Суббота, 13 января
Сэр Джордж Бьюкенен был принят вчера императором. Сообщив ему о серьезных опасениях, которые внутреннее положение России внушает королю Георгу и британскому правительству, он просит у него позволения говорить с полной откровенностью.
Этими первыми фразами они обменялись стоя. Не приглашая Бьюкенена сесть, император сухо ответил ему:
– Я вас слушаю.
Тогда голосом очень твердым и проникновенным Бьюкенен изобразил ему огромный вред, причиняемый России, а следовательно и ее союзникам, смутой и тревогой, которые распространяются во всех классах русского общества. Он не побоялся разоблачить интриги, которые немецкие агенты поддерживают вокруг императрицы и которые лишили ее расположения подданных. Он напомнил злосчастную роль Протопопова и проч. Наконец, заявляя о своей личной преданности царю и царице, он заклинал императора не колебаться между двумя дорогами, которые открываются перед ним, из которых одна ведет победе, а другая к самой ужасной катастрофе.
Император, чопорный и холодный, прервал молчание лишь для того, чтобы сформулировать два возражения. Вот первое:
– Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие?..
Вот второе:
– Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь, я один их выбираю…
После этого он положил конец аудиенции следующими простыми словами:
– Прощайте, господин посол!
В сущности, император выражал лишь чистую теорию самодержавия, в силу которой он занимает престол. Весь вопрос в том, сколько времени он в силу этой теории еще останется на троне.
Чтобы понять, насколько эта доктрина отстает от английской, мне было достаточно вспомнить, что именно архиепископ Кентерберийский, Роберт Винчелси, в конце тринадцатого века писал от имени короля Эдуарда I папе римскому Бонифацию VIII: «В обычае королевства Англии обо всех делах, представляющих общественный интерес, ставить в известность всех тех, кого эти дела касаются».
Вот буквальный ответ императора на письмо, с которым императорская фамилия обратилась к нему третьего дня: «Я не допускаю, чтобы мне давали советы. Убийство всегда убийство. Я знаю, впрочем, что у многих, подписавших это письмо, совесть нечиста».
Этим вечером, обедая в ресторане Контана, увидел очаровательную госпожу Д., сидевшую за соседним столом с тремя офицерами кавалергардского полка; она была в трауре.
В ночь с 6 на 7 января она была арестована по обвинению в том, что принимала участие в убийстве Распутина или, во всяком случае, в том, что знала о его подготовке. Благодаря высоким влиятельным лицам, оказывавшим ей протекцию, ее лишь продержали в своей квартире под наблюдением, и через три дня она была освобождена. Когда полицейский офицер потребовал ключ от ее письменного стола, чтобы изъять ее бумаги, она с невинным видом ответила: «Вы найдете там только любовные письма».
Этот ответ полностью олицетворяет госпожу Д.
Двадцати шести лет от роду, разведенная, тут же вышедшая замуж и затем расставшаяся со вторым мужем, она вела бурную жизнь. Каждый вечер, или, скорее, каждая ночь до утра, у нее превращалась в празднество: театр, балет, поздний ужин, цыгане, танго, шампанское и т. д. И все же было бы большой ошибкой судить о ней, основываясь на этом легкомысленном образе жизни; по сути она была великодушной, благородной и восторженной натурой.
Убийство Распутина, о подготовке которого стало ей известно, было для нее ударом грома. Великий князь Дмитрий казался ей героем, спасителем России. Узнав о его аресте, она облачилась в траур. Когда же она услыхала о том, что его отправили в составе русской армии на фронт в Персию, то поклялась продолжить его патриотическую деятельность и отомстить за него.
После того как четыре дня назад полиция покинула ее дом, она активно включилась в тайную деятельность по организации заговора против императора; одним она передавала письма, другим – устные приказания. Вчера она нанесла визит двум гвардейским полковникам, чтобы привлечь их на сторону правого дела. Она знает, что агенты Охраны следят за ней; чтобы сбить их со следа, она проявляет недюжинную изобретательность. Каждый вечер она ожидает, что ее отправят в крепость или вышлют в Сибирь. Но никогда раньше она не чувствовала себя такой счастливой. Героиням Фронды было знакомо это чувство романтической экзальтации, в силу которого осознание большой опасности вновь разжигает чувство большой любви.
Закончив обед, она проходила мимо моего стола, сопровождаемая тремя офицерами, и подошла ко мне. Я встал, чтобы пожать ей руку. Она торопливо сказала:
– Я знаю, что наш общий друг вчера виделся с вами и рассказал вам всё… Он очень беспокоится обо мне; это же так естественно: он так меня любит!.. Во всяком случае, он считал, что вы будете готовы помочь мне, если произойдет несчастье, и ему хотелось быть в этом уверенным. Но я знала, что вы ему скажете. Ну что вы могли бы сделать, если дела примут плохой оборот? Ничего, это же очевидно… Но я благодарна вам за те приятные слова, сказанные обо мне, и я уверена, что в глубине сердца, не как посол, вы одобряете меня… Возможно, что мы вновь никогда не увидимся. Прощайте!
С этими словами она удалилась своей быстрой и изящной походкой, сопровождаемая кавалергардами.
Воскресенье, 14 января
Сегодня первый день Нового года по православному календарю. Император принимает в Царском Селе поздравления от дипломатического корпуса.
Жестокий холод: −38 °C.
Лошади, впряженные в придворные экипажи, ожидающие нас перед императорским вокзалом, обледенели. И до самого Большого дворца я не различаю ничего из пейзажа, такими непроницаемыми стали стекла от толстого слоя инея.
В тот момент, когда мы вступаем в большую залу, в которой должно было происходить торжество, церемониймейстер Евреинов, горячий патриот, пылкий националист, который часто приходил ко мне изливать свое отвращение к Распутину и свою ненависть к германофильской партии, дрожащим голосом шепчет мне на ухо:
– Ну что же, господин посол, не прав ли я был, повторяя месяцами, что нашу великую святую Русь ведут к пропасти?.. Неужели вы не чувствуете, что мы теперь совсем близки к катастрофе?..
Едва мы заняли наши места, как появляется император, окруженный генерал-адъютантами и высшими сановниками. Он проходит по очереди перед персоналом каждого посольства, каждой миссии. Банальный обмен пожеланиями и поздравлениями, улыбками и рукопожатиями. Николай II держит себя, как всегда, приветливо и просто, принимая даже вид непринужденный, но бледность и худоба его лица обнаруживают истинный характер его потаенных мыслей.
В тот момент, когда он кончает свой обход, я говорю с моим итальянским коллегой, маркизом Карлотти, и мы одновременно делаем одно и то же наблюдение: во всей пышной и покрытой галунами свите, сопровождающей царя, нет ни одного лица, которое не выражало бы тревоги…
Отвозя нас обратно на императорский вокзал, наши экипажи проезжают мимо небольшой живописной и одинокой церкви в московском стиле. Это Федоровский собор, в нижнем этаже которого, в таинственном склепе, находится любимая молельня Александры Федоровны… Уже темно. Под толстым снежным саваном смутно выделяется во мраке купол храма… Я думаю о всех экзальтированных вздохах и покаянных коленопреклонениях императрицы, свидетелями которых были стены храма. И мне кажется, будто я вижу, как призрак Распутина бродит вокруг паперти.
Понедельник, 15 января
Великий князь Николай Михайлович выслан в свое имение Грушевку Херсонской губернии, находящуюся вдали от всякого города и даже от всякого жилища.
Царский приказ объявлен был вчера, несмотря на новогоднее торжество. Ему не было предоставлено никакой отсрочки, и он уехал в тот же вечер.
При получении известия об этом мне тотчас приходит на память один исторический прецедент. Девятнадцатого ноября 1787 года Людовик XVI выслал герцога Орлеанского в его имение Вилле-Котре, чтобы наказать за то, что он заявил в парижском парламенте, что только Генеральные штаты имеют право разрешить королю дополнительные налоги. Так неужели Россия дошла до 1787 года? Нет!.. Она зашла уже гораздо дальше.
Подвергая суровому наказанию великого князя Николая Михайловича, император хотел, очевидно, терроризировать императорскую фамилию, и ему это удалось, потому что она в ужасе; но Николай Михайлович не заслужил, может быть, «ни эту чрезмерную честь, ни эту обиду». В сущности, он не опасен. Решающий кризис, который переживает царизм в России, требует Реца или Мирабо. А Николай Михайлович скорее критик и фрондер, чем заговорщик; он слишком любит салонные эпиграммы. Он не является ни в малейшей степени человеком риска и натиска.
Как бы там ни было, заговор великих князей дал осечку. Член Думы Маклаков был прав, когда говорил третьего дня госпоже Дерфельден, от которой я узнал об этом: «Великие князья не способны согласиться ни на какую программу действий. Ни один из них не осмеливается взять на себя малейшую инициативу, и каждый хочет работать исключительно для себя. Они хотели бы, чтобы Дума зажгла порох… В общем итоге, они ждут от нас того, чего мы ждем от них».
Среда, 17 января
Покровский имел вчера продолжительную аудиенцию у императора. Он изложил ему в энергичных выражениях невозможность принять на себя при настоящих обстоятельствах ответственность за внешнюю политику. Ссылаясь на всё свое прошлое, на свою лояльность и преданность, он умолял императора не следовать дальше гибельным советам Протопопова; он даже молил его, ломая руки, открыть глаза на «неминуемую катастрофу».
Очень кротко выслушав его, царь велел ему сохранить свои функции, уверяя его, что «положение не так трагично и что всё устроится».
Вчера вечером его величество принял своего нового председателя Совета министров.
Князь Николай Голицын, безукоризненно порядочный человек, несколько раз отказывался от поста председателя Совета министров, но он был ему навязан «по высочайшему повелению». Поэтому он считал себя вправе объясниться вполне откровенно с императором; он нарисовал ему самую мрачную картину состояния умов, царящего в России, в особенности в Москве и Петрограде; он не скрыл от него, что жизнь царя и царицы в опасности и что в московских полках открыто говорят об объявлении другого царя. Император принял эти заявления с невозмутимой беспечностью, он возразил только: