– Частые разводы, действительно, одно из наиболее поразивших меня здесь явлений. Я на днях высчитал, что в известной мне части общества более чем в половине супружеств один или оба супруга разведенные… Вы заметили, мадам, что история Анны Карениной теперь уже непонятна. А между тем роман написан, кажется, в 1876 году. Теперь Анна немедленно развелась бы и вышла замуж за Вронского, и на этом роман бы закончился.
– Это правда… Вы, таким образом, подчеркиваете, в какой мере развод стал общественной язвой.
– Но ответственен за это в значительной степени Святейший синод, ведь в конце концов от него одного зависят разводы?..
– Увы! Сам Святейший синод не является уже больше тем великим нравственным авторитетом, каким он был когда-то.
Я воздержался от того, чтобы процитировать госпоже Нарышкиной высказывание Сенеки о современных ему молодых патрицианках: «Они исчисляют свой возраст не по консулатам, а по своим замужествам; они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись».
Обед подходит к концу. Мы оставались больше часа за столом.
В курительной комнате я заговариваю со Штюрмером о забастовках и инцидентах сегодняшнего дня. Его прием делает его таким радостным и гордым, что мне не удается поколебать его оптимизма.
Среда, 1 ноября
На протяжении последних пяти дней Салоникская армия непрерывно атаковала болгар. Основные военные действия разворачиваются в нижней излучине реки Черна; их цель – Монастир.
Четверг, 2 ноября
Виконт Мотоно, который вручал свои отзывные грамоты императору, поделился со мной своими впечатлениями о Ставке.
– Я не сомневаюсь, – говорит он, – что император полон решимости продолжать войну любой ценой. Он заявил мне об этом в таких выражениях и с таким чувством неподдельной искренности, что убедил бы в этом самых закоренелых скептиков. Поэтому я исключаю любую возможность сепаратного или даже предварительного заключения мирного соглашения. Но я вновь обратил внимание на то, как плохо император информирован и насколько ему безразличны государственные дела. Он, кажется, не понимает, что меня отзывают для того, чтобы я занимался руководством внешнеполитической деятельности моей страны, и что существует определенная связь между интересами Японии и России. Он ни словом не обмолвился о возлагаемых на меня задачах; он не задал мне ни одного вопроса. Но его замечания не были бы более общими и расплывчатыми, если бы я просто пришел к нему сказать, что меня перевели в Вашингтон или Мадрид.
– Вы говорили с генералом Алексеевым? – спросил я его. – Каково ваше мнение о русской армии?
– О да, я имел продолжительную беседу с генералом Алексеевым. Я ничего не сказал о военных операциях в Румынии: мне бы следовало многое сказать по этой проблеме! Вы же знаете, что ему не нравится, когда гражданские лица вмешиваются в обсуждение вопросов военной стратегии. Специальной темой моей беседы с ним был вопрос о военных заказах нашей промышленности. Что же касается русской армии, то он по собственной инициативе сообщил мне, что она находится в отличном состоянии и что ее моральный дух очень высок, о чем свидетельствует наступление Брусилова. Японские офицеры, посещавшие различные участки фронта, также заверяли меня в том, что у войск хорошее настроение и что солдаты неплохо обучены. Но они также сообщили мне, что в подготовке солдат есть существенные изъяны. Уровень тактики остается практически таким же, что и в начале войны. Особенно отсталым выглядят состояние тяжелой артиллерии и тактика ведения воздушного боя: и то и другое можно назвать почти примитивным. Напрашивается вопрос, а не было бы лучше пушки тяжелой артиллерии, которые в настоящее время производятся во Франции и в Англии для России, оставлять на Западном фронте, где они могли бы применяться с гораздо большей пользой? Как бы то ни было, но факт остается фактом: русская армия в ее нынешнем виде представляет собой не что иное, как огромную компактную людскую массу, которая оказывает колоссальное давление на наших противников.
– Следовательно, всё, что мы должны ожидать от русской армии в будущем, так это воздействие людской массы на врага, а не военные операции, основанные на внезапном и резком ударе по противнику?
– Да, именно воздействие людской массы на врага и не более.
– Что вы думаете о внутриполитической ситуации?
– Она плохая! Люди явно устали от войны. Тем не менее я не верю, что русский народ согласится на мирное соглашение, которое не даст им Константинополя.
Затем, поскольку у нас более не будет случая встретиться, мы предались общим воспоминаниям. Мы вместе были свидетелями стольких событий, и притом каких событий! Как часто словами, а иногда простым взглядом мы делились друг с другом множеством впечатлений!
Поднимаясь с кресла, чтобы уже удалиться, Мотоно сказал мне:
– Прежде чем мы расстанемся, мой друг, я хочу поделиться с вами последним секретом, который окончательно просветит вас в отношении некоторых интриг, бывших темой наших бесед в начале войны. Это касается графа Витте и относится к тяжелым дням декабря 1914 года, когда русская общественность находилась в столь подавленном состоянии из-за поражений в Польше. Вы, возможно, помните, что в это время Россия, Франция и Англия очень хотели совместно обратиться к Токио, чтобы убедить нас направить одну нашу армию в Европу. Вот тогда-то однажды утром Витте и нанес мне визит. Устремив на меня свой тяжелый взгляд, он без лишних слов заявил мне тем самоуверенным и надменным тоном, который вам хорошо известен: «Я знаю, что собираются просить ваше правительство направить ваши войска в Европу. Этого ни в коем случае делать нельзя! Это было бы сумасшествием. Поверьте мне, Россия дошла до предела; царизм находится на краю гибели. Что касается до Франции и до Англии, то они никогда вновь не одержат верх. Победа теперь не ускользнет из рук Германии…» Человек, бывший царский министр, человек, подписавший Портсмутский договор, осмелился сказать это мне, послу Японии!
Если это был Витте, то меня это не удивляет. К мысленному образу, который я составил об этой гордой и малообщительной личности, этот вероломный поступок только добавляет последний штрих, полностью завершающий его портрет… Ему были присущи главным образом жажда власти и надменность незаурядного интеллектуала. Он принадлежал к той части рода человеческого, которая со своей безграничной амбицией не признает поражения. Отсюда его самоуверенность и сарказм, язвительность его злопамятности и постоянно возраставшая дерзость его интриг. Поэтому вполне логично, что его характер и ход событий должны были подвести его к черте, за которой уже находилась измена. Но какая должна была свершиться драма в его душе, прежде чем он подошел к этой черте и начал говорить: «Ваше правительство не должно помогать моей стране, так как она дошла до предела»? Только подумайте о массе накопленной злобы, просчетах, напрасных надеждах, о постоянно тлеющем в душе чувстве гнева, вызванном завистью, о жгучей и обдуманной ненависти, обо всем том, что привело к совершению подобного поступка! Сегодня вечером я почитаю «Кориолана» Шекспира.
Пятница, 3 ноября
В течение последних нескольких дней в германофильских кругах Петрограда распускался своеобразный слух; о нем мне упомянули несколько человек, двое из которых, люди весьма серьезные и здравомыслящие, уверяли меня, что корни этого слуха следует искать в категорическом заявлении Протопопова.
Тезис, который с удовольствием обсуждается в этих кругах, следующий: «В настоящее время очевидно, что Россия никогда не сможет завоевать Константинополь силой оружия. Во всяком случае, что бы Англия с Францией ни обещали, они никогда не позволят империи царей овладеть проливами. Только одна Германия в состоянии обеспечить передачу Константинополя России, поскольку для этого ей всего лишь надо оставить турок на произвол судьбы; Германия готова сделать это, если Россия, наконец, поймет, в чем заключаются ее истинные интересы, и немедленно согласится подписать мирный договор. Какой же это будет великий день, когда славянизм и тевтонизм примирятся под куполом Святой Софии!»
Воскресенье, 5 ноября
Сегодня я смотрю в Мариинском театре серию очаровательных балетов: «Египетские ночи», «Исламей», «Эрос». Вся публика зачарована этими восхитительными феериями, этими фантастическими и сладострастными приключениями, этими таинственными и волшебными декорациями.
В один из антрактов я отправляюсь выкурить папиросу в вестибюль ложи министра двора. Я застаю здесь генерала В., которого его обязанности заставляют быть в ежедневном контакте с петроградским гарнизоном. Так как я недавно имел случай оказать ему услугу и знаю, что он полон самыми патриотическими чувствами, я спрашиваю его:
– Верно ли, что петроградские войска серьезно заражены революционной пропагандой и что подумывают даже отправить большую часть гарнизона на фронт, чтоб заменить ее надежными полками?
После нескольких мгновений колебания он отвечает мне голосом, в котором слышится искренность:
– Это правда, дух петроградского гарнизона нехорош. Это видно было восемь дней тому назад, когда произошли беспорядки на Выборгской стороне. Но я не думаю, чтоб имелось, как вы говорите, намерение отправить на фронт плохие полки и заменить их надежными… По моему мнению, давно уже следовало бы произвести чистку в войсках, охраняющих столицу. Во-первых, их слишком много. Знаете ли вы, господин посол, что в Петрограде и окрестностях, то есть в Царском Селе, Павловске, Гатчине, Красном Селе и Петергофе, расквартировано не меньше 170 000 человек. Они почти ничего не делают; ими плохо командуют; они скучают и развращаются; они служат лишь для пополнения кадров и доставления рекрутов анархии. Следовало бы оставить в Петрограде лишь тысяч сорок человек, отобранных из лучших элементов гвардии, и 20 000 казаков. С этим отборным гарнизоном можно было бы парировать все события. Не то…
Он останавливается, губы его дрожат, лицо очень взволнованно. Я дружески настаиваю, чтобы он продолжал. Он сурово продолжает: