– Духовные силы страны переживают сейчас тяжелое испытание, и вряд ли они его выдержат. Высшее духовенство почти сплошь находится в полном подчинении у Распутина и его клики. Это какая-то мерзкая болезнь, это гангрена, которая разъедает церковный организм. Я готов плакать от стыда при мысли о тех гнусных проделках, на которые теперь пускается Синод… Но для религии в России в самом ближайшем будущем есть не менее грозная опасность – это распространение революционных идей среди низшего духовенства, особенно среди молодых священников. Вы ведь знаете, как печально положение русских священников в материальном и в духовном отношениях. Деревенский поп живет обыкновенно очень бедно и совершенно теряет чувство собственного достоинства, чувство стыда и уважение к своему сану и обязанностям. Крестьяне презирают его за праздность и за пьянство; между ними часто происходят ссоры из-за платы за требы, при этом в случае чего они готовы его оскорбить и даже побить. Вы не можете себе представить, сколько накопляется обиды и злобы в душе русского священника…
Наши социалисты очень ловко воспользовались этим положением нашего духовенства. Уже лет десять как они ведут усиленную пропаганду среди деревенских попов, особенно среди молодежи. Таким образом, они вербуют борцов в ряды сторонников анархии и, кроме того, проповедников и учителей, влияющих на невежественную и мистически настроенную толпу. Вспомните роль, которую играл во время движения 1905 года священник Гапон, ведь он оказывал какое-то прямо магнетическое влияние… Хорошо осведомленный человек говорил мне недавно, что революционная пропаганда проникает даже в духовные семинарии. Вы знаете, что семинаристы – сплошь сыновья духовных лиц; по большей части они без всяких средств к существованию. То, что они в детстве видели в своей деревне, делает из них «униженных и оскорбленных» Достоевского, поэтому ум их предрасположен к восприятию социалистического евангелия. А для того чтобы окончательно сбить с пути, их возбуждают против высшего духовенства, рассказывая о распутинских скандалах.
Четверг, 30 марта
В секретном заседании бюджетной комиссии Думы закончено рассмотрение бюджета Министерства иностранных дел. Сазонов несколько раз выступал. Он завоевал общее уважение и симпатию своим патриотизмом, своей смелой откровенностью и высоким чувством долга. Таким образом, по этой части всё обстоит благополучно.
Но в области внутренней политики отношения между правительством и Думой становятся все более натянутыми и враждебными. Штюрмер за два месяца добился того, что теперь с сожалением вспоминают о Горемыкине. Вся бюрократия настроена очень реакционно. Если бы нарочно хотели вызвать революционный взрыв, то нельзя было бы ничего лучшего придумать! Я нисколько не удивлюсь, если начнутся еврейские погромы, провокации со стороны полиции и бесчинства черной сотни.
Левые в Думе особенно возмущаются тем, что верховный суд приговорил к ссылке в Сибирь пять депутатов-социалистов за революционную пропаганду. Они были арестованы в ноябре 1914 года, когда Ленин, эмигрант, живущий в Швейцарии, начал свою пораженческую работу таким заявлением: «Русские социалисты должны желать победы Германии, так как поражение России повлечет за собой падение царского режима». Пять депутатов: Петровский, Шагов, Бадаев, Муранов и Самойлов – сначала обвинялись в измене, но затем их судили за попытку поднять восстание в армии. Известный адвокат Соколов и адвокат трудовик Керенский удачно защищали их, но приговор был тем не менее вынесен очень суровый.
В своей защитительной речи Керенский заявил: «Обвиняемые никогда не стремились вызвать брожение в армии, никогда не желали поражения нашей армии, они никогда не протягивали руки неприятелю через головы тех, кто умирает на фронте, защищая родину. Напротив, они боялись, что русские реакционеры заключили союз с германскими реакционерами». Этот намек на тайное соглашение между русским самодержавием и прусским абсолютизмом имеет большие основания. Но я уверен, что ведется подпольная работа, что русские социалисты готовят измену, обращаясь для этого к худшим инстинктам рабочих и солдат.
Суббота, 1 апреля
Был у Штюрмера по делу, касающемуся его министерства.
Приторно-любезно, но с видом искренности он обещает мне очень много:
– Я прикажу своим подчиненным сделать всё возможное для вас, а что они признают невозможным, то я сделаю сам.
Я выслушиваю эти громкие слова и затем обращаюсь к нему уже не как к министру внутренних дел, а как к председателю Совета министров, и указываю на те препятствия, которые бюрократия систематически чинит частным предприятиям, работающим на оборону; передаю ему несколько случаев, происшедших недавно и говорящих о недоброжелательном отношении администрации, об ее беспечности и допускаемом беспорядке.
– Я взываю к вашему высокому авторитету с надеждой, что вы прекратите эти скандальные злоупотребления, – говорю я.
– Помилуйте! Скандальные – это слишком сильно сказано, господин посол! Я могу допустить только некоторую небрежность и очень благодарен вам за указание на нее.
– Нет, то, что я вам передаю и за верность чего ручаюсь, нельзя объяснять одной небрежностью, тут есть и преднамеренность, есть систематическое чинение препятствий.
Приняв огорченный вид, прикладывая руку к сердцу, он уверяет меня, что администрация исполнена преданности, усердия, что она безупречно честна. Я еще более настаиваю на своих обвинениях; я доказываю цифрами, что Россия могла бы сделать для войны втрое или вчетверо больше; Франция между тем истекает кровью.
– Но мы же потеряли на поле боя миллион человек! – восклицает он.
– В таком случае Франция потеряла в четыре раза больше, чем Россия.
– Каким образом?
– Расчет очень простой. В России 180 миллионов населения, а во Франции – 40. Для уравнения потерь нужно, чтобы ваши потери были в четыре с половиной раза больше наших. Если я не ошибаюсь, то в настоящее время наши потери доходят до 800 000 человек… И при этом я имею в виду только количественную сторону потерь…
Он возводит глаза к небу:
– Я никогда не умел оперировать цифрами. Но одно могу вам сказать: наши несчастные мужики безропотно отдают свою жизнь.
– Я это знаю; ваши мужики бесподобны, но я жалуюсь на ваших чиновников.
Он с величественным видом поднимает брови, выпрямляется и говорит:
– Господин посол, я сейчас же проверю всё, что вы были так добры мне сообщить. Если были допущены ошибки, виновные будут беспощадно наказаны. Вы можете рассчитывать на меня.
Я благодарю его наклонением головы. Он продолжает в том же тоне:
– Я очень мягок по природе, но когда дело идет о пользе царя и России, я не остановлюсь ни перед какими строгостями. Будьте во мне уверены. Всё пойдет хорошо, да, всё пойдет хорошо, с Божьей помощью.
Я ухожу, заручившись этими пустыми обещаниями, и очень жалею, что он не обратил внимания на мой расчет русских и наших потерь. Мне хотелось бы ему объяснить, что при подсчете потерь дело не в числе, а совсем в другом. По культурному развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в свете: из 180 миллионов жителей 150 миллионов неграмотных. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные – это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь. Говоря так, я вовсе не забываю, что жизнь самого невежественного человека приобретает бесконечную ценность, когда она приносится в жертву. Когда убивают злополучного мужика, то нельзя произносить над ним такое напутствие: «Ты был неграмотен, и твои загрубелые руки годились только для плуга… И потому ты не много дал, пожертвовав своей жизнью…» Я далек от мысли повторять про этих незаметных героев презрительные слова Тацита, сказанные им о христианских мучениках: «Et si interis sent, vile damnum» («Невелика беда от их гибели»). Но с политической точки зрения, с точки зрения реальной помощи Союзу доля французов значительно больше.
Воскресенье, 2 апреля
Военный министр генерал Поливанов смещен, и на его место назначен Шуваев, человек очень недалекий.
Отставка генерала Поливанова – большая потеря для союзников. Он привел в порядок, насколько это было возможно, военное управление, он положил предел, насколько это было в его силах, ошибкам, небрежности и хищениям, случаям измены, столь процветавшим при его предшественнике, генерале Сухомлинове. Он был не только выдающимся администратором, методичным и находчивым, честным и бдительным, – у него было редкое стратегическое чутье, и генерал Алексеев, который не очень любит чужие советы, с его указаниями очень считался.
Он по убеждениям был либерал, но остался в то же время вполне лояльным; у него было много друзей в Думе среди октябристов и кадетов, возлагавших на него надежды. Он казался им надежной опорой государственного строя, способным защитить его как от безумств самодержавия, так и от крайностей революции.
Доверие к нему Думы вредило ему в глазах императрицы. Старались подчеркнуть его сношения с лидером октябристов Гучковым, личным врагом их величеств. И вот еще раз по слабости характера император пожертвовал одним из лучших своих слуг.
Но меня уверяют, что отставка генерала Поливанова не предвещает какого-либо изменения во внутренней политике. Император недавно еще приказал Штюрмеру избегать столкновений с Думой.
Четверг, 6 апреля
Максим Ковалевский скончался после краткой болезни.
Он родился в 1851 году и был профессором Московского университета и членом Государственного совета; одна из наиболее ярких фигур кадетской партии.
Его идеалом была справедливость, и он обладал качеством, столь редким в России… и не только в России – терпимостью. Антисемитизм возмущал его до глубины души. Как-то, рассказывая мне о безобразиях по отношению к евреям со стороны существующего режима, он привел слова Стюарта Милля: «В цивилизованной стране не должно быть парий». Во время нашей последней беседы он дал мне понять, что ясно видит серьезное положение России и трудность изменения существующего строя без разрушения всего здания. Особенно беспокоило его невежество народа. И в этом он соглашался со Стюартом Миллем, сказавшим: «Для возможности всеобщего голосования необходимо образование».