– Вы взяли расписку от Фердинанда! Какая ошибка! Вы погубили всё дело этой распиской… То, что три миллиона потеряны, было во всяком случае очевидно заранее; с таким же успехом вы могли бы выбросить эти деньги в Черное море. Но с той минуты, когда была принесена жертва, существовал только один шанс заполучить благодаря ей неясную моральную выгоду – а именно: сделать вид, что вы слепо доверяете простому слову Фердинанда, его способности свято придерживаться принципов чести, красоте его души и хорошо известной честности его взглядов. Более тщеславного человека на свете нет. Сознание того, что в ваших архивах хранится его расписка на три миллиона франков, должно стать для него мучительным унижением и невыносимым оскорблением. Этого он никогда не простит России!
Понедельник, 12 июля
Согласно получаемым мною сведениям, москвичи в высшей степени возмущены поведением петроградского общества и придворных кругов; они обвиняют их в потере всякого национального чувства, в желании поражения, в подготовке к измене.
Поединок, который вот уже скоро два столетия идет между метрополией православного славянства и искусственной столицей Петра Великого, никогда, быть может, не был оживленнее, даже в героические времена борьбы западничества и славянофильства…
В то время, на которое я ссылаюсь, примерно в 1860 году, пылкий идеалист Константин Аксаков направил эти пламенные строки в адрес памяти Петра Великого: «Ты неправильно судил о России и о всем ее прошлом. Поэтому печать проклятия отпечаталась на твоем бесчувственном сердце. Ты безжалостно отрекся от Москвы. И отвернувшись от своего народа, ты построил уединенный город, так как более уже не смог жить вместе с ним!»
Примерно в то же само время его брат, Иван Аксаков, написал Достоевскому: «Главным условием возрождения среди нас национального чувства является то, что мы должны всеми силами, от всей души ненавидеть Санкт-Петербург. Давайте же плюнем на него».
Вторник, 13 июля
Сегодня вечером моими гостями на обеде были сэр Джордж и леди Джорджина Бьюкенен, герцог де Морни, а также несколько близких друзей посольства.
Герцог де Морни находился в Петрограде уже некоторое время, проводя переговоры о военных поставках от имени одного американского синдиката. Несмотря на то, что у него отсутствовали достаточно весомые рекомендации, а дело, которым он занимался, не казалось мне слишком патриотичным, я все же пригласил его из-за уважения, которое питал к его отцу, а также для того, чтобы не подумали, что двери посольства Франции для него закрыты.
Как раз накануне Парижского конгресса в августе 1856 года граф де Морни (он стал герцогом только после 1862 года) приехал в Санкт-Петербург, чтобы восстановить отношения между Францией и Россией. Успехи его миссии немало превозносились; но о ней можно было сказать многое. Морни был реалистом в высшей степени. Он сразу же очень точно оценил те преимущества, которые наполеоновская династия смогла бы получить из благоприятной ситуации, сложившейся в результате Крымской войны. Вся его переписка с Парижем представляет собой образец мудрости и проницательности. Он ненавидел многословие. Будучи скептиком по своему характеру, он ничему и никому не давал себя одурачивать, даже самому себе. В своих отношениях с Александром II и Горчаковым он проявлял удивительную сообразительность, гибкое, тонкое и обольстительное дипломатическое искусство. Он хотел трансформировать согласие между двумя императорскими дворами, над которым граф Орлов так успешно работал во время парижских переговоров, в фактический союз. В его концепцию этого союза входили те характеристики точной оценки событий и очевидного реализма, которые были законом его мышления. Но он служил императору, который, напротив, витал в облаках мечты и только мечты, получал удовольствие только от грандиозных и сумбурных замыслов и от химерных и усложненных планов. Превалировали не идеи Морни; победила теория верховенства национального вопроса.
После 1857 года французскую политику характеризует та нескончаемая серия ошибок, которая, в силу неизбежной логики, завершилась кульминацией в Седане.
К сожалению, деятельности Морни всегда был присущ один тайный изъян; а именно, ей всегда недоставало элегантности и благородства. Парадный блеск его посольства уравновешивался постыдными коммерческими сделками – продажей картин, вин и лошадей.
Срок его дипломатической миссии завершился скандалом. Седьмого января 1857 года он женился на весьма очаровательной девушке, княгине Софье Сергеевне Трубецкой, сироте и фрейлине вдовствующей императрицы. Однако тем самым он оставил позади себя в Париже общеизвестную и продолжительную любовную связь со знаменитой графиней Леон, урожденной Моссельман, супругой бельгийского посланника во времена Июльской монархии. Это было не только соединение сердец и страстей, в этой связи имели значительное место и материальные интересы. Примерно в 1840 году, когда Морни оставил армейскую службу и был всего лишь нуждавшимся прожигателем жизни, графиня – женщина, обладавшая огромным состоянием, – обеспечила его необходимыми средствами для того, чтобы он добился деловых успехов. Совместные спекулятивные операции, в которые первая вложила деньги, а второй – свою целенаправленную энергию, принесла им удачу. Таким образом, деятельность своеобразной финансовой и коммерческой компании понемногу сменила первоначальное сладострастное упоение двух любовников. После декабрьского государственного переворота Морни самым беззастенчивым образом целиком отдался спекуляциям на бирже; графиня посчитала эти финансовые операции весьма прибыльными. Однако эти финансовые цепи стали казаться Морни слишком обременительными. Общественное положение, которое он занял в империи, и безграничные перспективы, открывшиеся перед его амбициозными устремлениями, способствовали его горячему желанию обзавестись семьей. Его брак с молодой княгиней Трубецкой готовился в обстановке абсолютной секретности. Когда графиня Леон узнала об этом событии, то она изрыгала огонь и метала молнии.
Покинутая Ариадна открыто потребовала в судах ликвидации партнерства, все еще существовавшего между ней и неверным любовником, и наняла Руйе в качестве адвоката. Чтобы избежать позора публичного процесса с разоблачениями, которые бы затронули и действующий режим, в дело вмешался Наполеон III; он лично принял решение о пропорциональном разделе оспариваемых денежных средств и имущества. Но одновременно он отозвал своего посла; и, чтобы скрыть от общественности истинный смысл этого отзыва, он назначил Морни на высокую должность.
После обеда, в разговоре с госпожой С., имевшей склонность к истории, я воспроизвел для нее необычную генеалогию моего гостя:
– В его венах течет кровь Богарне через королеву Гортензию, кровь Талейрана, благодаря его деду, Шарлю де Флао, наконец, кровь Людовика XV через мать того же Шарля де Флао, урожденную Филель.
– Что касается королевы Гортензии, то я об этом знаю. Но я не понимаю, какое отношение Морни имеет к Талейрану и особенно к Людовику XV. Пожалуйста, объясните.
– Когда Шарль де Флао, который впоследствии был любовником королевы Гортензии, родился в 1785 году, его мать, графиня Аделаида, в течение пяти лет была признанной любовницей Талейрана, известного тогда как аббат Перигорский. И в отцовстве последнего не было никаких сомнений. С другой стороны, графиня де Флао была дочерью госпожи Филель, чей муж занимал незначительную должность в Версальском дворце. Эта дама была очень хорошенькой, а ее тело с благоухающей кожей было просто прекрасным: она помогла Людовику XV провести несколько приятных вечеров в небольших апартаментах Парк-о-Серфа. В результате этого королевского каприза на свет появилась Аделаида, дочь госпожи Филель.
– Вы весьма знающий человек, – заявила в ответ госпожа С., – но вам известно не всё. Это генеалогическое дерево нуждается в дополнении.
– Что еще можно к нему добавить?
– То, что в венах вашего сегодняшнего гостя течет также частица крови Романовых.
– В самом деле? Каким образом?
– Софья Трубецкая, вышедшая замуж за Морни, была единственным ребенком княгини Трубецкой, об амурных приключениях которой много говорили примерно в 1835 году. Всегда утверждали, что она была любовницей Николая I и что ее дочь была также и его дочерью. Достоверных доказательств этого, может быть, и нет, но серьезные предположения существуют. Например, после кончины княгини Трубецкой императрица Александра Федоровна, вдова императора Николая, взяла юную Софью к себе в дом, и через два года, когда Морни сделал ей предложение, император Александр II выделил ей приданое.
Среда, 14 июля
Критическое положение русских армий вызвало заседание Совета главнокомандующих союзных держав, собравшихся 7 июня в Шантильи под председательством французского генералиссимуса.
Генерал Жоффр выразился в том смысле, что когда союзная армия сдерживает основной напор со стороны неприятеля, ее партнеры должны прийти ей на помощь.
«В августе и сентябре 1914 года, – продолжил он, – русские стали наступать в Восточной Пруссии и в Галиции, чтобы облегчить участь франко-английских армий, которые отступали перед натиском германских сил. Теперь положение русских требует подобных действий с французско-английской стороны. Это такой же вопрос чести, как и интереса… На Западном фронте наступление, начатое французской армией 9 мая этого года на равнине Арраса, задержало большое количество немецких сил, которые в ином случае были бы направлены на восток; но это наступление не привело к прорыву вражеской линии и к задержанию продвижения немцев на русском фронте…»
Сообщив некоторые детали, он привел два соображения:
«1. На Западном фронте французские армии не смогут предпринять крупных действий ранее, чем через несколько недель, из-за необходимости завершить снабжение боеприпасами и произвести некоторые перемещения войск. За это время Англия высадит во Франции новые силы, именно шесть дивизий, которые должны быть доставлены в первые числа августа. Эта операция может способствовать освобождению французской территории и в любом случае серьезно облегчит положение русской армии.