ными понятиями обо всем. В этом-то будущем поколении должна возникнуть великая сила сопротивления порокам и болезням общества, и, быть может, в его власти будет изменить условия жизни… Так думали мы, молодые девушки, сидя вдвоем над книгою. Удастся ли только выполнить нам это?
Сегодня мне исполнилось 20 лет. Стыдно и грустно думать, что столько лет напрасно прожито на свете… Чем дольше мы живем, тем менее мы мечтаем, тем менее осуществимы наши грандиозные планы. Жизнь знакомит нас с действительностью, и мы постепенно спускаемся с облаков. Помню, как девочкой 15 лет мечтала я о создании в России женского университета, совершенно похожего на существующие мужские по программе, думая посвятить свою жизнь на приобретение необходимых средств, для чего хотела ехать в Америку наживать миллионы; и достаточно было двух лет, чтобы понять несостоятельность подобных мечтаний. Теперь же я думаю только о том, как мне поступить на будущий год на Высшие женские курсы. Сегодня мама отказала мне в разрешении, и я не знаю, что предпринять. Совета и помощи – нечего и думать искать: я никого не знаю, о курсах здесь понятия не имеют, и когда я говорю о них – выражают сомнение в их существовании. Одно из первых затруднений – конечно, денежное; второе – мои недостаточные знания, полученные в гимназии, в-третьих – нет разрешения, в-четвертых – препятствие родных… Боже мой, до какой степени несвободен свободный человек! Можно ли уродливее обставить свою жизнь? Человек, рожденный свободным, – сам себя лишил этого драгоценного блага, создав массу затруднений, при которых родится, живет и умирает, да еще при жизни заботливо увеличивает их…
С Валей вдвоем мы говорили о браке, и никто не мешал нам задавать друг другу откровеннейшие вопросы. Я спросила ее, когда она узнала, в чем состоит брак? – «В тринадцать лет». – «Кто же тебе объяснил это?» – «Да никто; я узнала отчасти из разговоров прислуги, отчасти из книг, ведь в Библии же писано об этом»… Моя сестра, несмотря на свой 17-летний возраст, читала все романы Золя и Гюи де Мопассана, и я помню, как часто мы возмущались бездной порока и разврата, описываемой так откровенно Мопассаном, невольно чувствуя отвращение к этим «порядочным молодым людям», которые на нас женятся… – «Знаешь ли, когда я думаю о В.[64] – мне легче на душе; ведь все-таки не все люди такие», – сказала Валя. – «Ты думаешь, что он еще невинен?» – «Да, конечно. Он – такое дитя природы и ведет строгую, умеренную жизнь; он мне кажется таким чистым…» Я засмеялась. Валя остановилась: «Что ты?» – «Успокойся, милая, он нисколько не лучше других, и это ничего не значит, если он „дитя природы“, по твоему мнению». – «К-а-ак? Он, думаешь ты, испорчен? О нет, Лиза, не разочаровывай меня, я хочу верить, я не могу…» Валя смотрела на меня умоляющими глазами, и все ее хорошенькое личико выражало страх перед тем, чего она не хотела знать.
Ее чистое, молодое существо готово было возмутиться моими словами, которые разрушали ее веру… – «Погоди, Валя, не возмущайся. Я тебе сейчас объясню. Есть два рода молодых людей. Одни – предаются разврату, не стыдясь своего падения, и говорят о нем совершенно спокойно без малейшего угрызения совести, как о доблести, как о естественном и необходимом. – Тут мой голос едва не дрогнул: вспомнила Петю. – Это худшие люди, они поступают гадко и нечестно. Другие же, падая вследствие воспитания или ложных условий нашей жизни, даже вследствие своей натуры, все-таки сознают, что они поступают гадко, и поэтому если и предаются женщинам, то потом чувствуют угрызения совести. Эти – относительно честные люди и лучшие, из которых мы можем выбирать. Конечно, я с тобой согласна, что есть люди непорочные, но я их не встречала ни разу в жизни…» – «Лиза, я согласна с тобой, – прервала меня сестра, – но пусть другие, только не он, я в него верю… пощади, я не хочу тебя слушать»… Я пожала плечами: не мне разбивать эту веру; пусть когда-нибудь она на деле узнает, как я узнала от Пети. И мне стало грустно…
Была я у бабушки; она возмущается нынешними девицами: «Вы всё узнаете прежде времени; девицы, а уж всё знают про замужество! Поэтому Бог счастья и не дает. И совсем не след читать эту „Крейцерову сонату“; прежде девицы никогда ничего не знали, а выходили замуж и счастливы были; а нынче все развитие, образование. Совсем не надо никакого образования, тогда лучше будет!» Бабушка полагает все зло в «Крейцеровой сонате» и в образовании! Вот тема для юмориста!
Не надо увлекаться мечтами! Надо просто смотреть на жизнь. В чистой взаимной любви, в любви к человечеству вообще, в познании самого себя и постоянном стремлении к самоусовершенствованию – вот самые прочные основы к счастию. Мы, люди, беспрерывно стремимся к счастию, но все разно его понимаем; кажется, что вся наша жизнь проходит в вечном стремлении вперед, к чему-то лучшему, и как поэтому разнообразны страсти и желания! Каждый человек – особый мир…
Я начала читать А. Смита; пока прочла лишь предисловие – страшно трудно. Но теперь только начинаю ясно сознавать могущество науки. Нет силы в мире ей равной, никакие люди, полководцы и литераторы, не могут сравняться в могуществе с учеными. В самом деле, кто более велик – Александр Македонский, Наполеон или Эвклид и Адам Смит? От завоеваний Александра Македонского не осталось и следа, а геометрия Эвклида, философия Платона живы и будут жить. В 1812 году мы гнали французов – теперь они с восторгом приветствуют нас. Великая французская революция вспыхнула, потухла, – и от нее, как и от ее героев, не осталось и следа; но учение Адама Смита произвело революцию в науке, перевернуло все системы и указало миру новый путь, по которому с тех пор должны идти народы, если хотят быть экономически состоятельными. Что лучше: с внешним блеском и славой управлять одною страною и народом, чтобы потом исчезнуть бесследно, или же в тишине и бедности открывать мировые законы силою ума и мысли? – Все проходит; наука же – единственное относительно вечное, которое существует на этой земле…
Усердно читаю А. Смита, но, к сожалению, не все понимаю. Я поражена этой книгой: это гениальное произведение объясняет все так просто, и у читателя с изумительной ясностью создается система политической экономии; кажется, точно огромное здание воздвигается перед глазами. Я читаю эти книги быстро, торопясь, чтобы моих занятий не заметила мама, и поэтому принуждена небрежно пробегать второстепенное, стараясь усвоить себе только главное.
В артистическом кружке я зевала от скуки. И любители, и сцена, и вся обстановка вечера казались мне какими-то мизерными, жалкими. С тех пор как я с замиранием сердца входила в ту же залу – три года назад, – в ней ничего не изменилось: то же ухаживанье кавалеров – офицеров и студентов, то же глупое кокетство со стороны барышень, одни и те же сплетни, светские разговоры, а в общем – бесконечная пустота, пустота… провинции. Здесь нет ума, изящества, простоты, того, что делает общество интересным, и я вполне довольна, что стою в стороне от него…
Государь очень болен; все боятся, что он умрет. Принцесса Алиса[65] поспешно выехала в Ливадию[66], о. Иоанн Кронштадтский тоже приехал туда, был принят Государем и молился вместе с ним. Всюду служат молебны; все озабочены, и только и разговора, что о возможной смерти Государя. Газеты всей Европы единогласно выражают сожаление о болезни Государя, которого называют Миротворцем. Если бы не его воля, то была бы война. Но с кем? Я ведь ничего не знаю, да и вообще мы мало знаем о внешней политике и о том, что делается в высших сферах. Весьма вероятно, что и была бы война; слухи о ней ходили здесь особенно в 90–91 годах. Но я почему-то была твердо уверена, что войны не будет. Хорошо, если бы все европейские монархи следовали примеру нашего Царя…
Сегодняшния газеты говорят, что в Ялте, Ливадии, Ариадне, Ай-Тодоре масса народа, везде все занято придворными, великими князьями и княгинями. Да, теперь там, на юге, сосредоточены интересы всей России. Как бы хотелось мне хоть на минуту перенестись туда! Все бы видеть, знать и иметь возможность писать обо всем, потому что теперешнее время очень и очень интересное.
Все эти дни я усердно занимаюсь и преподаванием, и собственными уроками, и работой и только по вечерам читаю «Основания политической экономии» Милля.
Государь скончался вчера, в 2 час. 15 мин. пополудни. Мы в это время только читали телеграммы из Ливадии об опасном его положении. Александра III не стало! Не нужно говорить о том, как поражены все, вся Россия. В лице этого Императора Европа потеряет одного из самых твердых правителей, сторонников мира, который не хотел ни с кем вести войны и политика которого заставила уважать Россию. При нем произошло франко-русское сближение; дружба России возвысила Францию перед лицом всей Европы, и популярность Александра III в этой стране беспримерна. Закладка Великой Сибирской дороги, учреждение Министерства земледелия – вот дела, которые в памяти каждого русского останутся неразрывно связаны с именем Александра III, и его сохранит история под именем Миротворца… Замечательно похожи судьбы России и Франции: она в этот год потеряла своего президента, мы – своего Государя. Даже в частной жизни двух правителей находим тождественность: старший сын Карно был женихом, когда убили его отца; а к нашему Наследнику приехала его невеста…
Живя в ограниченном кругу, я так далека от общества, его интересов, политического движения, что рассказы одной знакомой были для меня новостью… Оказывается, что нигилистическое движение, которое я считала давно уже подавленным, существует… В разговоре мы даже не называли этих лиц, а говорили просто «они» и «эти»… – «Вот, что скажет теперь фабрика Карзинкиных, туда уже отправили полицию», – сказала Л-ская… – «Фабричный народ – самый опасный, там часто бывают бунты. К тому же они всегда стараются распространять свое учение прежде всего между фабричными. А ведь у Карзинкиных такая масса народа»… Я слушала с интересом: вот отголоски общественного мнения; вот первое, что всем приходит на ум после перемены власти…