Для татар необходима русская школа, знание русского языка, знакомство с русскими писателями. Шаг в этом направлении уже сделан покойным Ильинским, но лишь для крещеных татар; для некрещеных – так и не делается ничего. А между тем надо бы начать с духовенства. Необходимо было бы требовать от муллы хорошего знания русского языка, знакомства с лучшими русскими писателями и при назначении на должность подвергать особому экзамену по этому предмету. По-русски образованный мулла не может быть таким невежественным азиатом, каким он является в настоящее время. Влияние же их на своих соплеменников огромно.
Я не имела возможности ознакомиться подробно с экономическим положением, да это и трудно было из-за незнания языка и невозможности иметь всегда переводчика. Сами татары говорили, что их наделы меньше русских, русские же мужики обвиняют татар в лености. То же повторяет Молчанов в «Новом времени» – быть может, это справедливо. Но странно обвинять нам татар в лени, когда мы сами не делаем ни шага, чтобы хоть немного озарить эту кромешную тьму азиатчины. Как можем мы удивляться на приниженное положение женщины у татар, когда на наших глазах духовенство оставляет без внимания чисто магометанский обычай крещеных татар по отношению к их женам: молодая крещенка не может говорить вслух при родственниках мужа, пока они не дадут ей денег, а этого подарка ей приходится ждать долго, иногда два-три года.
Русская земская школа в селе Б. Меретяки не имеет никакого значения и влияния на население: при ней нет библиотеки, хотя местные крестьяне не особенно бедные, – и по выходе из нее разучиваются читать, как они мне сами же сообщили. Помещения отдельного для нее нет, и она кочует из избы в избу: мирской сход с 4 р. в месяц сбавил плату до 2 р. 50 к. (с дровами), и поэтому для нее не находится порядочного помещения, а учащихся до 70 чел. В деревне Малые Нырсы тоже земская школа – в крошечной избушке, хоть и чистой, но низкой и душной. В обеих школах учителя из крестьян-крещенцев; я их не видала, так как они, окончив с экзаменами, уже давно уехали на каникулы.
Лев Николаевич! Я уехала оттуда с сознанием необходимости помощи населению не только теперь, в голодный год. Мужик русский и татарский там до того беспомощен во тьме своей, что ничего не знает, кроме земледелия. Не знает никаких ремесл, а о кустарных изделиях и помину нет. Я много раз беседовала с мужиками на эту тему, и в ответ всегда получала сожаления о прежних временах, когда и урожаи были хороши, и лесов много было… – «Ну а теперь везде все по-другому пошло, – допытывалась я у мужиков, – значит, надо же за что-нибудь другое взяться, надо ремесла…» – «Так-то оно так, да мы, сестрица, к этому не привычны… мы не умеем… – слышала я со всех сторон, – а вот в старые те годы… куды как хорошо было», – повторялась сказка про белого бычка.
И вот в результате столовые хотя и являются как плод благородного порыва, – но похожи на битье в набат, когда полдеревни сгорело. Голод 1891 года не натолкнул русское общество на серьезное исследование всех причин народного бедствия, и, оказав народу помощь столовыми, мы успокоились; опять пришла беда – мы опять за столовые. А между тем именно такой вид даровой помощи взрослому работнику, ставящий его на один уровень с детьми и неработниками, скорее дискредитирует нравственное воззрение народа на помощь. Не в голодный год надо помогать мужику, а учить его в урожайные годы, как переживать голодные. Тогда взрослый работник справился бы сам, и помощь осталась бы для неработников, детей, стариков, и в более солидных размерах, нежели теперь. Необходимо так или иначе разбить заскорузлый вековой слой невежества, дикости, азиатчины. «Что же я могу сделать?!» – спрашивала я себя с отчаянием, которое невольно охватывало душу при мысли, что ведь голод опять может повториться, – и опять те же столовые… Необходимо прежде всего – просвещение, школы с какими-нибудь ремесленными классами, – тогда легче будет учреждать в голодные годы дома трудолюбия. Школа с библиотекой может хоть немного двинуть вперед спящую мысль, расширить умственный горизонт… На все село Большие Меретяки в 500 душ только один мужик получает «Сельский вестник», в котором огромное место занимают статьи вроде: «Как чтить Николая Чудотворца?», а в соседних деревнях, конечно, и помину нет о книжке…
Обращаюсь к Вам с просьбой, не можете ли Вы оказать содействие сбору на устройство хотя бы одной хорошей школы в татарской деревне Малые Нырсы? И в Бол. Мер., и в Мал. Ныр. школы есть, надо только устроить их, получше обставить, перевести в собственное хорошее здание, завести библиотеки, фонари для чтений, а если можно будет – то и ремесленные классы. Я, конечно, не надеюсь, чтобы можно было собрать деньги на две школы, но хоть в первой деревне необходимо поднять школу и ее значение в глазах местного населения.
Если же для Вас это окажется неудобным, то не можете ли Вы посоветовать мне, как вести дело, обратиться ли еще к кому-нибудь или же напечатать письмо в газетах с просьбою о пожертвованиях? Устроение же школ можно поручить священнику села Большие Меретяки о. Григорию Петровичу Петрову, который сам мечтает о постройке для школы собственного дома и заговаривал об этом не раз. Знаю, как Вы заняты, но все-таки прошу ответа. Не о себе лично пишу я Вам, а о них, которые принадлежат к числу тех несчастных, темных, униженных, о которых Вы же сами всегда заботитесь. Какое ужасное это сознание – чувство собственного бессилия, – особенно когда оно охватывало среди работы… Руки опускались невольно, и думалось: ну, сейчас – помогаем, а потом?! уедем, – цинготные выздоровеют и… останутся теми же азиатами, среди такого же мрака невежества, дикости, до нового голодного года?!
Поймите это сознание, Вы, знаток души человеческой, и ответьте.
В настоящее время я нахожусь на Кавказе, где должна пробыть около двух месяцев, из них до 10 июля в Пятигорске и потом в Кисловодске; оттуда же поеду в Петербург. Поэтому адрес мой таков: Пятигорск, Терской области. До востребования. Елиз. Ал. Дьяконовой.
Всей душой уважающая Вас
С тех пор как вечный Судия
Мне в Пятигорске пребыванье
Определил, познала я
Всю тяжесть жизни и страданье.
С больных дерут здесь доктора,
Дерут хозяйки, – всяк, кто может;
Здесь алчность хищная с утра
Уже карманы наши гложет.
С хозяйкой раз хотела я
Поторговаться… о, мой Боже!
Я – в лавки, на базар, – везде
Ответят вам одно и то же:
«Уступки нет, цена одна!
Вы не берете? – как хотите!
Дешевле нашего нигде
Вы не найдете, поищите!»
Но уж не пробую искать!
Я календарь беру в объятья;
С надеждой буду отмечать
Дни испытанья, дни проклятья, —
То есть леченья моего…
Они проходят… о, мой Боже!
Ты за грехи мои не дай
Мне испытать еще раз то же.
…Когда же через шумный сад
Я пробираюсь торопливо, —
Друг другу дамы говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите, вот она, горда,
Знакомства с нами не желает, —
Все бродит целый день одна
И книжки разные читает…»
(Переход от царства ощущений через царство разума к царству любви; от веры слепой к вере сознательной…)
Расшатались старые устои,
Рухнули преданья вековые.
Нет еще основы новой веры,
И стоят развалины немые.
Гордо вышли на свободу люди.
Ведь сидели долго в заточенье
Вековой тюрьмы – пора на волю!
Смотрят на развалины с презреньем.
Жадно дышат воздухом свободы,
Солнце разума сияньем ослепляет…
Он настал, день света долгожданный!
Радость ум и сердце опьяняет.
«Прочь с дороги, старые обломки,
Жалкие остатки слепой веры!
Прочь, жрецы разрушенного храма,
Старые лгуны и лицемеры!
Разум – вот одна основа жизни;
Свет науки – истина святая;
С нею только можем мы достигнуть
Здесь же, на земле, блаженства рая».
Стали жить по-новому все люди;
Свет науки-истины сияет
Яркою звездою путеводной
И дорогу жизни освещает.
Но несчастья с жизнью неразлучны.
Смерть приходит, жертв своих уносит…
Где ж цель жизни? Для чего живем мы? —
Тщетно человек ответа просит.
Нет ответа у науки! Только
Спор ведут жрецы ее седые —
Есть ли душ бессмертье; в чем смысл жизни?
Как решить вопросы основные?
Жизнь без цели – тяжкою казалась;
Где ж ответ? откуда ждать решенья?
И как стая воронов зловещих —
Налетели на душу сомненья…
Нет ответа, нет! бессилен разум,
И ответить может только вера;
Но чтоб люди верили как прежде —
В наше время не было примера.
И душа, истерзана сомненьем,
Смертного покоя лишь желала;
Но, томима вечной жаждой знанья,
До конца ответа все искала.
Как в пустыне путник истомленный
Отдохнуть к оазису стремится —
Человек, чтобы решить задачу
Смысла жизни, – к вере обратится.
Но не к прежней, темной вере,