– Наш центральный комитет сосредоточивает в себе работы всех местных комитетов; он состоит из 120 депутатов от Союза городов и Земского союза, от петроградского и московского самоуправлений, от губернских земств и, наконец, от рабочих. Из 120 депутатов – десять рабочих. Мои коллеги и я очень хотели бы, чтобы Альбер Тома посетил наше заседание; мы много ждем от его речи, и всё, что он скажет, станет известным на заводах.
Я отвечаю, что считаю это не только возможным, но и желательным, что, действительно, его речи находят отклик и у рабочих, и у предпринимателей, но что я рассчитываю, что комитет благоразумно не допустит обращения этого посещения в политическую демонстрацию…
Пятница, 5 мая
Сегодня утром арестован и отправлен в Петропавловскую крепость бывший военный министр генерал Сухомлинов. Известно, что он допускал крупные злоупотребления. Кроме того, утверждают, что он изменник, но я в этом сомневаюсь, если подразумевать под изменой сношения с врагами. Я не думаю, чтобы он был сообщником полковника Мясоедова, повешенного в марте 1915 года; по всей вероятности, он только закрывал глаза на преступления этого изменника, который был его посредником по части получения взяток. Но я готов верить, что из ненависти к великому князю Николаю Николаевичу и из политических соображений он тайно противодействовал планам верховного командования. Его сознательным бездействием и скрыванием истинного положения был вызван кризис в снабжении снарядами, эта главная причина первоначальных неудач.
Вивиани, госпожа Вивиани и Альбер Тома прибыли сегодня около 12 часов ночи на Финляндский вокзал. Путь их из Парижа лежал через Христианию и Торнео.
Протекшие 22 месяца наложили свой отпечаток на Вивиани – он стал более вдумчивым, более сдержанным. На спокойном и чистом лице госпожи Вивиани отражается неутешное горе – сын ее от первого брака убит в самом начале войны. Альбер Тома, которого я раньше не встречал, дышит физической и духовной бодростью, он исполнен энергии, подъема, он ясно понимает положение.
Я сопровождаю их в гостиницу «Европейскую», где они будут жить за счет дворцового ведомства.
Их там ждет ужин. Пока они подкрепляются, Вивиани излагает мне цель их миссии:
– Мы приехали вот для чего: во-первых, выяснить военные ресурсы России и постараться дать им большее развитие; во-вторых настаивать на посылке 400 000 человек во Францию, партиями по 40 000 человек; в-третьих, повлиять на Сазонова в том смысле, чтобы русский Генеральный штаб больше шел бы навстречу Румынии; в-четвертых, постараться получить какие-либо обещания относительно Польши.
Я им отвечаю:
– Что касается первого пункта, то вы сами увидите, что можно сделать; думаю, однако, что вы не будете недовольны работой, проделанной за последние месяцы Земским союзом и Военно-промышленным комитетом. Но Алексеев не согласен на отправку 400 000 человек; он находит, что по отношению к громадной длине русского фронта число хорошо обученных резервов слишком мало; он в этом убедил императора, но если вы будете настаивать, то добьетесь, может быть, посылки нескольких бригад. Что же касается Румынии, то Сазонов и генерал Алексеев с вами вполне согласны, но затруднение не здесь, а в Бухаресте. О Польше советую говорить только перед самым отъездом – тогда вы увидите, можно ли поднимать этот вопрос, в чем я сильно сомневаюсь.
Суббота, 6 мая
После завтрака в посольстве Вивиани, Альбер Тома и я отправляемся в Царское Село.
Вивиани всю дорогу задумчив и озабочен; его, видимо, тревожит мысль, как Николай II примет те заявления, которые ему поручено сделать. Альбер Тома, напротив, весел, полон оживления, в ударе; его очень забавляет перспектива предстать перед императором. Он обращается к себе самому: «Дружище Тома, ты очутишься лицом к лицу с его величеством, царем и самодержцем Всея Руси. Когда ты будешь во дворце, твое собственное присутствие там будет для тебя всего удивительнее».
У вокзала в Царском Селе нас ожидают два придворных экипажа. Я сажусь вместе с Альбером Тома, в другой садятся Вивиани и главный церемониймейстер Теплов.
После некоторого молчания Альбер Тома начинает:
– Мне хотелось бы кое с кем повидаться, пока я в Петрограде, совершенно интимно. Мне будет неловко перед своей партией, если я вернусь во Францию, не повидавшись с ними. Прежде всего с Бурцевым…
– Вот как?!
– Но он держал себя очень хорошо во время войны, он выступал с патриотическими речами перед французскими и русскими товарищами.
– Я это знаю. Это и было главным основанием, которое я использовал для его возвращения из Сибири по поручению нашего правительства, поручению, между прочим, очень щекотливому. Но я тоже знаю, что у него навязчивая идея убить императора… Вспомните, перед кем вы сейчас предстанете. Посмотрите на эту роскошную красную ливрею на кóзлах. И вы поймете, что ваша мысль увидеться с Бурцевым не очень-то мне по душе.
– Так вам это кажется невозможным?
– Подождите конца вашего пребывания, тогда мы еще раз поговорим об этом.
Перед Александровским дворцом большое скопление экипажей: вся императорская фамилия была сегодня в сборе по случаю именин императрицы и теперь возвращается в Петроград.
Нас торжественно ведут в большой угловой зал, выходящий в парк. Видны ярко освещенные лужайки, ясное небо, освободившиеся наконец от снежного покрова деревья как будто потягиваются на солнце. Несколько дней тому назад по Неве еще шел лед, а сегодня почти совсем весна.
Входит император; лицо его свежо, глаза улыбаются.
После представления и обмена обычными любезностями наступает долгое молчание.
Победив смущение, которое всегда овладевает им при первом знакомстве, император указывает на свой китель, украшенный только двумя крестами. Георгиевским и французским военным.
– Как видите, я всегда ношу ваш военный крест, хотя я его не заслужил.
– Не заслужили? Как это? – восклицает Вивиани.
– Конечно нет, ведь такая награда дается героям Вердена.
Снова молчание. Я заговариваю:
– Государь, Вивиани приехал для переговоров с вами о чрезвычайно важных вопросах, о вопросах, решить которые не могут ни ваш Генеральный штаб, ни ваши министры. И потому мы обращаемся непосредственно к вашему высокому авторитету…
Вивиани излагает то, что ему поручено; он говорит с той увлекательностью, с тем жаром и с той мягкостью, которые ему дают такую силу убеждать других. Он рисует картину Франции, истекающей кровью, безвозвратно утратившей цвет своего населения. Его слова трогают императора. Вивиани удачно приводит яркие примеры героизма, ежедневно проявляемые под Верденом. Император прерывает его:
– А немцы уверяли до войны, что французы не способны быть солдатами.
На это Вивиани отвечает очень метко:
– Это действительно, государь, правда: француз не солдат – он воин.
Затем начинает говорить Альбер Тома на ту же тему, приводя новые доказательства. Его классическое воспитание и педагогический навык, желание произвести благоприятное впечатление, сознание громадного значения разговора и исторической важности аудиенции – всё это придает его речи и всему его существу свойство как бы излучения.
Император, которого его министры не балуют таким красноречием, видимо, тронут, он обещает сделать всё возможное для развития военных ресурсов России и принять еще более близкое участие в операциях союзников. Я записываю его слова. Аудиенция окончена.
В четыре часа мы возвращаемся в Петроград.
Понедельник, 8 мая
Сегодня завтрак у госпожи Сазоновой с Вивиани, его супругой и Альбером Тома. Другие приглашенные – председатель Совета министров с супругой, министр финансов с супругой, военный министр, морской министр и т. д.
Завтрак прошел гладко. Вивиани прекрасный собеседник; печальное лицо госпожи Вивиани вызывает всеобщее сочувствие; Альбер Тома нравится всем живостью своего ума и остроумием.
После завтрака разбиваемся на группы, говорим о делах.
Я вижу, что Альбер Тома беседует со Штюрмером, приближаюсь к ним и слышу:
– Заводы ваши работают недостаточно напряженно, – говорит Альбер Тома, – они могли бы производить в десять раз больше. Нужно было бы приравнять ваших рабочих к солдатам.
– Милитаризировать наших рабочих! – восклицает Штюрмер… – Да в таком случае вся Дума поднялась бы против нас…
Так рассуждали в лето 1916-го самый яркий представитель социализма и представитель русского самодержавия!
Вторник, 9 мая
Вивиани и Альбер Тома завтракают у меня сегодня; они уезжают днем в Ставку; госпожа Вивиани тоже присутствует за завтраком. Я не пригласил больше никого: после того как мы так много говорили с ними о России, мне хочется поговорить немного и о Франции, где я не был уже два года.
Всё, что они мне рассказывают о проявлениях французского духа на фронте, прекрасно и укрепляет мою уверенность. Но сколько мелочного, сколько недостойного в мире политики! В Бурбонском дворце порой как будто забывают, что мы воюем. Таким образом, наградой за мое жестокое изгнание является возможность видеть Францию только как бы в историческом освещении, видеть ее в ореоле славы и величия.
Среда, 10 мая
Новый американский посол Роуленд Фрэнсис, заменивший симпатичного Мари, был у меня с первым визитом.
Покончив с обменом обычными любезностями, я стараюсь навести собеседника на разговор о войне. Но напрасно. Фрэнсис уклоняется и отделывается бессодержательными фразами. Заключаю, что американское общественное мнение не прониклось важностью тех нравственных принципов, из-за которых ведется война.
Четверг, 11 мая
Вивиани вернулся из Ставки, а Альбер Тома поехал в провинцию осматривать заводы.
Вивиани не совсем доволен своей поездкой. Начальник Главного штаба встретил его холодно, или во всяком случае сдержанно, чему я нисколько не удивляюсь. Генерал Алексеев – ярый реакционер, убежденный сторонник традиций монархического начала, самодержавия и православия. Вмешательство в военные дела невоенного человека, да еще какого – социалиста и атеиста! Это, конечно, показалось ему величайшим нарушением порядка.