Вторник, 9 января
Сэр Джордж Бьюкенен, который не меньше моего встревожен положением, полагает, что император окажется, может быть, чувствительным к совету своего кузена, короля Англии; и он подсказал Бальфуру мысль добиться, чтобы король послал личную телеграмму царю; передавая эту телеграмму, Бьюкенен устно сделал необходимые комментарии. Бальфур одобрил этот план, и мой коллега только что испросил аудиенцию у императора.
Вчера вечером князь Гавриил Константинович дал ужин в честь своей любовницы, бывший актрисы.
Среди приглашенных великий князь Борис Владимирович, князь Игорь Константинович, Путилов, полковник Щекубатов, несколько офицеров и небольшая группа элегантных куртизанок.
В течение всего вечера единственным предметом разговора был заговор – гвардейские полки, на которые можно рассчитывать, обстоятельства, которые могли быть наиболее благоприятными для мятежа, и так далее. И всё это обсуждалось в присутствии ходивших из угла в угол слуг, внимательно всё обозревавших и слушавших девиц, поющих цыган, в винных парах «Моэ», «Шандона» и «царского сухого», лившихся рекой.
Вечер увенчался тостом за спасение святой Руси.
Среда, 10 января
Около месяца тому назад великая княгиня Виктория Федоровна, супруга великого князя Кирилла, была принята императрицей и, чувствуя ее менее обыкновенного замкнутой, рискнула заговорить с ней о больных вопросах:
– С болью и ужасом, – сказала она, – я вижу всюду распространенное неприязненное отношение к вашему величеству.
Императрица прервала ее:
– Вы ошибаетесь, моя милая. Впрочем, я и сама ошибаюсь. Еще совсем недавно я думала, что Россия меня ненавидит. Теперь я осведомлена. Я знаю, что меня ненавидит только петроградское общество, это развратное, нечестивое общество, думающее только о танцах и ужинах, занятое только удовольствиями и адюльтером, в то время как со всех сторон кровь течет ручьями… кровь… кровь…
Она как будто задыхалась от гнева, произнося эти слова, она вынуждена была на мгновение остановиться. Затем она продолжала:
– Теперь, напротив, я имею великое счастье знать, что вся Россия, настоящая Россия, Россия простых людей и крестьян, – со мной. Если бы я показала вам телеграммы и письма, которые я получаю ежедневно со всех концов империи, вы тогда увидели бы. Тем не менее я благодарю вас за то, что вы откровенно поговорили со мной.
Бедная царица не знает, что Штюрмеру пришла в голову гениальная мысль, подхваченная и развитая Протопоповым, заставлять через Охранку отправлять ей ежедневно десятки писем и телеграмм в таком стиле:
«О любезная государыня наша, мать и воспитательница нашего обожаемого царевича!.. Хранительница наших традиций!.. О, наша великая и благочестивая государыня!.. Защити нас от злых!.. Сохрани нас от врагов… Спаси Россию…»
На этих днях ее сестра, вдова великого князя Сергея, игуменья Марфо-Мариинской обители, нарочно приехала из Москвы, чтобы рассказать ей о растущем в московском обществе раздражении и обо всем, что затевается под сенью Кремля.
Она встретила со стороны императора и императрицы ледяной прием; она была так поражена этим, что спросила:
– Так я лучше бы сделала, если бы не приезжала?
– Да, – сухо ответила императрица.
– Мне лучше уехать?
– Да, с первым поездом, – резко заметил император.
Трепов, неоднократно настаивавший на своем увольнении, получил вчера отставку. Его преемник, князь Николай Дмитриевич Голицын, принадлежит к крайним правым Государственного совета. До сих пор его карьера была исключительно административной… и незаметной. Говорят, он человек серьезный и честный, но слабый и беззаботный.
Дело союзников теряет в Трепове свою самую сильную гарантию. И я боюсь, что и царская монархия тоже теряет в этом лояльном и суровом слуге свою последнюю поддержку, свою последнюю защиту…
Четверг, 11 января
Вчера великая княгиня Мария Павловна передала мне приглашение позавтракать у нее вместе с моим первым секретарем Шарлем де Шамбреном.
В час без нескольких минут я прибыл во дворец великого князя Владимира.
Я начинаю подниматься по лестнице, когда генерал Кнорринг, состоящий при особе великой княгини, поспешно сходит ко мне навстречу и передает письмо какому-то полковнику, который быстро удаляется.
– Извините, что я не встретил вас в вестибюле. Мы переживаем такие важные моменты.
Я замечаю землистый цвет его вытянувшегося лица.
Мы не поднялись вместе и на четыре ступеньки, как у входной двери появляется другой полковник, и Кнорринг сейчас же спускается снова вниз.
Добравшись до верхней площадки, я вижу через широко открытую дверь салона великолепную декорацию Невы, Петропавловский собор, бастионы крепости, государственную тюрьму. В амбразуре окна прелестная m-lle Олив, фрейлина великой княгини, сидит, глубоко задумавшись, лицом к крепости; она не слышит моего прихода.
Я прерываю ее задумчивость:
– Мадемуазель, я только что узнал если не ваши мысли, то по крайней мере направление ваших мыслей. Мне кажется, вы очень внимательно смотрите на тюрьму.
– Да, я смотрю на тюрьму. И в такое время нельзя удержаться, чтоб не смотреть на нее.
Она прибавляет со своей милой улыбкой, обращаясь к моему секретарю:
– Господин Шамбрен, когда я буду там, напротив, на тюремной соломе, вы придете меня навестить?
В один час десять минут великая княгиня, обычно такая точная, входит наконец со своим третьим сыном, великим князем Андреем. Она бледна, похудела.
– Я опоздала, – говорит она, – но это не моя вина. Вы знаете, вы догадываетесь, какие я переживаю волнения… Мы поговорим спокойно после завтрака. А пока говорите со мной о войне. Что вы о ней думаете?
Я ей отвечаю, что, несмотря на неизвестность и затруднения настоящего момента, я сохраняю непоколебимую веру в нашу конечную победу.
– Ах, какое удовольствие доставляют мне ваши слова!
Докладывают о том, что завтрак подан. За столом нас шесть человек: великая княгиня, я, великий князь Андрей, m-lle Олив, Шамбрен и генерал Кнорринг.
Разговор сначала не вяжется. Затем мало-помалу обиняком мы касаемся сюжета, который занимает всех нас: внутреннего кризиса, великой грозы, циклона, который начинается на горизонте.
После завтрака великая княгиня предлагает мне кресло возле своего и говорит:
– Теперь поговорим.
Но подходит слуга и докладывает, что прибыл великий князь Николай Михайлович, что его пригласили в соседнюю гостиную. Великая княгиня извиняется передо мной, оставляет меня с великим князем Андреем и выходит в соседнюю комнату.
В открытую дверь я узнаю великого князя Николая Михайловича; лицо его красно, глаза серьезны и пылают, корпус выпрямлен, грудь выпячивается вперед, поза воинственная.
Пять минут спустя великая княгиня вызывает сына.
Мы остаемся одни: m-lle Олив, генерал Кнорринг, Шамбрен и я.
– У нас тут настоящая драма, – говорит m-lle Олив. – Вы заметили, какой потрясенный вид был у великой княгини? О чем пришел говорить с ней великий князь Николай?
Без десяти два входит великая княгиня, дыхание у нее прерывается. Делая усилия, чтобы казаться спокойной, она засыпает меня расспросами о моей последней аудиенции у императора.
– Так вы не могли, – спрашивает она меня, – говорить с ним о внутреннем положении?
– Нет, он хранил упорное молчание по этому вопросу. Один момент после многих околичностей мне казалось, что мне удастся заставить его выслушать меня. Но он перебил меня вопросом, не получил ли я в последнее время известий о царе Фердинанде.
– Это ужасно! – сказала она, опуская руки с жестом безнадежности.
Помолчав, она продолжает:
– Что делать?.. Кроме той, от которой все зло, никто не имеет влияния на императора. Вот уже пятнадцать дней мы все силы тратили на то, чтобы попытаться доказать ему, что он губит династию, губит Россию, что его царствование, которое могло бы быть таким славным, скоро закончится катастрофой. Он ничего слушать не хочет. Это трагедия… Мы, однако, сделаем попытку коллективного обращения – выступления императорской фамилии. Именно об этом приходил говорить со мной великий князь Николай.
– Ограничится ли дело платоническим обращением?
Мы молча смотрим друг на друга. Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает с жестом ужаса:
– Боже мой! Что будет?..
И она остается мгновенье безмолвной, с растерянным видом. Потом продолжает робким голосом:
– Не правда ли, я могу в случае надобности рассчитывать на вас?
– Да.
Она отвечает торжественным тоном:
– Благодарю вас.
Нас прерывает слуга. Великая княгиня объясняет мне, что вся императорская фамилия собралась в соседней гостиной и ждет только ее, чтоб приступить к совещанию. В заключение она произносит следующие слова:
– Теперь просите Бога, чтобы он защитил нас.
Рука, которую она мне протягивает, дрожит.
Пятница, 12 января
Меня уверяют с разных сторон, что позавчера было совершено покушение на императрицу во время обхода госпиталя в Царском Селе и что виновник покушения, офицер, был вчера утром повешен. О мотивах и обстоятельствах этого акта – абсолютная тайна.
Все члены императорской фамилии, в том числе и вдовствующая королева Греческая, собравшиеся вчера у великой княгини Марии Павловны, обратились к императору с коллективным письмом.
Это письмо, составленное в самых почтительных выражениях, указывает царю на опасность, которой подвергает Россию и династию его внутренняя политика; оно кончается мольбой о помиловании великого князя Дмитрия, дабы избежать великих опасностей.
Сазонов, которому я днем сделал визит, говорит:
– Путь, на который вступил император, не имеет выхода. Если судить по нашим историческим прецедентам, открывается эра покушений. С точки зрения войны нам придется туго, потрясение будет сильное, но затем всё пойдет хорошо… Я сохраняю непоколебимую веру в нашу конечную победу.