– Будьте уверены, что здесь, в этом зале, сотни, а может быть, и тысячи людей думают только о событиях настоящего времени и уже видят перед собой близкую революцию. Я присутствовала при беспорядках 1905 года, я была тогда у себя в деревне в Саратовской губернии. В революции русский народ интересуется не политическими или социальными идеями; они для него непонятны; его привлекают зрелища, красные знамена, иконы, церковные песнопения, расстрелы, убийства, торжественные похороны, пьяные сцены разрушения, разгула и насилия, пожары, особенно пожары, зарево которых так эффектно выглядит по ночам.
Живая от природы, она, говоря это, воодушевляется, словно присутствуя при этих ужасах. Внезапно оборвав разговор, она задумчиво замечает тихим голосом:
– Мы принадлежим к породе людей, любящих зрелища. В нас слишком много артистического, слишком много воображения и музыкальности. Мы плохо кончим…
Она задумчиво смолкает, в ее больших светлых глазах – выражение ужаса…
Четверг, 23 марта
Обед в посольстве; приглашены около двадцати русских. Среди них Шебеко, бывший послом в Вене в 1914 году, затем несколько поляков, граф и графиня Потоцкие, князь Станислав Радзивилл, граф Владислав Велепольский, несколько проезжих англичан.
После обеда разговор с Потоцким и Велепольским. Оба, основываясь на сведениях, полученных ими из Берлина через Швецию, говорят следующее: «Возможно, что Англия и Франция в конце концов победят, но Россия в настоящее время войну проиграла. Константинополя она во всяком случае не получит и помирится с Германией за счет Польши. Орудием этого примирения будет Штюрмер».
Одна из приглашенных русских, княгиня В., женщина благородной души и образованная, подзывает меня к себе.
– Я в первый раз упала духом, – говорит она, – до сих пор я еще надеялась, но когда во главе правительства стал этот ужасный Штюрмер, я потеряла всякую надежду.
Я стараюсь ее несколько утешить; делаю это для того, чтобы она высказала свою мысль до конца; я настаиваю на том, что у Сазонова достаточно патриотизма, чтобы настоять на необходимости решительного продолжения войны.
– Это верно. Но неизвестно, сколько времени он сам пробудет у власти. Вы не представляете себе, что творится за его спиной и скрыто от него. Императрица ненавидит его за то, что он никогда не преклонялся перед подлым негодяем, бесчестящим Россию. Я не называю этого бандита по имени, я не могу без омерзения произносить это имя.
– Я понимаю, что вы взволнованы и опечалены. До известной степени я согласен с вами, но я не впадаю в полную безнадежность; чем труднее времена, тем больше надо проявлять твердости, и вы более кого-либо другого должны это делать, всем ведь известна твердость вашего характера, она многих поддерживает.
Она замолкает на минуту, точно прислушиваясь ко внутреннему голосу, и затем говорит мне с серьезным и покорным выражением:
– То, что я скажу, может показаться вам педантичным, нелепым. Я очень верю в фатализм – верю так же твердо, как верили поэты древности, Софокл и Эсхил, убежденные в том, что даже олимпийские боги подчинены року.
– «Me quoque fata regunt» – вы видите, что из нас двоих педантом являюсь я, цитируя латынь.
– Что значит это изречение?
– «Я тоже подчиняюсь року» – это слова Юпитера в произведении Овидия.
– Да, видно, со времен Юпитера ничего не изменилось! Судьба по-прежнему правит миром, и даже провидение ему подчиняется. Мои слова не очень в духе православия, я не решилась бы повторить их перед Святейшим синодом. Но меня преследует мысль, что Судьба толкает Россию к катастрофе, и я страдаю от этого, как от кошмара.
– Что вы подразумеваете под словом Судьба?
– Объяснить это я не сумею. Я не философ, я засыпаю над всякой философской книгой. Но я вполне познаю чувством, что такое Судьба. Помогите же мне выразить то, что я чувствую.
– Судьба это сила вещей, закон необходимости, закон природы, управляющий Вселенной. Удовлетворяет вас это определение?
– Нисколько! Если бы этим была Судьба, то она меня не страшила бы. Несмотря на то, что Россия очень большое государство, я не думаю, чтобы победа или поражение ее могли бы очень интересовать великие силы, правящие миром.
Совершенно просто, лишь изредка подыскивая слова, она определяет Судьбу так: это слепые, неотразимые и таинственные силы, случайно решающие мировые события. Силы эти неукоснительно исполняют свои начертания, и никакие человеческие усилия, меры предосторожности и расчеты не в состоянии остановить их; силы эти принуждают самих нас служить им, помимо воли.
– Возьмите, – продолжает она, – императора; разве ему не суждено вести Россию к погибели? Не поражает ли вас его неудачливость? Трудно накопить в одно царствование столько неудач, поражений и бедствий! Что бы он ни предпринимал, даже самые лучшие его начинания не удаются ему или обращаются против него. Каким же, рассуждая последовательно, должен быть его конец? А императрица? Трудно найти в древней мифологии фигуру, заслуживающую большего сожаления! А отвратительный негодяй, имени которого я не хочу произносить? Разве и на нем нет печати Рока? Чем можно объяснить, что в такой трудный исторический момент судьбы самого большого государства в мире отданы в руки этих трех лиц? Неужели это не кажется вам предначертанием Рока? Отвечайте напрямик!
– Вы очень красноречивы, но все же не переубедили меня. Я считаю, что слово Судьба для слабых натур – индульгенция, которую они сами себе выдают за свою уступчивость. Продолжаю оставаться педантом и привожу новую латинскую цитату. У Лукреция есть удивительное место, определяющее силу воли: «Fatis avulsa potestas», что можно перевести так: «Сила, вырвавшаяся из-под гнета Судьбы». Наиболее пессимистически настроенный поэт признает, что с Судьбой можно бороться.
После непродолжительной паузы княгиня говорит с печальной улыбкой:
– Как вы счастливы, что можете так думать! Сразу видно, что вы не русский. Обещаю вам подумать о ваших словах. Но, ради Бога, забудьте всё, что я вам сказала. А главное – не повторяйте ни перед кем моих слов; мне неловко, что я была столь откровенна с иностранцем.
– Но я же союзник!
– Не только союзник, но и друг… И все же вы для меня иностранец… Итак, я рассчитываю на ваше молчание, вы оставите при себе мои грустные мысли… А теперь вернемся к вашим гостям…
Воскресенье, 26 марта
Страшная борьба под Верденом продолжается.
Несмотря на глубокие снега и холода, русские для оказания нам поддержки перешли в наступление кое-где на Двинском фронте. Вчера они имели успех в районе Якобштадта и к западу от озера Нарочь.
Понедельник, 27 марта
Захватывающе интересна бывает психология русских преступников, это неисчерпаемый источник самых разнообразных, противоречивых, сбивающих с толку, невероятных наблюдений, одинаково ценных для врача, моралиста, юриста, социолога. Нет народа, у которого в более грозную форму облекались бы трагедия совести, зачатки свободной воли и атавизма и вопросы личной ответственности и уголовной санкции. Вот почему любимой темой русских писателей и драматургов является изображение душевных переживаний преступников.
Я внимательно слежу за судебной хроникой через переводчика, ежедневно дающего мне обозрения печати; могу заверить, что русская литература не преувеличивает действительности; очень часто действительность опережает плоды писательского воображения.
Я всего чаще наблюдаю внезапное пробуждение у русских религиозного чувства немедленно по удовлетворении желания убить или ограбить. Надо прибавить – как я уже несколько раз упоминал в своем дневнике, – что религиозное сознание русских имеет своим источником исключительно евангельские заветы. Христианское понимание искупления греха и раскаяния живет в душах самых ужасных преступников. Почти всегда после высшего напряжения воли и разряда энергии, этих спутников преступления, у русских наступает внутреннее крушение. Опустив голову, с потухшим взором и нахмуренным лицом, русский человек впадает в мучительное отчаяние, в нем начинается тяжелый внутренний процесс. Вскоре отчаяние, стыд и раскаяние, неотразимое стремление принести повинную и искупить свой грех совершенно овладевают им. Он кладет поклоны перед иконой, бьет себя в грудь и в отчаянии взывает ко Христу. Душевное состояние его можно охарактеризовать словами Паскаля: «Бог прощает всякого, в чьей душе живет раскаяние».
Сказанное удивительно подтверждается эпизодом, рассказанным Достоевским в «Подростке». Отбывший воинскую повинность солдат возвращается к себе в деревню. Однообразная жизнь среди крестьян невыносима ему после привычек, привитых военной службой; своим односельчанам он тоже не нравится. Он опускается, пьянствует. Он доходит до того, что грабит проезжего. Подозрение падает на него, но прямых улик нет. На суде, благодаря ловкости его защитника, его ожидает оправдание. Внезапно он вскакивает и прерывает речь защитника: «Постой! Дай мне! Я все скажу…» И признается во всем. Затем начинает рыдать, бьет себя в грудь и громко кается. Взволнованные, тронутые присяжные выходят для совещания. Через несколько минут они выносят ему оправдательный приговор. Публика аплодирует. Преступник свободен, но он не двигается с места, он в полном отчаянии; выйдя на улицу, он идет наугад, в состоянии какого-то ошеломления. Проведя бессонную ночь, он впадает в угнетенное состояние, он отказывается от еды и питья и ни с кем не разговаривает. На пятый день его находят повесившимся. Крестьянин Макар Иванович, которому рассказали этот случай, заметил: «Вот что значит жить с грехом на душе».
Среда, 29 марта
Бывший председатель Совета министров Коковцов был сегодня у меня; я очень ценю его здравый патриотизм и ясный ум. Он, как и всегда, настроен пессимистически; мне даже кажется, что он старается скрыть от меня всю глубину своего отчаяния.
Говоря об общем внутреннем положении России, он придает большое значение деморализации русского духовенства. Его голос при этом дрожит, и в нем слышится скорбное чувство; он заканчивает такими словами: