Вивиани прежде всего вручил ему личное письмо генерала Жоффра с просьбой немедленно прочесть. Генерал Алексеев письмо прочел, но ничего не сказал.
Вивиани продолжал:
– Кроме того, генерал Жоффр поручил мне на словах передать вашему превосходительству следующее: он надеется между первым и пятнадцатым июля начать на фронте операцию очень широких размеров; он был бы рад, если бы и вы могли начать наступление не позже 10 июля, чтобы не более месяца прошло между обоими наступлениями, тогда немцы не смогут перебросить подкреплений с одного фронта на другой.
Генерал Алексеев ответил кратко:
– Я вам очень благодарен, я буду обсуждать этот вопрос с генералом Жоффром через генерала Жилинского (русского представителя при французской главной квартире).
Потом состоялось совещание под председательством императора. Вивиани очень красноречиво отстаивал посылку 400 000 русских во Францию, по 40 000 человек в месяц. Генерал Алексеев понемногу сдался, но прения были продолжительны и тягучи. В конце концов император настоял на своем. Пришли к следующему решению: сверх бригады, уже отправленной 15 июля в Салоники, послать во Францию еще 5 бригад по 10 000 человек в каждой между 14 августа и 15 декабря.
Я поздравляю Вивиани с достигнутым результатом, хотя это значительно меньше 400 000 человек, на которых мы рассчитывали.
Пятница, 12 мая
Только что приехал генерал Жанен, который сменил генерала де Лагиша на посту главы нашей военной миссии в России.
Он сегодня завтракал у меня. Простой и веселый, с живым умом, гибким и многосторонним, он придется русским по душе.
Суббота, 13 мая
Я получил от варшавской знакомой, уехавшей в Киев, письмо, полное критики, недоверия, упреков, проклятий по адресу поляков, работающих над восстановлением Польши. Ее горячий и бурный патриотизм никого не щадит. Увы! Поймут ли когда-нибудь поляки необходимость дисциплины в общей работе?
Вся история Польши до разделов может служить темой для работы «О последствиях индивидуализма в политике».
Воскресенье, 14 мая
Сегодня вечером в Мариинском театре Карсавина танцевала партию нимфы Сильвии в балете Делиба. Она идеально продемонстрировала языческую непорочность, страстную и целомудренную; она источала своего рода героическую и юношескую радость, необузданное и чертовское веселье.
Но это мифологическое заклинание только частично удовлетворяло вкус большинства зрителей. Русское сознание ничего общего не имеет с античностью Эллады: с Грецией оно связано только Византией.
Поэтому я не был удивлен, когда зрители вновь заметно оживились с началом первой сцены следующего балета – «Водяная лилия». В этом невероятно романтичном балете Карсавина появляется в партии русалки, порочного и чарующего существа с ненасытной жаждой крови и сладострастия.
Понедельник, 15 мая
Сегодня днем у меня в посольстве прием французской колонии в Петрограде с целью познакомить ее членов с Вивиани и Альбером Тома.
Парадные ливреи, открытый буфет, речи, оркестр, много народу, затягивающийся прием… Всё это раньше было для меня тяжелой обузой. Теперь же, при полной отрезанности от родины, мне бесконечно приятно быть среди французов.
Вторник, 16 мая
Вивиани и Альбер Тома приглашены на завтрак к великой княгине Марии Павловне; госпоже Вивиани нездоровится, она не может присутствовать. Великая княгиня попросила меня сесть за стол против нее, чтобы дать ей возможность посадить Вивиани справа от себя, а Альбера Тома слева. Остальные приглашенные – княгиня Орлова, князь Сергей Белосельский, графиня Шувалова, Димитрий Бенкендорф и свита.
Завтрак прошел очень оживленно. С обеих сторон большая предупредительность.
Великая княгиня сияет от удовольствия. Несмотря на свое немецкое происхождение – или именно по этой причине, – она при всяком удобном случае старается подчеркнуть свою симпатию к Франции. Достаточно было бы и этой причины для объяснения сегодняшнего приглашения. Но это еще не всё. Великая княгиня уже давно втайне лелеет мечту видеть на престоле одного из своих сыновей, Бориса или Андрея. И потому она всегда стремится выступать в видных ролях, что упускает делать императрица. С этой точки зрения для нее очень важно, чтобы все знали, что единственно она одна из всей императорской фамилии принимала у себя уполномоченных французского правительства.
Сегодня вечером Государственная дума и город дают банкет в честь Вивиани и Альбера Тома.
Председатель Думы Родзянко взял на себя устройство этого демонстративного торжества. Этого было достаточно, чтобы министры насторожились, тем более что банкет был встречен общим сочувствием и превратился в политическое событие. Будет не меньше 400 участников. Все партии, даже крайние правые, а особенно левые, будут представлены. Ни один из министров не считает возможным уклониться от участия на банкете. Присутствуют и английский, и японский, и итальянский послы.
Нелегко было решить вопрос о речах. Сначала министры решили, что им не следует выступать в собрании, носящем частный характер. Мне пришлось дать понять Сазонову, что если ни один из представителей правительства не согласится говорить, то я посоветую Вивиани не присутствовать на банкете. В конце концов всё уладилось. Решено было, что Сазонов произнесет тост от имени правительства.
Встречают нас в зале банкета очень горячо. Родзянко занимает место во главе почетного стола, я справа от него, Вивиани слева, около меня справа председатель Совета министров Штюрмер, от него справа – Альбер Тома.
Банкет затягивается; меню очень большое, а подают очень медленно, а кроме того, еще будут речи. Таким образом, мне предстоит провести часа два в обществе председателя Думы и председателя Совета министров.
От Родзянко я много нового не слышу. Его высокий и могучий рост, прямой взгляд, глубокий и задушевный голос, его шумливая энергия, даже его неловкие слова и поступки – всё это указывает на его искренность, прямоту, смелость. У нас с ним хорошие отношения. Он неутомимо защищает правое дело.
К Штюрмеру же мне еще нужно присмотреться. Я не знаю, ждет ли его со временем «благоухание святости», как говорят мистики, но знаю, что сейчас от него исходит аромат фальши. Он прикрывает личиной добродушия и приторной вежливостью низость, интриганство и вероломство. Взгляд его, колкий и в то же время умильный, искательный и бегающий, отражает честолюбивое и лукавое лицемерие. Но он не без лоска, у него есть интерес к истории, особенно истории анекдотической и красочной. Каждый раз, как я с ним встречаюсь, я расспрашиваю его о русском прошлом и мне всегда интересно его слушать. Ближе изучать его уже ввиду высокого поста, им занимаемого, пусть и по воле случая.
За банкетом мы говорим с ним об Александре I и его таинственной кончине, о Николае I и его нравственной агонии во время Крымской кампании. Я по этому поводу подчеркиваю, что в интересах России и Франции всегда было идти рука об руку; я напоминаю ему, что еще в 1856 году мой блестящий предшественник, герцог Морни, задумал союз с Россией, и, если бы его послушались, теперь всё было бы по-другому. Штюрмер отвечает:
– Герцог Морни! Как он был бы мне по душе. Я перечел, кажется, всё, что о нем написано. Мне кажется, у него были основные качества государственного человека: любовь к родине, энергия и смелость.
Я прерываю его:
– У него были два качества, еще более ценные: чутье реального и умение выполнять задуманное.
– Действительно, оба эти качества необходимы. Но в управлении нужно прежде всего не бояться брать на себя ответственность и улавливать связь событий. Кстати, вон там сидит наш милейший князь Александр Николаевич Оболенский, градоначальник. Он верный слуга его величества, я его очень люблю. Но одного поступка я не могу простить ему. Он был рязанским губернатором в 1910 году, когда Толстой так странно умер на станции Астапово. Вы помните, как вся его семья следила за тем, чтобы не допустить к нему священника. Будь я на месте Оболенского, я не колебался бы ни минуты: я удалил бы силой семью и насильно ввел бы к нему священника. Оболенский возражает, что он не получил распоряжений и что семья Толстого имела право так поступать и т. д. Но разве можно говорить о праве и нужны ли распоряжения, когда дело идет о возвращении души Толстого в лоно святой церкви?
Что подумали бы Вивиани и Альбер Тома, услышав такие слова?
Но вот начинаются тосты. Тост Родзянко патриотичен, банален и напыщен, мой тост чисто формальный, тост Сазонова бледен и натянут.
Присутствующие поют русский гимн. Затем Шаляпин, гениальный Шаляпин, поет «Марсельезу»; его дикция так прекрасна, стиль его так величествен, сила лиризма и страстности такова, что в зале проносится дуновение революционного энтузиазма, дух Дантона. Я еще раз убеждаюсь при этом, как легко воодушевляется русская публика.
В эту минуту общего подъема Вивиани начинает свою речь. Опытный парламентский оратор, он чувствует, что аудитория просит горячего слова. Его пламенная дикция, его широта, смелые жесты, его взор, то восторженный, то нежный, мощный ритм его речи вызывают восторг. Когда он восклицает: «Не бывать сепаратному миру. Будем воевать вместе! Вот договор чести, нас связующий! Так мы будем идти до конца, до того дня, когда попранное право будет отомщено… Мы обязаны этим перед своими умершими, иначе они всуе пожертвовали жизнью. Мы обязаны этим перед грядущими поколениями» и т. д. – ему не дают кончить, зал дрожит от рукоплесканий. Шаляпин, с вдохновенным лицом, с глазами, полными слез, поспешно подходит к почетному столу. Просят его снова спеть «Марсельезу», он поднимается на эстраду, и снова великий гимн потрясает сердца.
Министры переглядываются с беспокойством, как бы спрашивая друг друга: «Что это такое? Что же еще будет?»
Поднимается лидер кадетской партии в Думе Василий Алексеевич Маклаков.
Он говорит на прекрасном «французском языке». Слова его и жесты резки. Прежде всего он напоминает, что всегда был сторонником мира, и прибавляет, что остался и сейчас закоренелым пацифистом, но это не мешает ему быть страстным сторонником этой войны: «Ведь эта война будет самоубийством войны, ведь в день заключения мира мы так перекроим карту Европы, что войны уже будут не нужны». Он кончает речь свою обращением к Франции, к той Франции, к голосу которой должен прислушиваться весь мир, той Франции, которая в XVIII веке провозгласила бессмертные принципы, символы идей пацифизма, к Франции, которая создаст в будущем вечный мир, который и сейчас называют «французским миром».