Но вот отслужили молебен, духовенство удаляется.
Император произносит речь в духе патриотизма и объединения:
«Я счастлив быть среди вас, среди моего народа, представителями которого вы являетесь. Призываю Божье благословение на ваши труды. Твердо верю, что вы вложите в свой труд, за который вы ответственны перед родиной и мною, весь ваш опыт, всё ваше знание местных условий и всю вашу любовь к стране, руководствуясь единой этой любовью, которая да будет вашей путеводной звездой. От всего сердца желаю Государственной думе благотворной работы и полного успеха».
Тяжело смотреть на Николая во время произнесения этой речи. Слова с трудом вылетают из его сдавленного горла. Он останавливается, запинается после каждого слова. Левая рука лихорадочно дрожит, правая судорожно уцепилась за пояс. Последнюю фразу он произносит совсем задыхаясь.
Громовое «ура» раздается в зале. Раскатистым и глубоким басом отвечает Родзянко:
«Ваше величество, мы глубоко тронуты выслушанными нами знаменательными словами. Мы исполнены радостью видеть среди нас своего царя. В это трудное время вы сегодня утвердили ту связь с вашим народом, которая указует нам путь к победе. Ура нашему царю! Ура!»
Все присутствующие громко кричат «ура». Молчат одни крайне правые. В течение нескольких минут Потемкинский дворец дрожит от возгласов восторга. Император сразу оправился, к нему вернулось его обычное обаяние, он жмет руки, расточает улыбки. Затем уезжает, пройдя через зал заседаний.
Среда, 23 февраля
Заезжаю, как всегда, около 12 часов к Сазонову. Он в восторге от вчерашнего торжества, отклик которого скажется во всей стране.
– Вот, – говорит он, – здравая политика. Вот настоящий либерализм. Чем теснее будет контакт между императором и его народом, тем легче сможет император противиться влиянию крайних партий.
Я спрашиваю Сазонова:
– Это вам пришла мысль устроить посещение государем Думы?
– К сожалению, не мне. Инициатор – вы не догадаетесь кто – это Фредерикс, министр двора.
– Как, Фредерикс, этот консерватор, реакционер, этот живой обломок старины?
– Он самый… Его преданность государю помогла ему понять тот шаг, к которому положение вещей обязывало государя; он поднял этот вопрос перед государем и перед председателем Совета министров. Император немедленно согласился, Штюрмер не посмел противоречить, решение было тут же принято. Не скрою от вас, что император опасался сцены со стороны императрицы, он готовился к целому потоку упреков. Она, правда, высказалась против, но без вспышки, она проявила то холодное и сдержанное недовольство, которое у нее является часто самым сильным выражением неодобрения.
Четверг, 24 февраля
Сегодня у меня обедала княгиня Палей. Присутствовали также итальянский посол, маркиз Карлотти, и еще человек двадцать, в том числе генерал Николай Врангель, адъютант великого князя Михаила.
Главная тема обеденных разговоров – открытие думской сессии. Княгиня Палей очень одобряет посещение государем Думы.
– Я вас не удивлю, – замечает она, – если скажу, что этот либеральный жест не пришелся по вкусу императрице, которая все еще от него не пришла в себя.
– А Распутин?
– «Божий человек» очень недоволен и предрекает всякие беды.
Генерал Врангель, человек тонкого ума и скептик, придает царскому посещению небольшое значение. Он говорит:
– Поверьте мне, самодержавие всегда останется для его величества непреложным догматом.
Пятница, 25 февраля
Вот уже пять дней, как армии кронпринца атакуют Верден с возрастающим упорством. Линия их наступления занимает фронт в 40 километров; бомбардировка неслыханной силы.
Это самый трагический, самый, быть может, решительный момент войны со времени битвы на Марне.
Суббота, 26 февраля
Назначение Питирима петроградским митрополитом повело к тому, что Распутин стал полным хозяином в церковных делах.
Так, он только что заставил капитулировать пред собой Святейший синод, который должен был утвердить канонизацию «раба Божьего» Иоанна Тобольского.
Приятель Распутина, циничный Варнава, не рассчитывал на столь скорую и блестящую победу. Для полноты картины этот Варнава будет посвящен в архиереи.
Воскресенье, 27 февраля
Если признавать, что здоровье – это гармония всех функций, дружная работа всех органов, совместная энергия всех жизненных сил, то придется прийти к выводу, что русский исполин опасно болен. Ибо социальный строй России проявляет симптомы грозного расстройства и распада.
Один из самых тревожных симптомов – это тот глубокий ров, та пропасть, которая отделяет высшие классы русского общества от масс. Никакой связи между этими двумя группами, их как бы разделяют столетия. Эта особенность более всего сказывается в сношениях чиновников с крестьянами. Вот пример.
В 1897 году правительство приступило к общей переписи населения по всем правилам современной статистики. Впервые было предпринято мероприятие, столь широко поставленное и методичное. До того времени ограничивались областными сводками, приблизительными и суммарными. Агенты переписи встретили всюду крайнее к себе недоверие, а зачастую и прямое противодействие. Пошли нелепые слухи, народ верил разным выдумкам; говорили, что чиновники затевают повышение военных налогов, хлебные поборы, увеличение податей, земельную ревизию в пользу помещиков, вплоть до восстановления крепостного права. Крестьяне подозрительно переглядывались, твердя друг другу: «Быть большой беде… Добра от этого не жди… Дьявольская это затея». А чиновники, пользуясь эти детскими страхами, брали взятки. Все вело к еще большему углублению пропасти между двумя классами.
Повесть Короленко «На затмении» дает яркую картину злобного и подозрительного недоверия русского крестьянина к представителям высших классов и вообще ко всем, кто стоит выше него по общественному или имущественному положению, образованию или воспитанию. Дело происходит в городке на Волге. Астрономы приезжают туда наблюдать солнечное затмение. Присутствие этих иностранцев, их таинственные приготовления, их невиданные приборы очень волнуют жителей города. Появляется слух, что приезжие – колдуны, слуги дьявола, Антихриста. Их обступает недоверчивая, возбужденная толпа, с трудом охраняют они свои телескопы. Но вот наступает затмение, солнце темнеет. Тут вспыхивает гнев толпы. Одни вопят о безбожии астрономов, которые смеют исследовать небо: «Вот пошлет Господь на них свой гром». Другие, потеряв голову, кричат: «Пришел конец мира, началось светопреставление! Господи, смилуйся над нами!» Но вот солнце снова выглянуло, толпа успокоилась, все благодарят Бога за избавление от опасности.
Не менее показательны народные волнения, сопутствующие эпидемии и голодовке, столь частым в России. При каждом голоде появляется обычный слух: «Это господа и чиновники припрятали хлеб» или же «Чиновники и господа нарочно хотят извести народ, чтобы захватить себе землю». При эпидемии ненависть толпы всегда обращена против врачей, являющихся в их глазах представителями власти. «Говорят они непонятные вещи, чудят и разводят холеру, отправляя по приказанию начальства крестьян на тот свет». Толпа сжигает больницу, громит лабораторию и иногда убивает врача.
Писатель Вересаев, дающий столь яркие картины русской жизни, нисколько не грешит против истины, описывая печальный конец доктора Чекьянова. Молодой и пылкий доктор решил посвятить свою жизнь служению народу; во время холерной эпидемии он проявляет чудеса самопожертвования, и все же невежественная толпа обвинила его в отравлении, всячески оскорбляла его и, наконец, избила до полусмерти. Чуть живой от побоев, он не только не винит своих мучителей, но чувствует к ним безграничную жалость и пишет в своем дневнике: «Я хотел помочь народу, хотел отдать ему свои знания и силы, а он избил меня, как последнюю собаку. Только теперь я понимаю, как я любил народ, но не сумел заслужить его доверие. Крестьяне уже начали чувствовать ко мне доверие, но появилась четверть водки, и дикий примитивный инстинкт взял верх. Я чувствую, что умираю. Но ради кого я боролся? Во имя чего я умираю? Видно, так суждено было: народ всегда видел в нас чужих.
Мы сами высокомерно отодвигались от него, не хотели его знать; непроходимая пропасть отделяет нас от него».
Понедельник, 28 февраля
В течение последних месяцев у русских замечается стремление приуменьшать значение военного содействия Франции.
Несмотря на все наши усилия с помощью газет, докладов и кинематографических лент доказать интенсивность борьбы на Западном фронте, здесь ее недооценивают. Мне не раз приходилось обращать внимание Сазонова, Горемыкина и генерала Сухомлинова на неправильную и даже недоброжелательную оценку событий в некоторых газетах.
Бои под Верденом всё изменили. Теперь только оценили здесь героизм наших войск, искусство и выдержку нашего командования, громадное количество наших военных запасов и стойкий подъем нашего общественного мнения.
Председатель Государственной думы Родзянко приезжал ко мне сегодня передать поздравление с победой от лица членов Государственной думы.
На улицах перед выставленными в окнах газетными сводками мне не раз пришлось слышать разговоры «мужиков» о боях под «…Вердуном».
Среда, 1 марта
Для ознакомления с положением вещей в Петроград приехал бывший румынский военный министр Филипеску, член франкофильской партии в Бухаресте.
Он встретил наилучший прием у императора и Сазонова, но не высказал ничего, кроме общих мест, заявив о расположении Румынии к союзникам.
Он сообщил мне через Диаманди о своем желании повидаться и о том, что сам уже был бы у меня, если бы не простуда, приковавшая его к постели.
Четверг, 2 марта
Я получил телеграмму президента Республики по румынскому вопросу следующего содержания:
«Париж, 1 марта 1916 года.