– Вы в самом деле такой пессимист?
– Мы погибли, господин посол.
Суббота, 25 ноября
Императрице заранее не было известно о решении отправить Штюрмера в отставку; она узнала об этом тогда же, когда и ему сообщили об отставке.
Она была вне себя от ярости и немедленно отправилась в Могилев, захватив с собой дочерей. Она поехала туда с целью любой ценой спасти Протопопова, который сопровождал ее в этой поездке.
Сохранение Протопопова на посту министра внутренних дел вызвало бы в Думе конфликтную ситуацию, особенно опасную, ибо новый председатель Совета министров Трепов не из тех, кто готов принимать компромиссные решения.
Воскресенье, 26 ноября
В течение последних нескольких дней тайные совещания членов партии кадетов проходят в обстановке немалого возбуждения.
Лидеры партии Некрасов, Милюков, Шингарев, Коновалов и другие говорят, что, возможно, пробил час не только сменить направление деятельности имперского режима, но, организовав несколько впечатляющих демонстраций, тем самым напугать царя и вынудить его, наконец, отказаться от самодержавных прерогатив и создать свободное правительство.
Это тот же самый настрой, который воодушевлял членов монархической оппозиции во Франции к концу 1847 го да. Известно, куда привела эта искусная кампания «тайных сборищ».
Понедельник, 27 ноября
Не знаю, кто сказал о Цезаре, что у него «все пороки и ни одного недостатка». У Николая II нет ни одного порока, но у него наихудший для самодержавного монарха недостаток: отсутствие личности. Он всегда подчиняется. Его волю обходят, обманывают или подавляют; она никогда не импонирует прямым и самостоятельным поступком. В этом отношении у него много черт сходства с Людовиком XV, у которого сознание своей природной слабости поддерживало постоянный страх быть порабощенным. Отсюда у того и другого в равной степени наклонность к скрытности.
Вторник, 28 ноября
У меня собралось сегодня вечером за обедом человек тридцать…
За столом разговоры туго завязываются и скоро обрываются. Тембру голосов недостает ясности, и самый воздух, которым дышат, как будто отяжелел. Дело в том, что со всех сторон плохие новости. Во-первых, по городу ходят слухи о забастовке, а ежедневное вздорожание продовольствия вызвало бурные сцены на рынках. Далее, в Румынии германско-болгарские клещи зажали Бухарест; Дунай перейден в Лимнице и района Хыршова; линия Олта прорвана; Кимпулунг и Питешти в руках неприятеля; королевское правительство поспешно спасается в Яссы.
С легкостью, с какой русские приходят в уныние, предвидят всегда наихудшие катастрофы и упреждают, так сказать, приговоры судьбы, мои гости учитывают уже появление австро-германцев на Пруте, потерю Бессарабии и Подолии, взятие Киева и Одессы. Я протестую как могу против этих зловещих предсказаний, наперед парализующих дух сопротивления, заведомо исключающих возможность успеха и объявляющих неосуществимым то, что лишь сомнительно; я развиваю тему, которую дает мне эта прекрасная мысль Ларошфуко: «У нас всегда всего хватало бы, если б хватало воли, и часто мы воображаем что-нибудь невозможном только для того, чтобы себя оправдать».
Среда, 29 ноября
Трепов, которого, конечно, нельзя подозревать в снисходительном отношении к Думе или робости перед ней, признает невозможность работать с Протопоповым, обнаруживающим с каждым днем все более явные признаки умственного расстройства.
Принятый третьего дня в Могилеве императором, он умолял назначить другого министра внутренних дел, напоминая его величеству, что ставил существенным условием для своего согласия принять пост председателя Совета министров отставку Протопопова. Но императрица, которая находится еще в императорской Главной квартире и бодрствует, предвидела этот удар. И император, надлежащим образом настроенный, ответил Трепову, что он рассчитывает на его лояльность, чтобы облегчить задачу Протопопова. Твердо и почтительно Трепов повторил свои настояния. Император остался непоколебимым.
– В таком случае, – продолжал Трепов, – мне остается просить ваше величество принять мою отставку. Моя совесть не позволяет мне принять на себя ответственность за власть, пока Протопопов сохраняет портфель министра внутренних дел.
После минутного колебания император властно заявил:
– Александр Федорович, я приказываю вам продолжать исполнять обязанности с теми сотрудниками, которых я счел долгом дать вам.
Трепов вышел, закусив губы.
Четверг, 30 ноября
По моему предложению Трепов награжден званием командора ордена Почетного Легиона. Я тотчас отправляюсь к нему объявить ему об этом.
– Правительство Республики, – говорю я, – хотело таким образом признать выдающуюся услугу, оказанную вами Союзу тем, что вы так активно повели постройку Мурманской железной дороги; оно хотело, кроме того, засвидетельствовать доверие, которое оно питает к вам, ввиду трудных обстоятельств, при которых вы берете власть.
Он, по-видимому, очень тронут. Я верю его искренности, так как он всегда любил Францию, где долго жил. Затем мы говорим о делах.
Не входя в подробности своей размолвки с императором и препятствий, которые он встречает со стороны Думы, он заявляет мне, что послезавтра отправится в Таврический дворец и сейчас же возьмет слово. Вот главные пункты, которых он коснется в своей речи: 1) война до конца, Россия не отступит ни пред какой жертвой; 2) декларация о Константинополе и проливах; обещание защищать интересы Румынии; 3) подтверждение того, что Польша будет восстановлена в своих этнических границах и образует автономное государство; 4) торжественный призыв к Думе работать вместе с правительством для доведения войны до благополучного конца.
В заключение Трепов говорит:
– Я надеюсь, что Дума окажет мне надлежащий прием. Но я в этом не уверен… Вы угадываете, почему и из-за кого…
Далее он объясняет мне, что Дума решила не поддерживать никаких сношений с Протопоповым, освистать его и прервать заседание, если он войдет в залу, и проч.
Я спрашиваю:
– Неужели император, имевший мудрость отставить Штюрмера, не понимает, что оставление у власти Протопопова становится общественной, национальной опасностью?
– Император слишком рассудителен, чтобы не отдавать себе в этом отчета. Но вот императрицу следовало бы убедить. А в этом вопросе с ней сговориться невозможно.
Помолчав, он продолжает тихо, как будто говорит сам с собой:
– Для России наступил решительный момент. Если мы будем продолжать идти тем же аллюром, немецкая партия скоро возьмет верх. А тогда катастрофа, революция, позор… Надо положить конец всем этим интригам, и радикально… Надо, чтобы правительство произнесло безвозвратные слова, которые связали бы все будущие правительства перед лицом России, перед лицом мира… Послезавтра в Думе правительство безвозвратно обяжется продолжать войну до разгрома Германии; оно сожжет за собой все мосты.
– С каким удовольствием я вас слушаю!
Пятница, 1 декабря
Штюрмер так удручен своей опалой, что покинул Министерство иностранных дел, не простившись с союзными послами, не оставив даже карточки. Знаменательная некорректность со стороны такого традиционного и церемонного человека!
Сегодня днем, проезжая вдоль Мойки на автомобиле, я замечаю его у придворных конюшен: он с трудом продвигается пешком против ветра и снега, сгорбив спину, устремив взгляд на землю, с лицом мрачным и расстроенным. Он меня не видит, он ничего не видит. Сходя с тротуара, чтобы перейти набережную, он чуть не падает.
Суббота, 2 декабря
Был сегодня днем на заседании Думы.
Лишь только в дверях зала показались министры и среди них Протопопов, поднимается шум. Трепов выходит на трибуну, чтобы прочитать декларацию правительства. Крики становятся сильнее: «Долой министров! Долой Протопопова!»
Очень спокойный, с прямым и надменным взглядом, Трепов начинает свое чтение. Три раза крики крайне левых вынуждают его покидать трибуну. Наконец ему дают говорить.
Декларация именно такова, как он излагал мне ее позавчера. Место, в котором правительство подтверждает свое решение продолжать войну, встречается горячими аплодисментами. Но фраза, относящаяся к Константинополю, падает в пустоту, образованную индифферентностью и удивлением.
После того как Трепов кончил чтение, заседание было прервано. Депутаты рассеиваются по кулуарам. Я возвращаюсь в посольство.
Мне сообщают, что вечернее продолжение заседания было отмечено двумя речами, столь же неожиданными, сколь и резкими, двух лидеров правых, графа Владимира Бобринского и Пуришкевича. К изумлению своих политических единомышленников, они произвели стремительную вылазку против «позорящих и губящих Россию темных сил». Пуришкевич воскликнул даже:
«Надо, чтобы впредь недостаточно было рекомендации Распутина для назначения гнуснейших лиц на самые высокие посты. Распутин в настоящее время опаснее, чем был некогда Лжедмитрий… Господа министры! Если вы истинные патриоты, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество заявить ему, что так не может дольше длиться, что слышен гул народного гнева, что грозит революция и темный мужик не должен дольше управлять Россией».
Воскресенье, 3 декабря
Положение Трепова весьма деликатное. С одной стороны, он понимает невозможность управлять или, вернее, проводить лояльную политику Союза, пока управление общественным мнением и силами полиции остается в руках Протопопова. С другой стороны, усердно отстаивая «легальный статус» империи, он отрицает за Думой право вмешиваться в прерогативы верховной власти, из которых одной из важнейших является, несомненно, выбор министров.
Таким образом, конфликт правительства и Думы чреват еще одним прискорбным инцидентом.
Вчера и позавчера Афины стали ареной мрачных событий.
Так как греческое правительство отказалось сдать по требованию союзников военную технику, то подразделение французской морской пехоты высадилось в Пирее и двинулось по направлению к Афинам. Греческие войска открыли огонь по нашим солдатам, в результате чего многие из них были убиты. После чего наиболее стойкие сторонники Венизелоса подверглись избиению, а их дома были разграблены.