– Надо во что бы то ни стало, чтоб ваша страна вышла из уныния и чтоб ваши министры вернули себе мужество. Они, впрочем, получат в лице генерала Бертело превосходное тонизирующее средство.
Затем мы обсудили обстоятельства, при которых Румыния объявила войну Австрии, и я задал Диаманди вопрос, имеющий, как я должен признать, теперь только исторический интерес:
– Почему господин Брэтиану в последний момент дезавуировал военное соглашение, которое полковник Рудеану заключил с верховным командованием Франции и Англии в Шантильи 23 июля?
– Это было не соглашение, а просто проект соглашения, которое должно было быть ратифицировано румынским правительством.
– Если это был только проект соглашения, то почему тогда господин Брэтиану, узнав о нем, практически одобрил всю предварительную работу, предшествовавшую соглашению, и поручил полковнику Рудеану подписать его? Во всяком случае, тот факт, что Салоникская армия сразу же получила приказ подготовиться к наступлению на болгар в Македонии, чтобы способствовать атаке вашей армии к югу от Дуная, в достаточной мере доказывает, что верховное командование Франции и Англии рассматривали ваше обязательство вступить в войну как окончательное. Между нами говоря, не повлияли ли соображения исключительно политического характера на неожиданное дезавуирование соглашения, подписанного Рудеану? Не проводились ли в то время секретные переговоры между Бухарестом и Софией? Не убедил ли царь Фердинанд господина Брэтиану поверить в то, что можно было рассчитывать на продолжение нейтралитета болгар?
– Я могу только повторить, что Брэтиану рассматривал соглашение только как проект. Главные и принципиальные переговоры проводились в Бухаресте между генералом Илиеску и полковником Татариновым. Никто из них не рассматривал план русско-румынского наступления к югу от Дуная, как это было обусловлено в Шантильи. Во всяком случае, разве это не был весьма опасный план? Продвинувшись к югу от Дуная на болгарской территории, румынская армия оказалась бы в очень критической ситуации, если бы немцам удалось перейти через Карпаты и выйти в тыл к румынам вдоль Дуная. Что же касается секретных переговоров между Бухарестом и Софией, то, действительно, господин Радославов делал прозрачные намеки господину Брэтиану, имея в виду нейтралитет Болгарии. Но в этом поведении Радославова можно было легко распознать обычную хитрость царя Фердинанда, и Румынский кабинет едва ли придал этому какое-либо значение. Брэтиану сам никогда не верил в то, что Болгария останется нейтральной.
– С моей стороны было бы неучтиво продолжать оспаривать вашу аргументацию. Пусть об этом будет судить история, когда все документы станут достоянием гласности.
Суббота, 14 октября
Б. поделился со мной байкой, которая в очень живописной форме выражает неумение русских добиться порядка между собой, когда речь идет об общем деле:
«Когда встречаются три немца, то они немедленно формируют союз и избирают президента. Когда же встречаются двое русских, то они немедленно формируют три партии».
Понедельник, 16 октября
Вот уже несколько дней в Петрограде циркулирует странный слух: уверяют, что Штюрмер доказал, наконец, императору необходимость кончить войну, заключив, в случае надобности, сепаратный мир. Более двадцати лиц пришли ко мне с расспросами. Каждый получал от меня один и тот же ответ:
– Я не придаю этим россказням никакого значения. Никогда император не предаст своих союзников.
Я думал, тем не менее, что легенда не пользовалась бы таким кредитом без содействия Штюрмера и его шайки.
Сегодня по повелению императора телеграфное агентство публикует официальную ноту, категорически опровергающую слух, распространяемый некоторыми газетами о сепаратном мире между Россией и Германией.
Вторник, 17 октября
Я даю Мотоно прощальный обед. Приглашены председатель Совета министров Штюрмер с супругой, министр путей сообщения Трепов, итальянский посол, полномочный министр Дании Скавениус с супругой, княгиня Мюрат, которая едет к мужу на Кавказ, генерал Волков, княгиня Кантакузина, чета Половцовых, князь и княгиня Оболенские, генерал барон Врангель с супругой, виконт д’Аркур, который едет в Румынию с миссией французского Красного Креста, и другие, всего около тридцати человек.
Госпожа Штюрмер поразительно подходит своему мужу. Это та же форма ума, то же качество души. Я рассыпаюсь перед ней в любезностях, чтобы заставить ее говорить. Она угощает меня длинным панегириком императрице. Под потоком похвал и подхалимства я ясно чувствую искусную работу, благодаря которой Штюрмер овладел доверием императрицы. Он убедил эту бедную невропатку, считавшую себя до сих пор предметом ненависти всего своего народа, что ее, напротив, обожают:
– Нет дня, – говорит мне госпожа Штюрмер, – когда императрица не получала бы писем и телеграмм, адресованных к ней рабочими, крестьянами, священниками, солдатами, ранеными. И все эти простые люди, которые являют собой истинный голос русского народа, уверяют ее в своей горячей преданности, безграничном доверии и умоляют ее спасти Россию.
Она наивно добавляет:
– Когда мой муж был министром внутренних дел, он тоже ежедневно получал такие письма либо непосредственно, либо через губернаторов. И для него было большой радостью относить их императрице.
– Эта радость выпадает сейчас на долю господина Протопопова.
– Да, но у моего мужа есть еще много случаев констатировать, до какой степени ее величество императрица пользуется поклонением и обожанием в стране.
Притворно пожалев о том, что на ее мужа ложится такой тяжелый труд, я заставляю ее рассказать мне, как проводит время ее муж. И я констатирую, что вся его деятельность вдохновляется императрицей и кончается императрицей.
Во время вечера я расспрашиваю Трепова об экономическом кризисе, свирепствующем в России и нервирующем общественное мнение.
– Задача продовольственная, – говорит он мне, – действительно, стала доставлять много хлопот, но оппозиционные партии злоупотребляют этим для того, чтобы нападать на правительство. Вот, если говорить искреннюю правду, каково положение. Во-первых, кризис далеко не имеет общего характера, он достигает серьезных размеров только в городах и некоторых сельских поселениях. Правда, в некоторых городах, как, например, в Москве, публика нервничает. Однако недостатка в продовольствии, кроме некоторых импортных продуктов, нет. Но транспортных средств недостаточно, а метод распределения их неудовлетворителен. В этом отношении будут приняты энергичные меры. И я вас уверяю, что в непродолжительном времени положение улучшится; я надеюсь даже, что не позже как через месяц нынешние затруднения будут устранены.
Он добавляет конфиденциальным тоном:
– Мне хотелось бы спокойно побеседовать с вами, господин посол. Когда могли бы вы меня принять?
– Я буду у вас. Лучше, чтобы наша беседа происходила в вашем министерстве.
Бросив взгляд на Штюрмера, он говорит:
– Да, это лучше.
Мы условливаемся встретиться послезавтра.
Я подхожу к барону Врангелю, который разговаривает с моим военным атташе, подполковником Лаверном, и моим морским атташе, майором Галло. Адъютант великого князя Михаила, брата императора, он сообщает им впечатления, вынесенные из Галиции.
– Русский фронт, – говорит Врангель, – обложен от одного конца до другого. Не рассчитывайте больше ни на какое наступление с нашей стороны. К тому же мы бессильны против немцев, мы их никогда не победим.
Среда, 18 октября
Навестив сегодня госпожу К., я нашел у нее трех ее подруг. Они вместе с хозяйкой дома были заняты оживленной беседой.
Темой их разговора была некая любовная связь, возникшая недавно и обещавшая самое безоблачное будущее, но только что таинственным образом распавшаяся. Все четверо наперебой старались изо всех сил объяснить причину разрыва. Тайна этого разрыва была тем более волнующей для них, поскольку герои романа не были простыми людьми. Но женщины не могли прийти к единому мнению.
Но разговор все же должен был как-то кончиться. Тогда одна из присутствовавших, графиня О., молодая и миловидная вдова со стройной фигурой и медлительными движениями, с суровым выражением лица и с темными кругами под ярко блестевшими глазами, заявила:
– Мы, женщины, всегда слишком быстро уступаем. Как только мужчина овладевает нами, он по существу достигает своей цели; после этого он теряет к нам весь интерес; для него это означает конец любовного романа. Но когда мы отдаемся, мы, женщины, думаем, что наше счастье только начинается… Поэтому мы в течение всей нашей жизни заняты поисками любви, поскольку не можем поверить, что начало любви – это ее конец.
Высказав свою точку зрения, она погрузилась в молчание с отсутствующим выражением лица, машинально прижимая к губам жемчужное ожерелье, висевшее на ее шее.
Четверг, 19 октября
Трепов принимает меня в половине третьего в своем кабинете в Министерстве путей сообщения, которое выходит окнами в Юсуповский сад.
Относительно экономического кризиса он повторяет мне, подкрепляя свои заявления точными цифрами, то, что он говорил мне позавчера вечером в посольстве. Затем с откровенностью, подчас резкой, составляющей одну из черт его характера, он говорит со мной о Союзе и о целях, которые он себе ставит. Он заключает:
– Мы переживаем критический момент. То, что решается в настоящее время между Дунаем и Карпатами, – это исход или, вернее, затяжка войны, потому что исход войны не может… не должен больше вызывать сомнений. Совсем недавно я делал доклад императору, который разрешил мне говорить свободно, и я с удовлетворением убедился, что он согласен со мной относительно необходимости не только поддержать Румынию, но и атаковать серьезно Болгарию, лишь только румынская армия будет немного усилена и обстреляна. Именно на Балканском полуострове, и нигде больше, мы можем надеяться добиться в короткий срок решительного результата. Если нет, война затянется бесконечно… и с каким риском!