о обстоятельство самым непосредственным образом скажется на состоянии немецкой армии, которая вынуждена поддерживать австрийцев. Достигнув необходимой договоренности с Румынией о разгроме австрийской армии, мы бы заставили Германию приложить дополнительные усилия. Но для этого Германия в настоящее время соответствующими ресурсами не располагает.
Судя по всему, данные, находящиеся в распоряжении генеральных штабов России, Франции и Англии, свидетельствуют о том, что сейчас державы Центральной Европы не имеют в запасе резервных войск. Внезапное и незамедлительное начало боевых операций на новом критическом театре военных действий, пока немцы только в состоянии отражать угрозы энергичных атак русских армий, лишило бы Германию времени на то, чтобы заново восполнить понесенные потери или организовать и собрать новые войсковые формирования. С другой стороны, если переговоры затянутся, то это обстоятельство предоставит нашим врагам время, чтобы овладеть перевалами Трансильванских Альп и сконцентрировать на них войсковые формирования чисто оборонительного характера, но достаточного для отражения, если не для сдерживания, любого продвижения румынской армии.
Вследствие этого генерал Жоффр и французский генеральный штаб считают, что мы имеем дело с благоприятной, но с сиюминутной возможностью, которую мы ни в коем случае не должны упускать. Немедленное вмешательство Румынии помогло бы нам выйти из тупика, причем определенно в нашу пользу. Через несколько недель, когда в Карпатах выпадет снег и перевалы станут непроходимыми, удобный для нас момент будет упущен.
Как представляется, достижение нашего успеха является делом ближайших дней.
Я уверен, что Ваше Величество оценивает военную ситуацию точно таким же образом, как и правительство Республики и французский главнокомандующий, и также считает желательным скорейшее заключение конвенции с Румынией. Прошу Ваше Величество вновь принять мои поздравления в связи с великолепными успехами русской армии, а также принять уверения в моей верной дружбе.
Пуанкаре.
Париж, 5 августа 1916 года».
Я передал ее Штюрмеру и повторил те же доводы, которыми я его донимал последнее время; самый главный довод – это громадные жертвы, уже принесенные Францией для общего дела, сокращение численности наших войск, полегших под Верденом.
Штюрмер больше всего боится, чтобы император не услышал что-нибудь для него, Штюрмера, неприятное, и потому он уверяет меня в своей верности союзникам и воздает хвалы верденским бойцам. Затем он прибавляет:
– Я придаю не меньшее значение немедленному выступлению Румынии, чем ваше правительство. Вы знаете также взгляд генерала Алексеева на этот вопрос. В военных делах его авторитет для императора непререкаем. Вы помните, ведь это он требовал прекращения уверток Брэтиану, назначив срок окончания переговоров. И он был совершенно прав. Поверьте мне, мы напрасно снова начали переговоры с румынским правительством, нам нужно было настаивать на наших условиях столь мягкого меморандума от 17 июля и не допускать никаких переговоров. Совершенно ясно, что Брэтиану старается только выиграть время. Генерал Алексеев первоначально назначил окончательным сроком 7 августа, его пришлось продлить до 14 августа. Теперь он требует выступления Салоникской армии за десять дней до начала действий со стороны Румынии только для того, чтобы добиться новой отсрочки. Я еще раз скажу – напрасно мы поддаемся его совершенно явной игре. Но все-таки я обещаю вам полностью передать его величеству всё то, что вы сказали.
Есть причина, по которой Штюрмер искренен в этом случае: генерал Алексеев взял в свои руки решение вопроса относительно Румынии, а император во всем с ним согласен. Штюрмер же знает, что генерал Алексеев его осуждает и презирает; не желая портить отношений с ним, Штюрмер пасует перед ним и старается ему угождать.
Понедельник, 7 августа
По-моему, я уже не раз отмечал ту непринужденность, с которой русские, даже наиболее преданные царизму и самые крайние реакционеры, допускают возможность идеи убийства императора. Мое присутствие им нисколько не мешает говорить об этом. Единственный предел, который они устанавливают при этом, заключается в том, что суть своих мыслей они слегка прикрывают прозрачной вуалью эвфемизма или иллюзии.
Сегодня после полудня, когда я прогуливался в парках островов, я встретился с князем О., типичным старым русским аристократом с величественными манерами. Высокообразованный и широкомыслящий, он горячий и гордый патриот. Продолжив прогулку вместе, мы разговорились. После долгой пессимистичной тирады он с готовностью перешел к обсуждению обстоятельств смерти Павла I. Я понял, к чему он клонит, и выразил некоторое удивление. Тогда он застыл как вкопанный, повернулся ко мне, скрестил руки и, смотря мне прямо в лицо, выпалил:
– Чего вы хотите, господин посол!.. При системе самодержавия, если монарх сходит с ума, то ничего не остается, как убрать его с пути!
– Конечно, – подтвердил я, – цареубийство является необходимым исправительным средством в системе самодержавия. В том смысле, что оно почти может быть названо принципом общественного закона.
Продолжая наш путь, мы более не стали обсуждать эту щекотливую тему.
Если бы мы и далее стали развивать эту тему, то я бы напомнил князю О., что он мог бы призвать на помощь своей доктрине несколько древних и уважаемых авторитетов. Еще во времена правления Нерона философ Сенека поместил в одну из своих трагедий следующий смелый афоризм: «При жертвоприношении Юпитеру нет более подходящей жертвы, чем несправедливый монарх». Жозеф де Местр, который находился в Санкт-Петербурге во время преступления 23 марта 1801 года, добавил в казуистику цареубийства следующее хитроумное отличие: «Хотя я могу признать за собой право убить Нерона, но я никогда не должен признавать за собой право судить его».
Среда, 9 августа
Вот ответ императора на телеграмму президента Республики, которую я передал ему три дня тому назад:
«Я вполне согласен с вами, г-н президент, в необходимости немедленного выступления Румынии, и я повелел моему министру иностранных дел уполномочить моего посланника в Бухаресте подписать конвенцию, которая будет заключена между г-ном Брэтиану и союзными державами».
Подход германских и турецких подкреплений задерживает продвижение русской армии в Галиции. Тем не менее русские войска подходят к Тарнополю и Станиславову.
Четверг, 10 августа
Сегодня завтракали у меня генерал Леонтьев, назначенный командовать русской бригадой во Франции, Димитрий Бенкендорф, граф Маврикий Замойский, граф Владислав Велепольский и др.
После завтрака была беседа с Замойским и Велепольским. Они говорили мне, что их очень беспокоит новая политика русского правительства в польском вопросе; император настроен по-прежнему либерально, но они считают, что он не устоит перед интриганами реакционной партии и систематическим, неослабным нажимом со стороны Распутина и императрицы.
Замойский уезжает вскоре в Стокгольм; я пригласил его позавтракать у меня на днях.
Пятница, 11 августа
Итальянцы третьего дня заняли Горицу, где они захватили в плен 15 000 человек, они продолжают наступать на восток.
На правом берегу Серета австро-германцы снова разбиты. Русские заняли Станиславов.
Ах, если бы румыны выступили месяц тому назад!..
Суббота, 12 августа
Когда я думаю о тех признаках политического и социального разложения, которые проходят передо мною, я жалею, что в современной русской литературе нет сатирика, равного Гоголю, который написал бы новые «Мертвые души», но несколько более пространные и более мрачные.
Я вспоминаю слова, вырвавшиеся у Пушкина по прочтении этого жестокого произведения: «Боже! Как грустна Россия!»
Воскресенье, 13 августа
За последнее время я виделся с русскими и французскими промышленниками, живущими в Москве, Симбирске, Воронеже, Туле, Ростове, Одессе, в Донецком бассейне; я их спрашивал, считают ли в тех кругах, где они вращаются, главною целью войны завоевание Константинополя? Они отвечали почти одно и то же.
Вот резюме их слов: в сельских массах мечта о Константинополе всегда была неопределенной, она стала теперь еще более туманной, далекой и нереальной. Какой-нибудь священник иногда напомнит им, что освобождение Царьграда из рук неверных и водружение креста на Святой Софии есть священный долг русского народа. Его выслушивают с покорным вниманием, но его словам не придают большего значения и смысла, чем проповеди о Страшном суде и о муках ада. Надо еще заметить, что крестьянин, по природе своей миролюбивый и сострадательный, готов брататься с неприятелем; он все с большим ужасом относится к жестокостям войны.
В рабочей среде совершенно не интересуются Константинополем. Считают, что Россия и так достаточно обширна и что царское правительство напрасно проливает народную кровь ради нелепых завоеваний; лучше было бы, если бы оно позаботилось о положении пролетариата.
Буржуазия, купцы, промышленники, инженеры, адвокаты, доктора и т. д. признают значение для России вопроса о Константинополе; эти круги знают, что пути через Босфор и Дарданеллы необходимы для вывоза хлеба из России; они не хотят, чтобы приказ из Берлина мог запереть этот выход. Но в этих кругах отрицательно относятся к мистическим и историческим положениям славянофилов; там считают достаточной нейтрализацию проливов, охраняемую какой-нибудь международной организацией.
Мысль о присоединении Константинополя живет еще только в довольно немногочисленном лагере националистов и в группе либеральных доктринеров.
Но, кроме вопроса о Константинополе и о проливах, отношение русского народа к войне вообще удовлетворительное. За исключением социалистических партий и крайнего правого крыла реакционеров, все уверены в необходимости вести войну до победного конца.
Понедельник, 14 августа