Очень медленно она приоткрыла веки. Причиной тому был порыв свежего ветра, вдруг коснувшийся ее щеки. Однако он не стал спасением, возрождающим ее к жизни. Вслед за ветром пришла боль… Застонав, Зина полностью открыла глаза.
Она поняла, что лежит на каменном полу в небольшом помещении с окном, через которое льется дневной свет. Окно было достаточно большим, почти во всю стенку, но густо забранным решетками. Через секунду догадалась: это камера. Но не типичная.
Пол ее был вымощен серыми плитами, которые Зина первоначально приняла за камень. Нет, это был не камень, просто плитка — такая же, как в морге, как в больницах, с той только разницей, что в больницах всегда она была светлая, а здесь — темная.
Крестовская попыталась пошевелить руками, но ее тут же пронзила такая боль, что она закричала. Она лежала на животе, руки были раскинуты по сторонам. С трудом попытавшись приподняться, Зина увидела на них страшные ожоги.
Кожа, почерневшая и лопнувшая, с кровью… Все это выглядело страшно. От боли у нее из глаз покатились слезы. Спина ее тоже болела, но не так сильно, как руки. Похоже, на них теперь до конца ее жизни останутся уродливые, пугающие шрамы… Но вот когда он наступит, этот конец ее жизни?…
Взяв себя в руки невероятным усилием воли, Зина попыталась сесть. Хоть и не с первой попытки, это ей удалось. Теперь она сидела на полу, безвольно опустив руки вниз… По щекам, помимо ее воли, катились горькие слезы…
И тут дверь вдруг отворилась. На пороге возник… Григорий Бершадов. Он медленно, как-то артистично вошел внутрь камеры, аккуратно прикрыл за собой дверь. Форма офицера НКВД сидела на нем как влитая. Остановившись напротив Крестовской, он картинно заложил пальцы за форменный ремень и посмотрел на нее… И молча, долго рассматривал, словно раздавленное насекомое.
— Ну, не переживай, вовремя остановил, — фамильярно, вальяжно и так, словно Зина задала ему какой-то вопрос, вдруг произнес он. — Ожоги, конечно, остались. Ну это тебе по заслугам. Ничего, заживут.
— За что… — прохрипела Зина. Голос отказывался ей повиноваться.
— Ты серьезно? — Бершадов, не сдержав себя, хохотнул. И от этой фразы Зина задрожала, как в лихорадке.
— Не понимаю… — снова попыталась заговорить она, не узнавая саму себя в этом жутко униженном, раздавленном болью существе.
Внезапно Бершадов опустился на корточки и двумя пальцами поднял ее подбородок вверх.
— Ты серьезно? — повторил он с тем же странным выражением самодовольства и фамильярности. — Так я же все о твоих делишках знаю! Кто сестричку своего тухлого любовника спас? Кто мне не признался в том, что Лора Барг работает на немцев? Может, ты тоже завербована разведкой вермахта? Говорят, нацисты своим агентам очень щедро платят…
— Нет… нет… — Крестовскую била дрожь, только теперь она начала осознавать, в какую историю попала, — нет… клянусь…
— А кто в чужие дела постоянно нос сует? — продолжал Бершадов. — Как ты смеешь делать что-то без моего ведома? Как у тебя получилось сорвать работу двух моих лучших агентов?
— Кого… каких агентов… я не понимаю… — Зине казалось, что она умирает.
— За книгой охотятся люди из моего отдела! Мои люди! Ты что творишь? Как ты посмела самовольно влезть в это дело и мне не доложить?
— Я не знала, что это важно…
— Лжешь! — Бершадов резко опустил ее голову вниз, поднялся во весь рост и продолжил: — Все лжешь! Ты не могла не знать, что если мальчишка следователь допускает тебя к делу и вообще ведет с тобой разговоры, то это только по моему приказу!
— Я виновата… — не в силах больше сидеть, Зина снова ссунулась на пол, — я… виновата… наверное должна была сказать… вам…
— Да, должна. Ты чуть не сорвала мне всю операцию! Теперь из-за того, что ты как дура вляпалась в дурацкий пожар на Запорожской, человек, за которым мы следили два месяца, ушел!
— Артем? Вы следили за Артемом? — догадалась Зина.
— Соображаешь! Видишь, не сильно тебе и повредила «салотопка»! Мозг не обожжен.
— Я должна была… доложить…
— Да, должна, — неожиданно мягко согласился Бершадов, — я расстреливал моих людей и за меньшее. Тех, кто меня ослушался. Так что получила ты по заслугам. Ты работаешь на меня, и посмела вести себя так!
— Я не знала… — Голос Зины стал совсем слабым, она чувствовала, что стремительно теряет силы и куда-то плывет…
— Теперь знаешь, — добродушно согласился Бершадов, — но это еще не всё!
— Что еще… — Зина умирала от бесконечной тяжести своих проступков, из-за которых ее попытались сжечь заживо и жгли каленым железом.
— Ты кувыркалась с мальчишкой на десять лет тебя моложе! С мальчишкой! Это моральный облик советского человека, сотрудницы НКВД?
— Я не сотрудница…
— Ты работаешь на меня, — веско произнес Бершадов, — я твоя власть. И я решаю, кто ты есть и кем ты будешь. Уже за одно это тебя стоило поставить к стенке!
— Не трогайте его…
— Ты сумасшедшая? — удивился Бершадов. — Ты лежишь передо мной полумертвая и ты за него просишь? За сопляка, который развлекался с тобой, имея, между прочим, невесту? Ты в своем уме?
— Это мое дело, — злость придала Зине сил настолько, что даже голос ее зазвучал более отчетливо, — я не замужем. Делаю, что хочу. Пока на моем пальце нет обручального кольца, я могу делать все, что мне угодно! Ясно вам? И это никого не касается!
Эта вспышка ярости отобрала ее последние силы. Боль вспыхнула чудовищным пламенем, и на какое-то мгновение Зина потеряла сознание. Когда же она очнулась, все еще лежа на полу, Бершадов стоял и по-прежнему смотрел на нее. Теперь лицо его было абсолютно невозмутимым.
— А знаешь что? — У него было какие-то очень странное выражение, которое она не могла объяснить, наверное, потому, что ясность сознания давно уже ее покинула. — Говори мне «ты»! Мы с тобой столько пережили, что это будет вполне справедливо.
Зина застонала и упала лицом в пол. После страха, отчаяния, ран, мучительной боли, терзающей ее тело, этот страшный черный человек предлагает говорить ему «ты»? Зина засмеялась бы, если б смогла, и хохотала бы долго, во весь голос… Если бы у нее были целые руки и ничего не сломалось в душе. Она бы попыталась бороться… С целой кожей.
Но теперь она не могла. Все, что оставалось, только лежать на полу и делать вид, что готова лизать хозяйский сапог, скрывая свое намерение вцепиться в него зубами…
Бершадов между тем совершенно правильно истолковал ее молчание. Зине вдруг подумалось, что этот страшный человек обладает умением читать ее мысли. Резко, стремительно сдвинувшись с места, Бершадов совсем близко подошел к ней. А затем…
Затем произошло невообразимое. Изо всех сил сапогом Бершадов наступил прямо на кровоточащий ожог на ее левой руке. Боль была настолько невыносимой, что из Зины вырвался бешеный, чудовищный крик… А он все давил и давил. Хлынула кровь. Перед глазами Зины плясали раскаленные, ослепительные вспышки, выворачивая тело и душу страданиями, равных которым она не испытывала никогда в жизни…
— Запомни, тварь, — веско произнес Бершадов, продолжая наступать сапогом на кровоточащий ожог, — без моего ведома — ни шага, ни звука! Это тебе плата на будущее. На всякий случай.
Это были последние слова, которые донеслись до Зины в этой вспышке боли. Потом она потеряла сознание. Очнулась от порыва свежего ветра на лице… Знакомое ощущение заставило дрогнуть веки. С трудом Зина разлепила глаза — и не поверила сама себе. Она лежала в кровати в своей собственной комнате. На животе. Руки были перемотаны бинтами и почти не болели.
Форточка на окне была открыта, именно оттуда вливался животворящий воздух, который привел ее в чувство.
Крестовская попыталась сесть, и, к ее огромному удивлению, это удалось ей с первой же попытки. Взгляд упал на часы на стене. Семь часов вечера. Тут только Зина обратила внимание, что в комнате светло потому, что под потолком горит люстра. Очевидно, ее зажгли те же люди, которые принесли ее домой.
Семь вечера. Неужели прошло лишь несколько часов? Ей казалось, что весь этот ужас длится половину жизни! На Крестовской по-прежнему была та самая комбинация, в которой она оказалась в камере пыток, но холода теперь Зина не чувствовала. А между тем в комнате было совсем не жарко.
Она попыталась спустить ноги с кровати. Тут же увидела свою одежду, которая была аккуратно сложена на стуле. Как всегда.
Но на тумбочке, стоящей рядом с кроватью, под лампой, было что-то необычное. Зина с удивлением увидела небольшую стеклянную баночку с мазью, без всяких надписей, с завинчивающейся крышкой, 10 ампул без опознавательных знаков, в металлической коробочке два шприца… Сверху лежала записка. Незнакомым почерком было написано: «Два укола утром и вечером по одной ампуле под кожу, под место ожога, 5 дней. Повязку менять 2 раза в день, утром и на ночь — смазывать мазью. 5 дней».
Крестовская сразу поняла, что это препараты из секретной лаборатории НКВД. А писал, очевидно, врач из лаборатории по просьбе Бершадова. Как мило… Бершадов искалечил ее, а теперь будет лечить секретными средствами, которые наверняка поставят ее на ноги.
Только теперь Зина обратила внимание, что рядом с ампулами лежал бинт, а в записке была приписка: «Начать с завтрашнего дня». Смех сквозь слезы…
Кое-как поднявшись на ноги, она попыталась нормально одеться. К ее огромному удивлению, чувствовала она себя вполне сносно. Боль значительно уменьшилась, а голова обрела прежнюю ясность.
В этот самый момент раздались три звонка — к ней. Дина! Мысль вспыхнула с невероятной силой. Она же пригласила подругу, хотела приготовить ужин. Что делать? Не открывать?
В дверь барабанила одна из соседок:
— Зинуля, до тебе прийшлы… Откроешь, или как?
Зина прошла коридор, медленно приоткрыла дверь:
— Прив… Ох! Зина! Что случилось?
На пороге стояла Дина. Глаза ее расширились от ужаса.
— Пойдем, не здесь, — Зина кое-как поковыляла обратно в комнату.
Проходя рядом с зеркалом, бросила на него взгляд. Понятно, почему Дина так перепугалась: на нее смотрело избитое, распухшее лицо с дикой мукой в глазах.