведбата рядом щемятся. Борода высунулся и стал коротко отстреливаться. «Урал» залили свинцом. Борода видел, как вывалился солдат из кузова, так остался — свесившись с кузова головой и грудью. Вдруг мальчишка — вот отчаянный! — выскочил из-за брони и от пояса стал бить из пулемета длинной очередью, поливать откосы и то место, откуда был дан по колонне залп из гранатометов. Заорал Борода:
— Куда, дура-а!!
Борода дернулся к нему, но в этот момент по мальчишке стрельнули — били прицельно со склона. Стрельнули одиночным. Пуля попала мальчишке в лицо. Он уронил оружие, опустился на колени, потянул руки к голове. Вторая и третья пули ворвались ему в горло и грудь. Мальчишка рухнул ничком и замер, будто устал, будто притомился пацан жить на этом свете, устал топать по этому горному серпантину.
— Дура-а.
Борода стрелял. Авдей стрелял. Бойцы из разведбата отчаянно отстреливались. Их крыли с десяти — пятнадцати стволов почти в упор с пристрелянных позиций. Хотя с тридцати метров чего пристреливаться, тут как в тире. Навел — щелк. И труп. Пятерых мальчишек уложили «духи» на серпантин. Борода выматерился.
— П…ц, патроны. У тебя есть?
Авдей сверкнул глазом. Слеза покатилась из мертвого глаза. Глаза нет, а слеза капала, будто соринка попала под стеклышко мутное.
— Спекся.
— Валим, Авдей.
Срочники, кто остался в живых, отходили к лесу вниз по склону. Авдей и Борода рванули последними. За их спиной взорвалось. Авдей обернулся: из бэтера повалил дым, забило пламя.
Борода бежал и подпинывал Авдея:
— Валим, валим! Б…, валим.
Не видел Авдей с Бородой, не видели бойцы разведбата, как спустились «духи» со склона, обшарили машины и убитых, стали полосовать очередями по траве-осоке. Но, видно, в рубашке родился водила с «Урала». Он как прищучился под высокой травой, так и спасся с божьей помощью. «Духи» местные плохие были стрелки и разведчики плохие. Так-то в упор и дурак постреляет, а ума не хватило выстрелить из гранатомета с расстояния, чтобы было время взвестись гранатам, хотя бы метров с пятидесяти. Ума не хватило прочесать осоку, может, побоялись, может, уходить им было пора.
Ушли «духи».
Когда услышал Макогонов первые выстрелы, сразу понял — кромсают колонну. Лодочник нырнул в «бардак». Бойцы в минуту готовы на выезд. Тимоха стоит у брони, ждет команду. Макогонов схватил автомат, кинул на плечи разгрузку. Макогонов сразу же связался по рации со штабом.
— «Духи» бьют колонну, нужно решение генерала.
Не Душухин был старшим в комендатуре, хоть он и полковник. Не Спасибухов, хоть и смотрящий временный. Генерал Бахин был старшим по званию. Так заведено в армии, решение должен принимать, у кого погоны с большими звездами. Генерал знал это. Но молчит генерал. Молчат штабные. Валера Тополев вышел на Макогонова по рации.
— Сотый, генерал не отзывается.
Покатилась броня по склону. Стрекочет на серпантине. Взорвалось.
Макогонов соскакивает с брони и к вагончику, где закрылся генерал. Стучит. Тишина.
Кричит Макогонов:
— Товарищ генерал, колонна разведбата попала в засаду. Ваше решение, товарищ генерал?
Тишина в ответ. Орет Макогонов:
— Товарищ генерал, «духи» громят колонну. Ваше решение?!
Тишина в ответ. Полковник Спасибухов выскочил из штабной палатки.
— Отставить панику! Отставить…
Так глянул на него Макогонов, что притих полковник, челюстью повис. Рявкнул со злостью Макогонов:
— Ваше решение, товарищ генерал?!
Тишина в ответ. Заперт вагончик изнутри. Подумать успел Макогонов, когда бежал и заскакивал на броню, когда полковник Спасибухов тоже лез на БРДМ, успел подумать, что есть такие военные, которые хорошо знают военное дело, но только до первого выстрела. И не стал больше думать о генеральских погонах Макогонов. Покатились «бардаки» по серпантину. Спасибухов с ними теперь. Где-то промелькнуло у Макогонова, что не бздун полковник-то, хоть и резок бывал не по делу.
Рванулась разведка на выручку. Решил Макогонов, что пойдут на скорости, если и обстреляют, то — «бардак» не бэтер — юркая машина. Проскочат они.
Проскочили. Поздно. Шесть убитых. Раненые. Авдей с Бородой таскают окровавленных пацанов.
— Куда звери ушли? — рыкнул Макогонов.
— Оттуда били с откоса, тащпол, — показывает на высоту Борода. — Там уже менты ингушские из Галашек. Лазают по склону. Нарвутся на мины. Я им сказал, а они тормоза.
Водила вылез из осоки, трясет его. Он про фашизм не вспоминает. А вспоминает Бога.
— Повезло, повезло, повезло. Отче наш, иже еси… — клацает зубами водила. — Богородица святая… И на земле и на небесе…
Погано… Погано на душе, когда идешь по дороге, а в пыли лежат солдатики: глаза у некоторых открыты. Некоторые мальчишки блаженно лежат — лица белые. Другие лежат, оскалившись на небеса, а может, на землю эту оскалившись.
Разложили мертвые тела на борту простреленного «Урала». Завелся «Урал», как ни странно. Водила дрожит, но баранку схватил мертвыми белыми руками и крутит, крутит — везет мальчишек домой — на базу дислокации, где их упакуют в целлофан и отправят по разным сторонам света. К мамкам отправят. Упокоятся мальчишки через сорок дней, а кто через год.
Макогонов не смотрит на мертвых. Разведка пошла в гору. Нашли место, откуда велся обстрел колонны. Там уже народу! Менты ингушские толкутся без толку. Макогонов предупредил:
— Ничего не трогать. Могут быть растяжки. Не трогать…
В этот самый момент и бабахнуло.
Макогонов охнул. Стал приседать, завалился на бок. Было у него такое ощущение, что пнули его ногой под зад или со всего размаха вдарили прикладом автомата. Завалился он. Кровь забила фонтаном. Тимоха к командиру:
— Тащпол, Василий Николаич, щас перевяжу, — бинт из пакета достал.
— В ногу. Бараны! — хотел крикнуть, но голос сел сразу. — Бараны… Сказал же, чтобы не трогали ничего.
Кто-то из ментов сбил палку, приставленную к дереву. Отлетела граната. Ахнуло взрывом. Много стояло народу перед Макогоновым, но надо же такому случиться, как назло — пролетел осколок через ряды и скопления людей и впился Макогонову в ногу выше колена в бедро. Пальцы шевелятся, значит, кость не задета. Выдохнул Макогонов облегченно — не надолго его вышибло, дней на десять госпиталя. Ногу перетянули, остановили кровь. Народ, конечно, тоже покоцало. Двое ментов ингушских корчатся, стонут.
— Бараны, — ругается Макогонов. Побледнел. Тяжесть во всем теле.
Несут Макогонова вниз к машинам. Темнеет в глазах. Обезболивающее вкололи — не больно вроде, но клонит теперь Макогонова в сон. Несут солдаты командира, а у него перед глазами небо, а в небе хищная птица кружит, кружит.
В госпитале Макогонов не вылежал и недели. Случилось разное за это время. Пришел приказ о присвоении ему звания полковник. Приезжал навестить энера начштаба Душухин и сообщил о полковничьей звезде на погоны. Жаловался.
— Сожрали меня. Вот теперь прихватило сердечко, надо бы мне теперь справку, чтобы уволиться по ВВК. У вас, Василий Николаевич, по случаю тут не образовалось приличных знакомств?
— Нет, — ответил Макогонов.
Жалок был Душухин. Не пожалел его Макогонов.
Начштаба своего добился — сделали ему справку. Уехал Душухин навсегда, прочь из этих лесных мест — уехал к студентке дочери и любимой Гретхен.
Но пришло и еще одно известие. Заезжал проведать товарища Валера Тополев.
— Николаич, старое забыто.
— Забыто, брат.
— На тебя накат пошел от Бахина.
— Удивил!
— Не смешно. Было дано негласное указание начальнику госпиталя не записывать тебе ранение.
— Испугал, — хмыкнул Макогонов. — После того как он зассал решение принимать, как крыса прятался в вагончике, пока пацанов долбили, я ему чести не отдам, руки не подам. А когда меня спросят, чего я тут делал, скажу, что дрочил неделю. Хоп, проехали. Что в комендатуре? Как мои?
— Назначили нового коменданта вместо Спасибухова. Он из танкистов.
— Тракторист?
— Типа того. Только, Николаич…
— Ничего. Мы этого тракториста в легкую сожрем. Ух как я теперь зол.
— Послушай. Я как раз по этому поводу и приехал. Этот тракторист в курсе о тебе, но бодаться не настроен. Я с ним провел работу. Ты, когда вернешься, поговори, найди общий язык. Он понимает: если с тобой он будет в контрах, то в комендатуре начнется бардак и свист.
— Воевать надо, а не сопли жевать.
— Это понятно. Но я прошу тебя. Ты же знаешь, что комендатуре приходит конец.
— Козлы. Пидоры.
— Кто в этом виноват… Можно найти виноватых. Но смысл. Главное, сам знаешь, уйти без потерь.
На том и закончили они. Уехал Валера. Через пару дней собрался и Макогонов. Как и говорил Валера Тополев, не записали Макогонову ранение.
— Да-а, товарищ генерал, — добирался до своих Макогонов и выводы по пути делал, — до первого выстрела мы военные. А ведь, товарищ генерал, закончится тут буча, и чухнете вы куда-нибудь на повышение. Назначат вас, к примеру, командующим Сибирским или Уральским округом, и будете вы потом замминистра обороны. И станете вы учить народ, как надо воевать. Чему же вы, товарищ генерал, можете научить, когда сами-то до первого выстрела? Тьфу на вас, товарищ генерал.