ся с нашими условиями, – то это будет означать не только конец господства Германии, но и провозглашение республики повсюду в Центральной Европе. Это будет означать одновременный конец царизма! Я предпочитаю умалчивать относительно того, что может ожидать нас в случае принятия гипотезы нашего поражения.
– К каким же практическим выводам вы приходите?
– Мои практические выводы заключаются в том, что мы должны покончить с этой глупой авантюрой, и как можно скорее.
– Вы понимаете, что я не могу поддерживать вашу критику русского правительства за то, что оно выступает в защиту Сербии. Но вы утверждаете, что оно несет ответственность за начало войны. Это не ваше правительство хотело войны, и не французское или британское правительства. Я могу гарантировать, что три правительства честно делали всё возможное, чтобы спасти мир на земле. В любом случае, сегодня вопрос состоит не в том, чтобы выяснить, можно или нельзя было избежать войны, а в том, чтобы добиться победы. Ибо выводы, к которым вы сами пришли, допуская предположение о нашем поражении, настолько ужасны, что вы не смеете упоминать о них! Что же касается вашего пожелания «скорой ликвидации этой глупой авантюры», то эта идея, услышанная из уст такого государственного деятеля, как вы, меня только удивляет. Разве вы не в состоянии видеть, что гигантская битва, в которую мы вовлечены, является смертельной дуэлью и что компромиссный мир означал бы триумф Германии?
С недоверчивым видом он ответил:
– Итак, мы должны продолжать сражаться?!
– Да, до победы.
Он слегка пожал плечами. Затем, после минутного колебания, продолжал:
– Боюсь, господин посол, что вы верите определенным необоснованным слухам и считаете, что мною руководят недобрые чувства к Франции; именно этим объясняется всё то, что вам не нравится в сказанных мною словах.
– Если бы я верил, что вы испытываете недобрые чувства по отношению к Франции, особенно в данный момент, то я бы, господин граф, не принял вас у себя; во всяком случае, я бы давно прекратил нашу беседу.
Всё, что я знаю, так это то, что вы негативно относитесь к политике Антанты.
– Да, но всегда был сторонником союза с Францией.
– При том условии, что этот союз был бы доукомплектован союзом с Германией.
– Я признаю это.
– А как насчет Эльзас-Лотарингии? Как это укладывается в рамки вашей комбинации?
– Трудность с решением этой проблемы не казалась мне непреодолимой. Во всяком случае, я никогда бы не пожертвовал союзом с Францией ради союза с Германией, и я предоставлял убедительное доказательство этому.
– Вы имеете в виду то, что случилось в Бьёрке между императором Николаем и императором Вильгельмом в июле 1905 года?
– Да, но это та тема, в отношении которой я обязан хранить молчание… Вы не будете возражать, если я спрошу вас, что вам известно об этом?
– Наша информация об этом событии очень неполная, и, учитывая интересы самой Антанты, мы не старались уточнить полуконфиденциальные данные, которые мой предшественник, господин Бомбар, получил от вас.
Если бы мне нужно было собрать вместе по крупицам различную информацию по этому вопросу, то я бы сказал, что на встрече в Бьёрке император Вильгельм предложил царю заключить соглашение, несовместимое с франко-русским альянсом, и что, благодаря вашему личному вмешательству, этот замысел германского императора не был реализован.
– Всё именно так.
– Разрешите мне, в свою очередь, задать вопрос вам. Обязывало ли Францию соглашение, предложенное императором Вильгельмом, в будущем действовать сообща с Германией?
– Я поклялся хранить тайну в отношении этого дела… Всё, что я могу сказать вам, так это то, что император Вильгельм никогда не простил мне неудачу его замысла. И тем не менее они обвиняют меня в том, что я являюсь германофилом! На самом деле император Николай ненавидит меня еще больше не только потому, что я не дал хода немецкой интриге, а потому, – и это мой еще больший проступок, – что вскоре после этого я представил на его подпись знаменитый Манифест от 30 октября 1905 года, который дал Думе законодательную власть. С тех пор император стал рассматривать меня как своего врага и принялся заявлять своим близким о том, что я мечтаю стать его преемником в качестве президента Российской республики. Какой абсурд!.. Какая жалость!.. Судя по тем чувствам, которые император питает по отношению ко мне, вы можете представить, что именно думает обо мне императрица! Но хватит об этих пустяках! Боюсь, что я отнял у вас слишком много времени, господин посол, и, возможно, злоупотребил вашим вниманием, изливая свою душу. Прошу вас только помнить, что в одном важном деле я доказал, что являюсь истинным другом Франции.
– Я никогда не забуду этого и благодарен вам за конфиденциальную беседу.
Витте, поднявшись с кресла, выпрямился с некоторой неловкостью, свойственной людям высокого роста, и весьма приветливо распрощался со мной.
Когда он ушел, я отправился на прогулку по островам. Пока я прохаживался вдоль безлюдной улицы, которая остается моим любимым местом для прогулок, я прокрутил в уме эту долгую беседу. Перед моими глазами все еще стояла высокая фигура пожилого государственного деятеля, личности загадочной и беспокойной, обладающей глубоким умом, деспотической, надменной, уверенной в своих силах, жертвы амбиций, ревности и гордости. Я думаю, что если война для нас будет складываться неблагоприятно, то в силу своего характера он вернется к активной государственной деятельности. Но я также думаю, насколько пагубным может быть распространение его идей о войне для страны со столь эмоциональным и нестабильным общественным мнением и насколько опасно было бы заявить русским людям, что «с этой глупой авантюрой необходимо покончить как можно скорее»[4].
Воскресенье, 13 сентября
Во Франции немцы по-прежнему отступают, оставляя позади пленных, раненых и не раненых, пушки и транспорт. Части левого фланга французской армии переправились через реку Эну; в центре фронта французы продвигаются между реками Аргона и Маас; на правом фланге французская армия заставляет врага отступать в направлении к Мецу.
На востоке Восточной Пруссии армии генерала Ренненкампфа, по-видимому, следует найти возможность избежать катастрофы, которая ей угрожает; ей практически удалось пробиться через Мазурские озера, и она отступает к Ковно и Гродно.
В Галиции русские переправились в низовья реки Сан, и в Буковине они заняли Черновцы.
Сегодня – день рождения святого Александра Невского, царя Новгорода, который разгромил шведов и тевтонских рыцарей на берегах Невы в 1242 году. На том месте, где национальный герой одержал победу, Петр Великий построил монастырь, столь же громадный и великолепный, как и знаменитые Лавры в Киеве и в Сергиевом Посаде. Опоясанная стенами и крепостными рвами, подобно монастырской цитадели, петроградская Лавра включает в себя собор, одиннадцать церквей, множество часовен, резиденцию митрополита, кельи монахов, семинарию, духовную академию и три кладбища. Я часто совершал там прогулки, наслаждаясь очарованием мира и тишины, присущего этому месту, и атмосферой религиозного смирения и человеческой доброты, которой она насыщена.
Сегодня храмы и дворы Лавры заполнила огромная масса людей. В Троицком соборе – внутри большое облако благовоний от курения ладана – истово верующие толпились вокруг алтаря святого Александра. Большая толпа заполнила также и церковь Благовещения, собравшись вокруг бронзовой плиты, на которой можно было прочитать скромную и красноречивую эпитафию: «Здесь лежит Суворов».
Большинство прихожан составляли женщины. Они молились за своих мужей, братьев и сыновей, сражавшихся там, на фронте. Несколько групп погруженных в свои думы крестьян и крестьянок, стоявших с серьезным выражением лица, представляли трогательную картину. Меня особенно поразил вид одного мужика, старого человека с белоснежно-седыми волосами и бородой, с большим, испещренным глубокими морщинами лбом, с печальным и отрешенным взглядом ясных глаз – настоящий портрет патриарха. Стоя перед иконой святого Александра, он беспрерывно теребил костлявыми пальцами свою шапку, за исключением того момента, когда, низко отдавая поклон, он торопливо осенял себя крестом. Едва разжимая губы, он шептал бесконечную молитву; молитву, несомненно, весьма отличную от тех, которые в настоящее время возносятся к небесам в церквах Франции, поскольку смысл молитв меняется в зависимости от национальности. Когда душа русского человека молит о помощи у Бога, то она не столько ждет силы проявлять волю и действовать, сколько силы страдать и терпеть. Лицо и поза этого старика были настолько выразительными, что мне казалось, что он олицетворяет патриотизм русского крестьянина.
Вечером я отправился в Мариинский театр на представление оперы Глинки «Жизнь за царя». Директор императорских театров пригласил моих коллег, английского и японского послов, посланников Бельгии и Сербии, а также меня присутствовать в этот вечер в театре, так как там была подготовлена манифестация в честь союзников.
До того как поднялся занавес, оркестр сыграл русский национальный гимн «Боже, царя храни», сочиненный князем Львовым примерно в 1825 году. Этот гимн – величественное произведение, оказывающее на слушателя религиозное воздействие. Сколько раз я слушал его раньше? Но никогда ранее я столь ясно не сознавал, что мелодия национального гимна так чужда русской музыке и так близка немецкой – в прямой традиции Баха и Генделя. Но это не помешало присутствовавшей в театре публике прослушать гимн, в патриотическом порыве благоговейно соблюдая тишину, за которой последовал взрыв продолжительной овации. Потом наступила очередь «Марсельезы», встреченной с восторгом.
Затем прозвучала мелодия «Правь, Британия», также получившая свою долю бурных аплодисментов.
В соседней ложе сидел Бьюкенен, и я спросил его, почему оркестр исполнил мелодию «Правь, Британия», а не «Боже, храни короля». Он ответил, что так как последняя мелодия была такой же, как и мелодия прусского национального гимна, то власти опасались, что произойдет ошибочное восприятие музыки, а это могло бы повергнуть публику в шок. Потом прозвучал японский национальный гимн, соответственно встреченный теплыми аплодисментами. Я подсчитал в уме, что прошло только девять лет после Мукдена и Цусимы! При первых же звуках бельгийского национального гимна «Брабансоны» в зале взорвалась буря благодарных и восхищенных возгласов. Казалось, что каждый восклицал: «Где бы мы были сейчас, если бы Бельгия не сопротивлялась?» Овация в ответ на сербский национальный гимн была более сдержанной, признаться, очень сдержанной. Многие в зале, казалось, подумали: «Если бы не сербы, мы бы по-прежнему жили в условиях мира!»