Понедельник, 16 апреля
Я просил трех социалистических депутатов прийти ко мне сегодня утром и указал им на опасность слишком примирительных заявлений, до которых договорился вчера один из них перед Советом. Кашен мне отвечает:
– Если я говорил так, то это потому, что, говоря вполне искренно, я не мог поступить иначе. Вместо того чтобы принять нас как друзей, нас подвергли настоящему допросу – и в таком тоне, что я предвидел момент, когда мы будем вынуждены уйти.
Так как они должны сегодня опять быть в Таврическом дворце, они обещают мне по возможности взять назад свои вчерашние уступки.
Когда я в полдень пришел в Министерство иностранных дел, Милюков тотчас заговорил со мной об этих прискорбных уступках.
– Как хотите вы, – говорит он мне, – чтобы я боролся с претензиями наших экстремистов, если французские социалисты сами отказываются от борьбы?
Вторник, 17 апреля
Министр юстиции Керенский завтракает в посольстве вместе с Кашеном, Мутэ и Лафоном.
Керенский принял мое приглашение лишь с тем условием, чтобы он мог уйти, как только завтрак будет кончен, потому что он должен в два часа отправиться в Совет. Важно, чтобы он вошел в контакт с моими тремя депутатами.
Разговор тотчас заходит о войне. Керенский излагает то, что составляет сущность его разногласия с Милюковым, а именно: союзники должны пересмотреть их программу мира, чтобы приноровить ее к концепции русской демократии. Идеи, которые он развивает для обоснования своего тезиса, – идеи трудовой партии, которую он представлял в Думе и которая является по преимуществу партией крестьян, партией, девиз которой – «Земля и Воля». С указанной оговоркой он энергично высказывается за необходимость продолжать борьбу с немецким милитаризмом.
Мы его слушаем, не слишком ему возражая. Я, впрочем, догадываюсь, что в глубине души все мои гости-социалисты согласны с ним. Что касается меня, то, не зная еще, какую позицию поручено занять Альберу Тома по отношению к русскому социализму, я соблюдаю осторожность.
Едва подали кофе, как Керенский поспешно отправляется в Совет, где апостол интернационального марксизма, знаменитый Ленин, прибывший из Швейцарии через Германию, совершит свое политическое возвращение.
Несколько дней назад в русской церкви в Гельсингфорсе произошла отвратительная сцена. Шло отпевание капитан-лейтенанта Поливанова, убитого его же командой во время недавних беспорядков на флоте. Гроб, согласно православному ритуалу, был открыт. Неожиданно в церковь ворвалась толпа рабочих и матросов. Проходя строем мимо катафалка, каждый из них плевал в лицо покойного. Рыдающая в своем безутешном горе вдова вытирала носовым платком оскверненное лицо покойного, умоляя тварей прекратить их гнусную выходку. Но, грубо оттолкнув ее в сторону, они завладели гробом, перевернули его и, опрокинув тело покойного, свечи и венки, покинули церковь, горланя «Марсельезу».
Среда, 18 апреля
Милюков говорит мне сегодня утром с сияющим видом:
– Ленин вчера совершенно провалился в Совете. Он защищал тезисы пацифизма с такой резкостью, с такой бесцеремонностью, с такой бестактностью, что вынужден был замолчать и уйти освистанным… Он теперь не оправится.
Я ему отвечаю на русский манер:
– Дай Бог!
Но я боюсь, что Милюков лишний раз окажется жертвой своего оптимизма. В самом деле, приезд Ленина представляется мне самым опасным испытанием, какому может подвергнуться русская революция.
Четверг, 19 апреля
Генерал Брусилов обратился к князю Львову со следующей любопытной телеграммой:
«Солдаты, офицеры, генералы и чиновники Юго-Западной армии, собравшись, постановили довести до сведения Временного правительства свое глубокое убеждение, что местом созыва Учредительного собрания должна быть, по всей справедливости, первая столица русской земли. Москва освящена в народном сознании важнейшими актами нашей национальной истории; Москва исконно русская и бесконечно дорога русскому сердцу. Созвать Учредительное собрание в Петрограде, в этом городе, который по своему чиновничьему и международному характеру всегда был чужд русской жизни, было бы жестом нелогичным и неестественным, противным всем стремлениям русского народа. Я от всей души присоединяюсь к этой резолюции и заявляю в качестве русского гражданина, что считаю законченным петербургский период русской истории. Брусилов».
Пятница, 20 апреля
Французские социалистические депутаты несколько охладевают к русской революции, с тех пор как наблюдают ее вблизи. Пренебрежительный прием со стороны Совета несколько охладил их восхищение. Они сохраняют, однако, огромную дозу иллюзий: они еще верят в возможность гальванизировать русский народ «смелой демократической политикой, ориентированной на интернационализм».
Я попытаюсь доказать им их заблуждение:
– Русская революция по существу анархична и разрушительна. Предоставленная самой себе, она может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатчины, к разрыву всех национальных связей, к полному развалу России. При необузданности, свойственной русскому характеру, она скоро дойдет до крайности: она неизбежно погибнет среди опустошения и варварства, ужаса и хаоса. Вы не подозреваете огромности сил, которые теперь разнузданы… Можно ли еще предотвратить катастрофу такими средствами, как созыв Учредительного собрания или военный переворот? Я сомневаюсь в этом. А между тем движение еще только начинается. Итак, можно более или менее овладеть им, задержать, маневрировать, выиграть время. Передышка в несколько месяцев имела бы капитальную важность для исхода войны… Поддержка, которую вы оказываете крайним элементам, ускорит окончательную катастрофу.
Но я скоро замечаю, что проповедую в безвоздушное пространство: мне недостает красноречия Церетели и Чхеидзе, Скобелевых и Керенских.
В газете «Ль’Ор» от 5 июня 1918 года Марсель Кашен так резюмировал наши разговоры:
«В то время как мы, Мутэ и я, говорили ему, что необходимо сделать еще усилие в демократическом направлении, чтобы попытаться поднять на ноги Россию, господин Палеолог пессимистически отвечал нам: „Вы создаете сами себе иллюзию, полагая, что этот славянский народ оправится. Нет! Он с этого момента осужден на разложение. В военном отношении вам больше нечего ждать от него. Никакое усилие не может его спасти: он идет к гибели; он следует своему историческому пути, его подстерегает анархия. И на долгие годы никто не может представить себе, что будет с этим народом…“ Что касается нас, мы не хотели так отчаиваться в славянской душе».
Суббота, 21 апреля
Когда Милюков недавно уверял меня, что Ленин безнадежно дискредитировал себя перед Советом своим необузданным пораженчеством, он лишний раз был жертвой оптимистических иллюзий.
Авторитет Ленина, кажется, наоборот, очень вырос в последнее время. Что не подлежит сомнению, так это то, что он собрал вокруг себя и под своим началом всех сумасбродов революции; он уже теперь оказывается опасным вождем.
Родившийся 23 апреля 1870 года в Симбирске, на Волге, Владимир Ильич Ульянов, называемый Лениным, чистокровный русак. Его отец, мелкий провинциальный дворянин, занимал место по учебному ведомству. В 1887 году его старший брат, замешанный в дело о покушении на Александра III, был приговорен к смертной казни и повешен. Эта драма дала направление всей жизни молодого Владимира Ильича, который в это время кончал курс в Казанском университете: он отдался душой и телом революционному движению. Низвержение царизма сделалось с этих пор его навязчивой идеей, а евангелие Карла Маркса – его молитвенником.
В январе 1897 года присматривавшая за ним полиция сослала его на три года в Минусинск, на Верхнем Енисее, у монгольской границы. По истечении срока ссылки ему разрешено было выехать из России, и он поселился в Швейцарии, откуда часто приезжал в Париж. Неутомимо деятельный, он скоро нашел пламенных последователей, которых увлек культом интернационального марксизма. Во время бурных волнений 1905 года он в известный момент думал, что настал его час, и тайно прибыл в Россию. Но кризис круто оборвался; то была лишь прелюдия, первое пробуждение народных страстей. Он снова вернулся в изгнание.
Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, недоступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианистским мечтам смелую и холодную волю, неумолимую логику, необыкновенную силу убеждения и умение повелевать. Судя по тому, что мне сообщают из его первых речей, он требует революционной диктатуры рабочих и крестьянских масс, он проповедует, что у пролетариата нет отечества, и от всей души желает поражения русской армии. Когда его химерам противопоставляют какое-нибудь возражение, взятое из действительности, у него на это есть великолепный ответ: «Тем хуже для действительности». Таким образом, напрасный труд хотеть ему доказать, что, если русская армия будет уничтожена, Россия окажется добычей в когтях немецкого победителя, который, вдоволь насытившись и поиздевавшись над ней, оставит ее в конвульсиях анархии. Субъект тем более опасен, что говорят, будто он целомудрен, умерен, аскетичен. В нем есть – каким я его себе представляю – черты Савонаролы, Марата, Бланки и Бакунина.
Воскресенье, 22 апреля
Сегодня вечером, в одиннадцать часов, Альбер Тома прибыл на Финляндский вокзал с большой свитой офицеров и секретарей.
С того же поезда сходят человек двадцать известных изгнанников, прибывших из Франции, Англии, Швейцарии.
Вокзал поэтому убран красными знаменами. Плотная толпа теснится у всех выходов. Многочисленные делегаты с алыми знаменами размещены у входа на платформу, и «красная гвардия», заменяющая городскую милицию, расставляет на платформе цепи из прекраснейших образчиков апашей, с красными галстуками, с красными повязками, коими гордится город Петроград.