ечь общим местом о верховенстве народа и индивидуальной свободе, приводит к всеобщей демократизации и ослаблению политического чувства. Франция представляет для нас в настоящее время поразительный пример такой деморализации и такого ослабления; зараза проникает уже в Англию…»
Четверг, 24 августа
Крупномасштабное наступление, которое Салоникская армия готовилась начать 20 августа, было предвосхищено дерзкой атакой болгар. Свои главные удары они нанесли по двум флангам нашей линии фронта, в районе Дойрана, к востоку от реки Вардар, и в Западной Македонии, к югу от Монастира. Сербы удерживали позиции в последнем секторе, и удар болгар был настолько сильным, что сербам пришлось отступить на тридцать километров, тем самым потеряв города Флорина и Корица, которые тут же были оккупированы противником.
Эти новости вызвали большое беспокойство в Бухаресте.
Воскресенье, 27 августа
Русская армия блестяще развивает свои операции в гористой Армении. Она недавно заняла Муш, к западу от озера Ван. Турки отступают от Битлиса на Моссул.
Понедельник, 28 августа
Вчера Италия объявила войну Германии, осуществив, таким образом, свой разрыв с германизмом, а Румыния объявила войну Австро-Венгрии.
Вторник, 29 августа
Бывший председатель Совета министров Коковцов находится проездом в Петрограде. Я иду к нему сегодня после полудня и нахожу его настроенным более пессимистически, чем когда-либо. Отставка Сазонова и генерала Беляева беспокоит его в высшей степени.
– Императрица, – говорит он мне, – будет теперь всемогущей. Штюрмер – человек бездарный и тщеславный, но не лишенный лукавства и даже тонкости, когда дело касается его личных интересов, очень хорошо сумел овладеть ею. Он регулярно бывает у нее с докладами, информирует ее обо всем, совещается с ней обо всем, обращается с ней, как с регентшей; он поддерживает в ней мысль, что император, получивший власть от Бога, никому, кроме одного Бога, не обязан отчетом, и, следовательно, всякий, кто позволяет себе противоречить царской воле, оскорбляет Бога. Вы представляете себе, как подобные речи действуют на мозг мистически настроенной женщины!.. Так, Хвостова, Кривошеина, генерала Поливанова, Самарина, Сазонова, генерала Беляева и меня считают теперь революционерами, изменниками, безбожниками!
– И вы не видите никакого выхода из этого положения?
– Никакого! Это положение трагическое.
– Трагическое?.. Не слишком ли сильно сказано?
– Нет. Поверьте мне! Это положение трагическое. Эгоистически я поздравляю себя, что я больше не министр, что на мне не лежит никакой ответственности за готовящуюся катастрофу. Но как гражданин я плачу о своей стране.
Глаза его наполняются слезами. Чтобы справиться со своим волнением, он раза два-три быстро пробегает по кабинету. Потом он говорит мне об императоре, без горечи, без упреков, но с глубокой грустью:
– Император рассудителен, умен, трудолюбив. Его идеи большей частью здравы. У него возвышенное представление о своей роли и полное сознание своего долга. Но его образование недостаточно, и величие задач, решение которых составляет его миссию, слишком часто выходит из пределов досягаемости его понимания. Он не знает ни людей, ни дел, ни жизни. Его недоверие к себе самому и к другим заставляет его остерегаться всякого превосходства. Таким образом, он терпит возле себя лишь ничтожества. Наконец, он очень религиозен, узкой и суеверной религиозностью, которая делает его очень ревнивым к его верховной власти, потому что она дана ему Богом.
Мы опять возвращаемся к императрице.
– Я всеми силами протестую, – говорит он, – против гнусных сплетен, распространяемых о ней в связи с Распутиным. Это благороднейшая и честнейшая женщина. Но она больна, страдает неврозом, галлюцинациями и кончит в бреду мистицизма и меланхолии… Я никогда не забуду ее странных слов, сказанных в сентябре 1911 года, когда я заменил несчастного Столыпина. В то время как я говорил о трудности моей задачи и привел в пример моего предшественника, она резко перебила меня: «Владимир Николаевич, не говорите больше об этом человеке. Он умер, потому что Провидение судило, что в этот день его не станет. О нем, значит, кончено, не говорите о нем больше никогда». Она, впрочем, отказалась пойти помолиться у его гроба, и император не изволил присутствовать на похоронах, потому что Столыпин, как ни был он до самой своей смерти предан царю и царице, осмелился сказать, что общественный строй нуждается в реформе!..
Среда, 30 августа
Салоникской армии, в результате мощных наступательных действий в районе Моглены и горного хребта Беласица, удалось вынудить болгар перейти к обороне на македонском фронте. Тем самым болгары лишились возможности стратегического продвижения в северном направлении. Салоникская армия полностью выполнила свою миссию, весьма трудную, которая была ей предписана военной конвенцией от 17 августа.
Четверг, 31 августа
Русские продолжают продвигаться вперед от Стохода до Карпат, то есть на фронте в 320 километров.
Но они продвигаются вперед очень медленно, что объясняется утомлением людей и лошадей, возрастающей трудностью сообщений в тылу, изношенностью артиллерии, наконец, необходимостью беречь снаряды.
Таким образом, Румыния вступает в войну в момент, когда русское наступление дышит на ладан.
Пятница, 1 сентября
В коридорах Ставки и Военного министерства царит чувство глубокого унижения.
Вторая русская бригада, которая недавно прибыла во Францию и готовилась к отправке в Салоники, взбунтовалась в Марселе; был убит полковник, а несколько офицеров ранены. Для того чтобы восстановить порядок, потребовалось самое решительное вмешательство французских войск. Репрессивные меры были жестокими: около двадцати человек расстреляны.
Не могу не вспомнить то, что сказал мне Сазонов в прошлом декабре, когда приводил свои аргументы, возражая против удовлетворения просьбы Думера: «Когда русский солдат не чувствует под ногами землю собственной страны, он ничего не стоит; он тут же полностью теряет бодрость духа».
Суббота, 2 сентября
Только что был арестован Мануйлов, продажный полицейский, которого Штюрмер сделал шефом своего секретариата: говорят, что он обвиняется в попытке вымогательства в отношении одного банка, этот факт доказан априори; мошенничество является его обычным способом добывания денег и наиболее простым и незначительным из всех его грешков.
Этот инцидент не стоил бы того, чтобы о нем упоминать, если бы арест Мануйлова не был решен министром внутренних дел, Александром Хвостовым, и осуществлен без ведома Штюрмера. Стало быть, за кулисами этого дела очевидно что-то скрывается, нечто более или менее скандального характера, о чем мы вскоре услышим.
Воскресенье, 3 сентября
В Галиции русские продвигаются по направлению к Галичу. К северу от Трансильванских Альп румыны заняли Брашов. В бассейне верховьев молдавского Серета они действуют в согласии с русскими и переходят Карпаты. У Салоник армия генерала Саррайля осторожно наступает.
На Сомме энергичное возобновление англо-французского наступления.
Понедельник, 4 сентября
За чаем у г-жи С. мы говорим о скуке, являющейся хронической болезнью русского общества.
Хорошенькая княгиня Д., высокая и стройная, стоя и по обыкновению сложив за спиной руки, молча слушает нас. Скептический и мечтательный огонек сверкает в глубине ее хищных глаз. Совершенно неожиданно она небрежно роняет слова:
– Это любопытно. Вас, мужчин, когда вами овладевает скука, она убивает, подкашивает вам ноги, вы ни на что больше не годны, можно надорваться, стараясь вас вновь завести. Нас же, женщин, скука, напротив, будит, подгоняет, дает нам желание делать невообразимые глупости, всевозможные безрассудства. И нас удержать еще труднее, чем вас вновь завести.
Наблюдение верное. Вообще мужчины скучают от утомления, от пресыщения, от злоупотребления удовольствиями, алкоголем, игрой, тогда как у женщин скука чаще всего вызывается монотонностью их существования, ненасытной жаждой эмоций, тайными призывами их сердца и чувств. Отсюда подавленность первых и возбужденность последних.
Вторник, 5 сентября
Беседовал с Нератовым. Темой нашего разговора была Америка. Мы оба сожалели, что большинство американского народа по-прежнему отказывается понимать огромное значение для всего мира того конфликта, который разрушает Европу, а также понимать, на чьей стороне находится справедливость. Прошло более года с тех пор, как немецкая субмарина потопила «Лузитанию», более года с тех пор, как влиятельная нью-йоркская газета «Нейшн» писала: «Торпедирование „Луизианы“ является злодеянием, которое бы заставило Аттилу краснеть, турка – сгорать от стыда, а варварского пирата – извиниться. Эти бандиты нарушили все человеческие и божеские законы…»
И тем не менее совесть Америки все еще продолжает находиться в состоянии спячки!
Я сказал Нератову:
– Россия могла бы сделать многое, чтобы устранить последние сомнения американской общественности и раз и навсегда привлечь ее на нашу сторону.
– И что же такого мы могли бы сделать? Не могу даже себе представить.
– Достаточно внести всего лишь небольшие поправки в ваши законы, касающиеся евреев; эффект от этого в Америке был бы значительным.
Нератов запротестовал:
– Что! Вернуться к еврейскому вопросу в самый разгар войны! Это невозможно. Мы бы подняли всю страну против нас. Это нанесло бы колоссальный ущерб альянсу; вы можете быть совершенно уверены в том, что партии наших крайних правых примутся немедленно обвинять Францию и Англию в том, что они тайно поддерживают требования евреев.
Мы вернулись к обсуждению текущих проблем.
Еврейский вопрос сильно омрачает отношения между Россией и Соединенными Штатами; я часто обсуждал его с моим американским коллегой Мари, предшественником Фрэнсиса.