С тех пор как, вот уже три месяца, русская кровь, не иссякая, течет на равнинах Польши и Галиции, сколько мужиков должны думать: «Неужели возможно, чтоб они так и не ответили за всё это?»
Пятница, 30 июля
Сессия Государственной думы возобновляется через три дня. Но уже много депутатов съехались в Петроград, и в Таврическом дворце большое оживление.
Из всех губерний доносится тот же возглас: «Россия в опасности. Правительство и верховная власть ответственны за военный разгром. Спасение страны требует непосредственного участия и непрестанного контроля народного представительства. Более чем когда-либо русский народ решительно стоит за продолжение войны до победы…»
Почти во всех группах депутатов слышатся энергичные, раздраженные, полные возмущения возгласы против фаворитизма и взяточничества, против игры немецких влияний при дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова, против Распутина, против императрицы.
В противовес этому крайне правые депутаты, члены «черного блока», выражают сожаление по поводу уступок, сделанных государем либеральной партии, и решительно вы сказываются за реакцию до крайних пределов.
Суббота, 31 июля
Сегодня утром государь присутствует при спуске броненосного крейсера «Бородино», построенного на верфи на Галерном острове в устье Невы. Дипломатический корпус, двор и члены правительства участвуют в церемонии, которой благоприятствует сияние солнца.
Двадцать второго минувшего июня на противоположном берегу мы присутствовали при спуске «Измаила», тогда только что было получено сообщение об оставлении Львова. Сегодня, приехав на Галерный остров, мы узнаем, что австро-германцы заняли вчера Люблин и что русские оставляют Митаву…
Яркий солнечный свет подчеркивает свинцовый оттенок и выражение тоскливой печали на лицах. Император, застывший в бесстрастной позе, смотрит задумчивым и отсутствующим взглядом. Иногда его губы подергиваются судорогой, словно он удерживается от зевоты. Лишь на мгновение оживляется его лицо, когда киль «Бородина», скользнув по каткам, врезывается в Неву.
По окончании церемонии мы переходим к осмотру мастерских. Императора всюду приветствуют. Время от времени он останавливается и, улыбаясь, разговаривает с рабочими. Когда он затем идет дальше, приветственные крики усиливаются.
А между тем еще вчера мне сообщали, что в этих самых мастерских идет революционное брожение, внушающее беспокойство.
Воскресенье, 1 августа
Заседания Государственной думы возобновились сегодня в жаркой и тяжелой атмосфере, предвещающей грозу. Лица словно источают электричество, господствующее выражение – гнев или тоска.
Старый председатель Совета министров, Горемыкин, произнося речь от имени государя, возвышает свой умирающий голос, насколько может, когда заявляет: «Все наши мысли, все наши усилия должны сосредоточиться на ведении войны. Правительство может предложить вам только одну программу – программу победы».
Затем военный министр генерал Поливанов кратко, горячо и энергично резюмирует эту программу победы: «Наша армия может побеждать только тогда, когда она чувствует за собою всю страну в ее целом, организованную как огромный резервуар, откуда она сможет бесконечно черпать себе снабжение».
Когда он сходит с трибуны, его приветствуют рукоплесканиями: он встречает в среде собрания столько же сочувствия, сколько его предшественник, Сухомлинов, возбуждал к себе ненависти и презрения.
Продолжение заседаний и разговоры в кулуарах не оставляют никаких сомнений относительно пожеланий или, лучше сказать, требований Государственной думы положить конец произволу и неспособности управления, обличить тех, кто подлежит ответственности, как бы они ни были высоко поставлены, потребовать определенных решений, сорганизовать совместную работу правительства с народными представителями, чтобы обратить на службу армии все производительные силы страны, наконец, поддерживать и оживлять в душе народа непоколебимое решение – довести войну до полной победы.
Среда, 4 августа
Я информировал Сазонова о том, что французское правительство весьма сожалеет, что не может поставить ружья русской армии.
Горестное изумление Сазонова.
– Этот отказ, – заявил он, – меня обескураживает!..
– Это не отказ, но выражение физической невозможности, абсолютной невозможности.
Ошеломленный, он продолжал, кивая:
– Что же нам делать? Мы нуждаемся в 1 500 000 ружей только для того, чтобы вооружить полки на фронте. За месяц мы производим всего лишь 50 000. Потом, мы же должны пополнять склады, а чем мы будем обучать наших рекрутов?
Четверг, 5 августа
Прения в Таврическом дворце разгораются всё ярче и ярче. Будь то открытое или закрытое заседание, произносится непрерывный и беспощадный обвинительный акт против всей системы военного управления. Все ошибки бюрократии изобличены, все пороки царизма выставлены на свет. И одно заключение возвращается как припев: «Довольно лжи!.. Довольно преступлений!.. Нужны реформы!.. Наказания!.. Государственный строй должен быть изменен сверху донизу!»
345 голосами из 375 голосовавших Государственная дума предложила правительству предать суду генерала Сухомлинова и всех должностных лиц, виновных в нерадении или в измене.
Пятница, 6 августа
Германцы заняли вчера Варшаву. С точки зрения стратегической, важность этого события значительна. Русские теряют всю Польшу с ее громадными запасами и должны будут отойти на Буг, Верхний Неман и Двину.
Но моральные последствия беспокоят еще больше. Не грозит ли разбиться тот подъем национальной энергии, который с некоторых пор виден по всей России, – разбиться под влиянием этого нового несчастья, предвещающего в скором времени и другие – как падение Осовца, Ковно и Вильны…
Воскресенье, 8 августа
Перед каждым новым отступлением русских армий полиция заранее высылала евреев вглубь страны. Как обычно, операция повсюду проводилась в страшной спешке и в равной степени с такой же неповоротливостью, как и с жестокостью. Подлежащих высылке извещали только в последний момент; у бедолаг не было ни возможности, ни средств что-либо взять с собой. Их в спешке загружали в поезда; гнали, как стадо скота, по дорогам; им даже не называли место их назначения, которое, впрочем, менялось раз двадцать во время пути. Также почти повсюду, как только в городе становилось известно о приказе высылать евреев, православное население тут же спешило грабить дома в гетто. Выгнанные в Подолье, на Волынь, в Бессарабию и на Украину, эти евреи были доведены до крайнего состояния нищеты. Общая численность высланных евреев достигает 800 000 человек.
Эта варварская практика, навязанная целому народу под тем предлогом, что его религиозный атавизм повсеместно вызывает подозрение в шпионаже и в измене, пробудила, наконец, чувство гнева у либеральных фракций Думы. Еврейский депутат из Ковно, Фридман, выразил красноречивый протест.
«Русские евреи, – заявил он, – принимают большое участие в войне… Пресса отметила большое число еврейских добровольцев. Их образование давало им право на офицерский чин; они знали, что никогда не получат его, но тем не менее продолжали добровольно вступать в ряды армии… Несколько сотен тысяч евреев отдают свою кровь на полях сражения.
Но за всё это мы являемся свидетелями усиления насилия и беззакония против евреев… В продолжительной войне смена успехов и неудач неизбежна, поэтому весьма кстати всегда иметь под рукой так называемых виновников за все беды; им всегда можно приписать ответственность за поражения. Всегда необходимо иметь в запасе козлов отпущения. Увы! Во все времена Израилю была уготовлена судьба стать этим козлом отпущения!
Едва враг пересек наши границы, как тут же вовсю дали ход одиозной легенде: евреи шлют свое золото немцам; это грязное золото обнаруживалось в аэропланах, гробах, бочках с водкой, в утиных грудках и в груди баранов!.. Распространяемая и удостоверяемая властями, эта легенда повсюду принималась безоговорочно.
Затем мы стали свидетелями отвратительных мер, применяемых в отношении евреев, мер, никогда не испытываемых на себе ни одним народом на протяжении всей истории человечества… Это же сущая мерзость – обвинять целый народ в измене. Подобная гнусная клевета могла бы иметь право на существование только в деспотической стране, в стране, в которой евреи лишены самых элементарных прав. Я заявляю перед лицом России, перед лицом всего цивилизованного мира, что подобное обвинение евреев является не чем иным, как подлой ложью, выдуманной людьми, которые пытаются скрыть собственные преступления».
Понедельник, 9 августа
Мы говорим с Сазоновым о странном заточении, к которому император с императрицей приговорили себя; он сокрушается:
– Печальная ситуация! Мало-помалу они создали пропасть вокруг себя; никто больше не подходит к ним. Плохое здоровье императрицы послужило причиной того, что, кроме официальных отношений императора со своими министрами, ни один голос извне не проникает в дом императора. Они не встречаются даже с родственниками, даже великим князьям и княгиням стало трудно получить аудиенцию у государя. Когда я на днях видел входящую Вырубову, то подумал с печалью: «Вот, значит, их постоянное общество, вот их единственное общество, вот до чего опустился двор России, когда-то столь блистательный, столь оживленный!..»
– Я думал, что уже при предыдущем царствовании двор потерял всё оживление, весь блеск.
– О, это не сравнить с нынешним положением!.. Да, Александр III и Мария Федоровна, которые имели простые вкусы, с удовольствием продлевали свое пребывание в Гатчине. Но с осени до Пасхи в Зимнем дворце проходили великолепные балы и концерты, не считая приемов в Аничковом дворце. Великие князья и великие княгини, дипломаты, генералы, министры, высшие чиновники постоянно приглашались к императорскому столу. Так же часто их величества принимали приглашения отобедать у послов и представителей русской аристократии: Воронцовых, Барятинских, Балашовых, Шереметевых, Орловых, Кочубей, Юсуповых… Естественно, в Гатчине жизнь двора была намного более тихой и семейной, минимум церемоний. Александр III и Мария Федоровна не любили роскошные покои, выстроенные для императора Павла; они заняли ряд маленьких комнат на антресоли, низких, узких, плохо меблированных, одна неудобнее другой… Александр III, который был исполином, мог достать до потолка рукой… Я был там как-то, и у меня осталось смешное воспоминание. Я тогда был совершенно молодым сотрудником Министерства иностранных дел. Мне велели составить список подарков, которые их величества собирались преподнести датскому двору по случаю чьей-то свадьбы и которые привезли в Гатчину. Я приезжаю во дворец, меня проводят прямо в покои Марии Федоровны, все подарки там на столе. Я быстро составляю список. Затем оглядываю комнату и спрашиваю, выражая наивное удивление, почему государи вы брали эти покои? Она отвечает, покусывая губы: «Потому что не смогли найти ничего более уродливого и неудобного».