Герцог де Гиз был в течение следующих дней три раза принят во дворце, но не мог перевести разговора на политическую почву. Тринадцатого февраля он уехал в Салоники.
Неудача его миссии знаменательна.
Вторник, 23 февраля
Германцы продолжают успешно продвигаться между Неманом и Вислой.
Констатируя усталость своих войск и истощение запасов, великий князь Николай Николаевич осторожно дал мне знать, что он был бы счастлив, если бы французская армия перешла в наступление, дабы остановить переброску немецких сил на Восточный фронт.
Сообщая об этом желании французскому правительству, я позаботился напомнить, что великий князь Николай, не колеблясь, пожертвовал армией генерала Самсонова 29 августа прошлого года в ответ на нашу просьбу о помощи. Ответ таков, какого я и ожидал: генерал Жоффр отдал приказ об энергичном наступлении в Шампани.
Среда, 24 февраля
Сегодня днем, когда я наконец наношу визит г-же О., которая деятельно занимается благотворительными делами, внезапно с шумом открывается дверь гостиной. Человек высокого роста, одетый в длинный черный кафтан, какие носят в праздничные дни зажиточные мужики, обутый в грубые сапоги, приближается быстрыми шагами к г-же О. и шумно ее целует. Это – Распутин.
Кидая на меня быстрый взгляд, он спрашивает:
– Кто это?
Г-жа О. называет меня. Он снова говорит:
– А, это французский посол. Я рад с ним познакомиться: мне как раз надо кое-что ему сказать.
И он начинает говорить с величайшей быстротой. Г-жа О., которая служит нам переводчицей, не успевает даже переводить. У меня есть, таким образом, время его рассмотреть. Темные волосы, длинные и плохо расчесанные, черная и густая борода, высокий лоб, широкий и выдающийся нос, мясистый рот. Но всё выражение лица сосредоточивается в глазах, в голубых, как лен, глазах со странным блеском, с глубиной, с притягательностью. Взгляд в одно и то же время пронзительный и ласковый, открытый и хитрый, прямой и далекий. Когда его речь оживляется, можно подумать, что зрачки источают магнетическую силу.
В коротких, отрывочных фразах, со множеством жестов он набрасывает предо мною патетическую картину страданий, которые война налагает на русский народ:
– Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот, слишком много разорения, слишком много слез… Подумай о всех несчастных, которые более не вернутся, и скажи себе, что каждый из них оставляет за собою пять, шесть, десять человек, которые плачут. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре… А те, которые возвращаются с войны, в каком состоянии! Господи Боже!.. Искалеченные, однорукие, слепые!.. Это ужасно!.. В течение более чем двадцати лет на русской земле будут пожинать только горе.
– Да, конечно, – говорю я, – это ужасно, но было бы еще хуже, если б подобные жертвы должны были остаться напрасными. Неопределенный мир, мир из-за усталости был бы не только преступлением по отношению к нашим мертвым: он повлек бы за собою внутренние катастрофы, от которых наши страны, может быть, никогда бы более не оправились.
– Ты прав… Мы должны сражаться до победы.
– Я рад слышать, что вы это говорите, потому что я знаю нескольких высокопоставленных лиц, которые рассчитывают на вас, чтобы убедить императора не продолжать более войны.
Он смотрит на меня недоверчивым взглядом и чешет себе бороду. Затем, внезапно:
– Везде есть дураки!
– Что неприятно – так это то, что дураки вызвали к себе доверие в Берлине. Император Вильгельм убежден, что вы и ваши друзья употребляют всё ваше влияние в пользу мира.
– Император Вильгельм… Но разве ты не знаешь, что его вдохновляет дьявол? Все его слова, все его поступки внушены ему дьяволом. Я знаю, что говорю, я знаю!.. Его поддерживает только дьявол. Но в один прекрасный день, внезапно, дьявол отойдет от него, потому что так повелит Бог, и Вильгельма сбросят, как старую рубашку, которую бросают наземь.
– В таком случае, наша победа несомненна… Дьявол, очевидно, не может остаться победителем.
– Да, мы победим. Но я не знаю когда… Господь выбирает как хочет час для своих чудес… И мы еще далеки от конца наших страданий, мы еще увидим потоки крови и много слез…
Он возвращается к своей начальной теме – необходимости облегчить народные страдания:
– Это будет стоить громадных сумм, миллионы и миллионы рублей. Но не надо обращать внимания на расходы… Потому что, видишь ли, когда народ слишком страдает, он становится плох; он может быть ужасным, он доходит иногда до того, что говорит о республике… Ты должен был бы сказать обо всем этом императору.
– Однако же я не могу говорить императору плохое о республике.
– Конечно нет! Но ты можешь ему сказать, что счастье народа никогда не оплачивается слишком дорого и что Франция даст ему все необходимые деньги… Франция так богата.
– Франция богата потому, что она очень трудолюбива и очень экономна… Еще совсем недавно она дала большие авансы России.
– Авансы?.. Какие авансы?.. Я уверен, что это еще раз деньги для чиновников. Из них ни одна копейка не достанется крестьянам, нет, поверь мне. Поговори с императором, как я тебе сказал.
– Нет, сами скажите ему. Вы видите его гораздо чаще, чем я.
Мое сопротивление ему не нравится. Поднимая голову и сжимая губы, он отвечает почти дерзким тоном:
– Эти дела меня не касаются. Я не министр финансов императора, я министр его души.
– Хорошо. Пусть будет так!.. Во время моей следующей аудиенции я буду говорить с императором в том смысле, как вы желаете.
– Спасибо, спасибо… Еще последнее слово. Получит ли Россия Константинополь?
– Да, если мы победим.
– Это наверно?
– Я твердо в это верю.
– Тогда русский народ не пожалеет о том, что он столько страдал, и согласится еще много страдать.
После этого он целует г-жу О., прижимает меня к своей груди и уходит большими шагами, хлопнув дверью.
Суббота, 27 февраля
Англо-французский флот мужественно продолжает нападение на Дарданеллы; все внешние форты уже замолчали. Отсюда живое волнение среди русской публики, которая со дня на день ожидает появления союзных кораблей перед Золотым Рогом.
Византийский мираж все более прельщает общественное мнение – до такой степени, что оно становится почти равнодушным к потере Восточной Пруссии, как если бы осуществление византийской мечты не имело предварительным условием поражение Германии.
Воскресенье, 28 февраля
Немецкое наступление в Польше и в Литве было приостановлено и около Прасныша, в восьмидесяти километрах от Варшавы, немцы даже потерпели серьезное поражение.
Понедельник, 1 марта
Сегодня утром Сазонов призывает Бьюкенена и меня в свидетели того волнения, которое вопрос о Константинополе вызывает во всех слоях русского народа:
– Несколько недель тому назад, – говорит он нам, – я еще мог думать, что открытие проливов не предполагает необходимым образом окончательного занятия Константинополя. Сегодня я принужден констатировать, что вся страна требует этого радикального решения… До сих пор сэр Эдвард Грей ограничивался сообщением о том, что вопрос о проливах должен будет решаться сообразно с желанием России. Но пришло время быть более точным. Русский народ не должен впредь оставаться в неведении, что он может рассчитывать на своих союзников в деле осуществления своей национальной задачи. Англия и Франция должны громко заявить, что они согласятся в день мира на присоединение Константинополя к России.
Генерал По, который в начале войны командовал армией в Эльзасе и овладел Мюльхаузеном, приехал в Петроград через Салоники, Софию и Бухарест; ему поручено передать русской армии французские знаки отличия. Впечатления, которые он привозит из Франции, превосходны.
Сегодня вечером я даю в его честь обед, он всем сообщает уверенность, которой дышат его слова и его лицо.
Среда, 3 марта
Сегодня я представляю генерала По императору, нас сопровождает генерал де Лагиш.
Без десяти минут час граф Бенкендорф, обер-гофмаршал двора, вводит нас к его величеству, в одну из маленьких гостиных царскосельского дворца; император выказывает себя, по своему обычаю, простым и радушным, но вопросы, которые он задает генералу По о нашей армии, о состоянии наших боевых запасов, о наших военных действиях, как всегда, банальны и неопределенны. К тому же почти тотчас же входит императрица, четыре молодые княжны и цесаревич с обер-гофмейстериной Нарышкиной. Несколько слов представления – и все идут к столу.
Согласно старому русскому обычаю в Александровском дворце нет столовой. Смотря по обстоятельствам, стол накрывается то в одной, то в другой комнате. Сегодня стол – круглый, настоящий семейный стол – накрыт в библиотеке, где солнце, искрящиеся алмазами отблески снега и светлые перспективы сада разливают веселье.
Я сижу с правой стороны от императрицы, а генерал По – с левой. Госпожа Нарышкина сидит справа от императора, а генерал де Лагиш – слева. С правой стороны от меня – старшая из великих княжон, Ольга Николаевна, которой девятнадцать лет. Три ее сестры, цесаревич и граф Бенкендорф занимают остальные места.
Никакого стеснения, никакой принужденности в беседе, которая, однако же, кажется немного вялой.
У императрицы хороший вид, но в ней есть видимое старание быть любезной и улыбаться. Она несколько раз возвращается к той теме, которую Распутин так горячо развивал передо мной, бесконечное подчеркиванье страданий, которые война ведет за собой для низших классов. Политический и моральный долг повелевает прийти к ним на помощь.
Время от времени цесаревич, который находит завтрак слишком длинным, развлекается проказами, к большому отчаянию своих сестер, которые смотрят на него строгими глазами. Император и императрица улыбаются, притворяясь, что не видят.
Генерал По производит превосходное впечатление своим естественным достоинством, прекрасным лицом честного солдата, своею талантливостью, скромностью и религиозностью.