Если б он знал – сколько раз тихой летней ночью проходила я мимо его дома… если б он знал, если б он знал!
На меня нашло какое-то отупение. Страдание дошло до высшей точки, и дальше идти некуда.
Я люблю человека чуждых убеждений, которому непонятны самые дорогие, самые заветные мои убеждения… люблю француза, с извращенным взглядом на женщину.
Если нет сил для жизни – надо умереть. Нельзя занимать место в этом мире, которое с большей пользою могут занять другие.
Когда стрелка подошла к часу, – я машинально пошла в Брока. Мне стоило страшного усилия, чтобы разговаривать спокойно с madame Delavigne. Потом прошла к Анжеле. И та, болтая обо всех новостях, происшедших в госпитале, сказала:
– А между прочим, знаете? Monsieur Lencelet женится на родственнице доктора Д., на племяннице его жены. Очень хорошенькая, воспитывалась в монастыре Sacré Coeur. Очень его любит и ревнива страшно. Уж и теперь забрала его в руки… Теперь он далеко пойдет!..
Я досидела до конца приемного часа. И пошла домой.
На душе вдруг стало спокойно… Что-то умерло во мне…
И я сама больше не живая.
Я прожила на свете целую четверть века и еще два года… срок достаточно долгий для такого бесполезного существа.
Сколько ошибок сделала я в жизни! И кажется мне, что вся моя жизнь была одной сплошной ошибкой, бессмысленной загадкой, которую пора наконец разрешить.
Я и решаю… раз навсегда…
Кто пожалеет меня?
Те немногие интеллигенты, которых я знала. Но они, вечно занятые «принципиальными вопросами» или собственной личной жизнью, – никогда глубоко не поинтересовались моею душою, моим внутренним миром… Они не поймут и осудят… осудят беспощадным судом теоретиков, которые все стараются подвести под определенные рамки.
Семья? Да разве она есть у меня? О матери и говорить нечего… Братья? Здоровые, жизнерадостные, ограниченные юноши, для которых я была как бельмо на глазу… Валя? У нее двое детей – залог будущего, источник радостей, надежд и печалей, который скоро изгладит следы горя.
Меня пожалеют разве только бабушка, тетя да бедная, забитая Надя.
Надя будет горько плакать над моей могилой и никогда не поймет, отчего это Лиза, которой, кажется, дано было все, чего она хотела – и на курсах была, и за границу поехала, и вела такую самостоятельную жизнь, – отчего это Лиза вдруг покончила с собою…
Бедная, милая сестра! авось потом она выйдет замуж и в новой жизни – скорее забудет меня.
А бабушка – милая, наивная старушка! Она вместе с тетей будет с ужасом молиться об упокоении моей «грешной души», и, наверно, обе будут глубоко убеждены, что, не поступи я на курсы, – все было бы иначе, что все это – последствия курсов…
Да еще искренно пожалеет обо мне бедный Андрэ. Мне жаль его, я все-таки любила его… немножко… и его любовь доставила мне несколько хороших минут в этой жизни… Спасибо ему!
А Кларанс? Она будет рассказывать своим друзьям убежденным тоном, что я возвращусь в этот мир в другом виде, и, пожалуй, увидит меня на дворе… О, sancta simplicitas…
Все готово. Письма написаны.
Я отворила окно. Стоит холодная зимняя ночь. Как хорошо, как тихо кругом. И страшно мне думать, что завтра в это время я уже не буду существовать…
Страшно… Чего я боюсь?
Боюсь перешагнуть эту грань, которая отделяет мир живых от того неизвестного, откуда нет возврата…
Если бы он мог быть моим – моя измученная душа воскресла бы к новой жизни, но этого быть не может, – следовательно, незачем и жить больше…
Но если выбирать между этой жизнью, которая вся обратилась для меня в одну страшную темную ночь, и этим неизвестным… жить? – нет, нет и тысячу раз нет! По крайней мере, покой и забвение… их надо мне.
А долг? а обязанности по отношению к родине? – Все это пустые слова для тех, кто более не в силах быть полезным человеком…
Родина, милая, прости…
И ты, любовь моя, – прощай!
Последняя мысль – о нем… на его родном языке…
Soyez heureux autant que j'ai été malheureuse…[161]