Воскресенье, 18 февраля
Генерал Бертело, глава французской военной миссии в Румынии, только что прибыл в Петроград для совещания с генералом Кастельно и генералом Гурко.
Вот уже четыре месяца, как генерал Бертело фактически руководит операциями и реорганизацией румынской армии. При самых неблагоприятных, самых отчаянных условиях он всем внушал уважение своей рассудительной и методической активностью, своим холодным умом, своей неизменной и заразительной уверенностью, своей упорной и спокойной энергией. Когда Румыния оправится от своего настоящего испытания, он окажется одним из лучших работников по ее восстановлению…
Понедельник, 19 февраля
Сегодня я дал завтрак в честь генерала Бертело; моими гостями были Думерг, Покровский, Барк, генерал Кастельно, Нератов, генерал Беляев, Половцов, генерал Янин и другие.
Встав из-за стола, Думерг, Покровский, Беляев, Кастельно, Бертело, Янин и я обсудили критическую ситуацию с Румынией. Чрезмерная сдержанность, которой при этом демонстративно придерживались Покровский и Беляев, подтвердила мое впечатление, оставшееся после моей послед ней беседы с Брэтиану, а именно того, что русское верховное командование полностью взяло в свои руки руководство румынскими делами и намерено держать другие союзные державы в стороне от них.
Вторник, 20 февраля
У меня завтракают в строго интимном кругу Думерг и генерал Кастельно.
Мы вспоминаем период, предшествовавший войне. Думерг, бывший в то время председателем Совета министров и министром иностранных дел, один из первых, кто увидел, кто согласился увидеть угрожавшую действительность.
Я напомнил генералу Кастельно о нашем очень серьезном разговоре 26 ноября 1913 года. В то время он был заместителем начальника Генерального штаба. Мы как раз участвовали в заседании консультативного комитета Высшего совета по вопросам национальной обороны. Я входил в состав комитета в силу занимаемой мною должности директора управления политических проблем. Генерал Жоффр председательствовал. Когда, по окончании заседания, все другие члены комитета покинули зал, я попросил задержаться генерала Жоффра и генерала Кастельно и сообщил им о разговоре, состоявшемся между императором Германии и королем Бельгии несколько дней назад, о разговоре, во время которого Вильгельм II торжественно заявил, что он считает, что война «отныне неизбежна и необходима». Генерал Жоффр молча слушал меня. Когда я кончил говорить, он поднял голову, взгляд его глаз принял печальное выражение, он глубоко вздохнул. Положив на плечо Кастельно свою большую и сильную руку, он сказал спокойным и твердым голосом: «На этот раз, старина, придется отправиться в поход!»
После завтрака я расспрашиваю генерала Кастельно о впечатлениях, какие он вынес с фронта, и о ценности содействия, какого мы можем ждать от России.
– Дух войск, – говорит он, – показался мне превосходным; люди сильны, хорошо тренированы, полны мужества, с прекрасными светлыми и кроткими глазами… Но высшее командование плохо организовано, вооружение совершенно недостаточное, служба транспорта желает многого. И что, может быть, еще важнее, так это слабость технического обучения. Недостаточно освободились от устаревших метод; русская армия отстала больше чем на год от наших западных армий; она отныне не способна провести наступление в большом масштабе…
Среда, 21 февраля
После бесконечной серии завтраков, обедов, приемов в посольстве, в Министерстве финансов, в Русско-французской торговой палате, в квартире председателя Совета министров, в городской думе, у великой княгини Марии Павловны, в Яхт-клубе и т. д. иностранные делегаты отправляются, наконец, обратно на Запад… через арктический Ледовитый океан.
Результат этой конференции, вокруг которой было одновременно столько таинственности и столько шума, скудный. Обменялись мнениями о блокаде Греции, о недостаточности японской помощи, о вероятной ценности американского вмешательства, о критическом положении Румынии, о необходимости более тесного и более действенного соглашения между союзниками; измерили огромные потребности русской армии в области материальной и договорились о возможности удовлетворить их. Вот и всё.
Когда Думерг и генерал Кастельно пришли проститься со мной, я дал им поручение.
– Благоволите передать от моего имени президенту Республики и председателю Совета министров, что вы меня оставляете в большой тревоге. В России готовится революционный кризис, он чуть было не разразился пять недель тому назад, он только отложен. С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, и анархистский дух распространяется во всех классах, даже в армии. Приблизительно в конце октября в Петрограде произошел очень показательный инцидент, о котором я осведомил господина Бриана. На Выборгской стороне вспыхнула стачка, и полиция была сильно потрепана рабочими; вызвали два пехотных полка, расквартированных по соседству. Эти два полка стреляли в полицию. Пришлось поспешно вызвать казаков, чтобы образумить мятежников. Следовательно, в случае восстания нельзя рассчитывать на армию… Мой вывод, что время больше не работает на нас, по крайней мере в России, что мы должны уже теперь предвидеть банкротство нашей союзницы и сделать из этого все необходимые выводы.
– Я не менее вас пессимистично настроен, – отвечает мне Думерг, – я не только передам все ваши слова президенту Республики и господину Бриану, но я их подтвержу.
Вторник, 22 февраля
Я только что перечитывал письма Чаадаева, писателя, склонного к парадоксам, но прозорливого, иронического противника славянского своеобразия, великого и вдохновенного философа, который примерно в 1840 году обрушил на головы русских людей столь красноречивые пророчества. И я отметил мимоходом следующую глубокую мысль:
«Русские принадлежат к тем народам, которые, кажется, существуют только для того, чтобы преподать человечеству ужасные уроки. Несомненно, эти уроки не пропадут даром. Но кто может предвидеть все предназначенные для России испытания, прежде чем она возвратится к нормальному пути ее судьбы и вернется на свое место в рядах человечества?»
Пятница, 23 февраля
Едва иностранные делегаты покинули Петроград, как горизонт на Неве снова омрачился.
Государственная дума должна возобновить свои занятия в ближайший вторник, 27 февраля, и это вызывает возбуждение в промышленных районах. Сегодня агитаторы обошли Путиловские заводы, балтийские верфи и Выборгскую сторону, призывая ко всеобщей забастовке протеста против правительства, против голода, против войны.
Волнение настолько сильно, что военный губернатор столицы велел расклеить афиши, воспрещающие скопление народа и извещающие население, что «всякое сопротивление власти будет немедленно подавлено силой оружия».
Сегодня вечером я даю обед великой княгине Марии Павловне и ее сыну, великому князю Борису. Другие мои гости: Сазонов, бывший посол в Вене Шебеко, княгиня Мария Трубецкая, княгиня Белосельская, князь Михаил Горчаков с супругой, супруга князя Станислава Радзивилла, супруги Половцовы, граф Александр Шувалов с супругой, граф Иосиф Потоцкий с супругой, княгиня Гагарина, госпожа Вера Нарышкина, граф Адам Замойский, Бенкендорф, генерал Кнорринг и мой персонал.
Великая княгиня занимает за столом председательское место. Я сижу слева от нее, а Сазонов справа, напротив нее великий князь, а направо от него жена моего секретаря, виконтесса дю Альгуэ, которая заменяет хозяйку дома, а налево от нее княгиня Мария Трубецкая.
За обедом мой разговор с великой княгиней носит совершенно поверхностный характер, и слова, которыми она обменивается с Сазоновым, такого же рода.
Но вернувшись в гостиную, она просит меня сесть возле нее, и мы говорим более интимно. С очень грустным видом она объявляет мне, что должна послезавтра ехать в Кисловодск на Северном Кавказе:
– Мне очень нужны солнце и покой, – говорит она. – Волнения последнего времени истощили меня. И я уеду с сердцем, полным страха… Что успеет произойти до тех пор, когда я снова увижу вас? Так продолжаться не может!
– Дела идут не лучше?
– Нет. И как им идти лучше? Императрица вполне овладела императором, а она советуется только с Протопоповым, который каждую ночь спрашивает совета у духа Распутина… Я не могу вам сказать, до какой степени я упала духом. Со всех сторон я всё вижу в черном свете. Я жду наихудших несчастий… Но Бог не может хотеть, чтоб Россия погибла.
– Бог поддерживает лишь тех, кто борется, и я никогда не слыхал, чтоб он мешал самоубийству. А ведь то, что сейчас делает император, это настоящее самоубийство для него самого, для его династии и для его народа.
– Но что же делать?
– Бороться! Недавнее вмешательство великих князей не удалось; надо его возобновить на более широких основаниях и, разрешите мне прибавить, в более серьезном, менее фрондирующем, более политическом духе… В Государственном совете и в Думе есть, как среди правых, так и среди левых, превосходные элементы для организации сопротивления злоупотреблениям самодержавия. Если бы все благоразумные люди и патриоты, заседающие в этих двух собраниях, объединились для общего дела общественного спасения; если бы они умеренно, последовательно и твердо взялись доказать императору, что он ведет Россию к пропасти; если бы императорская фамилия заговорила таким же языком, старательно избегая всякой тени тайны и заговора; если бы удалось создать таким образом в высших сферах государства единодушную волю к национальному возрождению, – я думаю, что Протопопов, Добровольский и вся камарилья императрицы скоро пали бы… Но надо спешить! Опасность близка; важен каждый час. Если спасение не придет сверху, революция произойдет снизу. А тогда это будет катастрофа!
Она отвечает мне только безнадежным жестом. Затем, вспомнив о своей придворной роли, где она занимает первое место, она приглашает нескольких дам подойти к ней…
Суббота, 24 февраля