Я в двадцать два года была куда серьезнее его… Оттого что я внимательно выслушала все его признания относительно прошлого, все мечтания о будущем – он пришел в восторженное настроение и чуть не клялся в преданности до… самой смерти, в том, что оказать мне какую-либо услугу – составит величайшее счастье его жизни. Это меня рассмешило.
– Ну а если я поймаю вас на слове – и действительно пошлю с поручением? – спросила я.
– Я даже буду просить вас об этом! – пылко воскликнул юноша.
– Хорошо. Я сейчас напишу письмо, а завтра рано утром вы пойдете в госпиталь Бусико, спросите monsieur Lencelet и подождете ответа.
И я внутренне смеялась от души. Забавно было видеть, как он весь насторожился при слове «monsieur», как явное огорчение отразилось на его лице. Пришлось для его успокоения объяснить, что посылаю его к интерну за нужными мне книгами, а посылать письмо по почте – долго ждать ответа, так удобнее, он скорее принесет.
По мере того как я объясняла, лицо его прояснялось, и наконец – вполне убежденный, что «ничего тут нет», – он с тем же восторгом принес мне бумагу, перо, чернила и конверт, и я наскоро написала записку…
В одиннадцать часов утра Herrmannsen стучался в мою дверь.
– Войдите.
Он вошел сияющий. Я знала, что ему доставит удовольствие подробно рассказать об исполненном поручении, – а мне – выслушать. Недаром немцы – народ обстоятельный. Он начал с того, как нашел конку, как сначала перепутал и не на ту попал, и потом догадался, пересел на другую и т. д. Наконец, как пришел в Бусико, как его впустили, как он долго ждал в павильоне. «И вот он вышел. Я ему передал ваше письмо, он взял, прочел, спросил, как вы себя чувствуете, я сказал, что не знаю, – и потом куда-то ушел и принес ответ. Вот».
И Германсен достал из бокового кармана своего сюртука вчетверо сложенный желтый листок, на котором было напечатано «Бесплатные консультации», – там наскоро, его рукою были написаны две строчки: «Приходите сегодня вечером после ужина. С уважением, Ленселе».
– Но вы знаете, мадемуазель, – прибавил честный немец, – он очень красивый молодой человек, и очень серьезный.
Так он красив? А ведь в самом деле, я еще до сих пор не успела рассмотреть его лицо.
И так же добросовестно ответила немцу:
– Нет, мсье, не знаю: каждый раз при встрече с ним я так сильно нервничала, что была не в силах поднять глаза. – И я от всей души благодарила милого юношу.
В восемь часов я одевалась, чтобы ехать в Бусико. Наступающее лето заставило расстаться с траурным платьем, и вместо черного корсажа я купила несколько белых. Большая белая шляпа à la Bergère… Впервые в жизни я одевалась с удовольствием: зеркало отражало прелестную молодую женщину, которая счастливо улыбалась мне.
Мне казалось, что электрический трамвай идет медленно… и еще пришлось ждать бесконечные десять минут у вокзала Montparnasse, так как трамвай St.-Germain des Près Vanves оказался переполненным…
Вот наконец – rue Lecourbe… а там немного дальше Бусико… Опять неизбежный вопрос консьержи:
– Куда вы, мадемуазель?
– К мсье Ленселе.
– Первый этаж направо.
Перед тем как позвонить, я посмотрела на маленькую аспидную доску, на рамке которой черными буквами напечатано – «interne de garde», а на доске мелом написано было Lencelet.
Так вот отчего он бывает здесь по пятницам! значит, это его дежурство.
Я позвонила. Горничная отворила дверь.
– Мсье Ленселе просит вас подождать здесь, – сказала она, вводя меня в библиотеку.
Дверь соседней комнаты тотчас же отворилась, и из нее вышел Lencelet.
– Добрый день, мадемуазель… прошу вас подождать в моей комнате… Мы сейчас обедаем…
– Конечно.
Мы прошли в его комнату. Он зажег электричество. Окно было открыто, и поток майского воздуха лился в комнату.
– Извините, что я вас оставляю. Вы, конечно, читаете по-немецки? – спросил он, подавая «Frau Sorge» Зудермана.
– Да.
– Так вот, почитайте пока, а если хотите – вот и медицинские книги. Я скоро вернусь.
И он быстро ушел.
Оставшись одна, я с любопытством осмотрелась. Дверца зеркального шкафа была приотворена. Я заглянула туда: толстые книги в красивых переплетах стоят там… Ни вещей, ни платья – ничего! как странно… Туалетный стол – пустой. Чем больше вглядывалась я в обстановку комнаты, тем более она производила впечатление чего-то двойственного – точно она служила каким-то временным пребыванием. Письменный стол был буквально завален книгами на французском и немецком языках с массою рисунков… среди них валялась пачка запыленных визитных карточек. Я взяла и прочла: «Е. Lencelet. Interne en médecine des hôpitaux. 5, rue Brézin».
Так вот оно что! Значит, он живет не здесь, а где-то в городе.
Ящик письменного стола был не вполне задвинут: в нем лежала масса всяких бумажек, писем…
Я плотно задвинула ящик и рассеянно перелистывала толстый медицинский том. Из книги выпала закладка – узенький клочок бумаги, вырванный из тетради – как мне сначала показалось.
Я подняла его, чтобы вложить обратно на место, и вдруг нечаянно прочла: «…не застал дома…»
Письмо от женщины, – а-а!
И только тут заметила, что клочок бумаги был элегантной голубой узенькой карточкой с золотым обрезом, такой узкой и длинной формы, какой я еще не видала.
Так вот как…
Я вертела в руке бумажку. Взглянула еще раз… какой неразборчивый почерк! только и видно, что «pas trouvée chez moi», должно быть, извинение, что не застал ее дома. Вверху стояло число: 2 Février 1900…
Мне стало стыдно, что я нечаянно прочла хоть одну фразу из чужого письма. Но черт бы побрал эти модные бумажки, похожие скорее на клочки, чем на письма. Знай я, что это письмо, – никогда бы в руки не взяла. Хорош тоже и он – употребляет женские письма на закладки своих книг…
Я села у стола и взяла «Frau Sorge».
Как хорошо в этой уютной, светлой комнате! Уже одно то, что я в ней была, действовало на меня успокоительно. Я читала «Frau Sorge»; уже давно, и знаю, что в конце есть прелестная сказка. Но не успела начать ее, как вернулся Ленселе.
– Много прочли? Прошу прощения, мы сегодня поздно сели обедать.
Я подумала, что он мог бы и поторопиться, но часы обеда и завтрака священны для каждого француза, и сократить их нельзя. И из вежливости, вслух отвечала:
– Ничего страшного, мсье… Я скоро уйду…
– О, нет, я сейчас свободен, вы можете оставаться до десяти часов… Я обещал вам книгу, сейчас я ее вам дам.
Он вернулся через несколько минут с толстым томом.
– Я был в большом затруднении, у нас в библиотеке нет таких книг, – и притом я не знаю, в чем дело.
– Да я и сама не знаю. Воспитатель брата наотрез отказался сказать, чем был болен брат…
– Удивляюсь. Отчего он не мог сказать? вот предрассудки-то! – говорил он и сел напротив, перелистывая книгу. – Видите ли, я не знаю, вряд ли эта книга будет вам полезна. Вы ничего не поймете.
– О, нет, нет – пойму! ведь понимают же медички, – живо возразила я.
– Как хотите. Вот тут говорится о болезнях мужских половых органов, о влиянии этих заболеваний на нервную систему…
Он говорил, а я смотрела на него. Свет лампы ярко освещал его голову. Тонкие, правильные черты лица. Темные, изящные брови казались почти черными, и голубые глаза с длинными пушистыми ресницами смотрели серьезно и внимательно сквозь стекла пенсне. Черная бархатная шапочка интерна очень шла к нему. Это была красивая, изящная голова, какой я еще никогда не видала…
Я слушала и смотрела и переживала чудные минуты…
Человек, который сделал мне столько добра, – так хорош, так симпатичен… в эту минуту он мне казался совершенством, в котором так гармонично сливались красота души с красотой внешней; и это сознание доставляло такое глубокое, такое невыразимое наслаждение, что все существо мое, казалось, жило какою-то новою жизнью…
Да, немец был прав…
– Но вряд ли это даст вам что-нибудь. К тому же, если бы вы даже и узнали кое-что из этой книги, – все равно вы теперь от него далеко, все равно не можете ничего сделать. Сосредоточьте лучше свое внимание на том, что сейчас непосредственно важно для вас самих. Помните, что у вас впереди есть цель, которую вы должны достигнуть… Занимайтесь, готовьтесь к экзамену…
– Но я так устала… мне кажется, что я совершенно ни к чему не способна – памяти нет.
– Это вам только так кажется. Вы просто на время потеряли волю, а память восстановится опять, за это нечего бояться. Поддерживать в самой себе упадок духа, уныние – совершенно бесполезно, это убивает вас. Вы должны овладеть собой; помните, что вы – человек интеллигентный, что ваша работа может быть полезной для женщин.
Говори он так целую вечность – я все слушала бы… Слова его поддерживали, оживляли меня…
И я вспомнила его совет выйти замуж, и как в Москве представился случай, – и мне захотелось рассказать ему об этом.
– С вашей стороны вполне естественно было уехать, если молодой человек вам не нравился. Выходить замуж нужно не иначе, как по взаимной любви или симпатии!!
– По любви! Но я знаю, что такое любовь! Читали вы Шопенгауэра в «Мире как воля и представление», главу «Метафизика половой любви»?
– Да.
– Ну так вот, там верное представление о любви… Вот что это такое, как я смотрю на нее – это мираж, обман и больше ничего, – сказала я с отчаянием, чувствуя, как вновь зашевелились в душе ужасные воспоминания о браке сестры…
– Если так… – примирительно возразил он.
Мне захотелось узнать, как он смотрит на брак.
– И потом – замужество! С человеком, который вдоволь пользовался молодостью; с таким еще рискуешь быть обманутой… А я этого не допускаю в браке…
– Я также.
– Выйдя замуж по вашим законам – женщина окончательно теряет права над своей личностью. Ее имущество принадлежит мужу. Это возмутительно, это несправедливо!
– А я нахожу, что вполне справедливо. Деньги заработаны не женщиной, – ее приданое дает ей отец – значит естественно, что она и не может ими распоряжаться, а муж.