– Ну и пусть говорят! Иной раз речью больше сделаешь! Пусть даже невинные страдают – в таком деле простительно забыть о других! Вот у вас какие убеждения!
– Для чего же вы ехали в Петербург? – накинулась на меня одна из самых юных курсисток. – Вот мы ехали не только для того, чтобы ходить на лекции да заниматься наукой, это слишком мало; надо узнавать людей, жизнь, слушать и сходиться с такими людьми…
– Да, – спокойно ответила я И-вой, – я ехала в Петербург учиться, заниматься; также и узнавать людей, но не для того, чтобы слушать эти речи, – слегка презрительно докончила я.
Опять поднялся шум. Вся эта молодежь оказалась такою идеальною, такою верующей в прекрасные слова и жаркие речи, что мне оставалось с честью ретироваться.
– Г-да, очень приятно видеть, что вы все такие идеальные; что вы так горячо относитесь ко всему тому, о чем я говорила. Но я не гонюсь за тем, чтобы идти вперед; я скромно пойду позади. Что ж делать, вы – идеалистки, я – нет. Во всяком случае, приятно видеть, что вы все в этом отношении очень идеальны…
Все притихли… на мои слова им было нечего возражать: я, сразу поняв их и чтобы прекратить бесполезный спор, нарочно повернула разговор, как будто бы беря всю вину на себя.
Мы разошлись. Но я сделала большую глупость, сразу высказав им свои убеждения именно на этот счет: лучше бы молчать; впрочем, об этом не стоит жалеть. Что за беда, если и высказалась? по крайней мере, пусть знают…
Но зато как мне было стыдно сегодня, когда ко мне пришла М. Е. и я рассказала ей об этом эпизоде. Тихо, серьезно, без всякого упрека за мою горячность, она объяснила мне, в чем было дело, – и на балу, и у курсистки. Оказалось, что факты были переданы неверно. Никаких речей не произносилось студентами, а говорили профессора, и полиция встревожилась совершенно напрасно. Курсистка сама взяла сундук, и там оказались незначительные бумаги. Далее М. Е. рассказала мне о людях, о которых я знала только понаслышке и так смутно, что совсем не имела понятия о них и их деятельности… Эти люди работают на пользу народа, занимаются им, развивают его… Они рискуют, конечно, всем и отдаются этому делу всецело, из чисто идеальных стремлений сделать хорошее, доброе дело. И на курсах находятся сочувствующие им. И вот, неожиданно для себя самой, я увидела, что все слухи, которые передавались в провинции, имеют свое основание. И все это оказалось так близко здесь!
Я молча слушала М. Е. Что мне было сказать? Она сообщила мне столько нового, что надо было подумать и разобраться в мыслях. Я до такой степени невежда во всем, что касается современного положения дел, что страшно было бы мне и пытаться возражать ей на ее мнение, что все это положение нужно изменить во что бы то ни стало. Но мне кажется, что, во всяком случае, не так, как хотят эти люди. Чего хотят они? восстания, революции? Они хотят этого для блага народного… Но только не надо забывать, что сдвинуть 120-миллионный народ, да еще такой, как наш русский, – надо много силы, энергии; надо быть или Петром Великим, или Стенькой Разиным. А они хотят действовать постепенно, подготовить почву, просвещая народ… И то благо, что они нашли нужным прежде его просвещать, и не задаются безумными мечтаниями дать конституцию безграмотному народу. А задались бы такою целью – было бы хуже. По силам ли берут они задачу? Когда вспомнишь о 120 миллионах, когда вспомнишь, что наша интеллигенция сравнительно с массою народа – ничтожна и так далеко ушла от него, – невольно становится сомнительно: может ли что-нибудь сделать горсть людей с массою?
Наконец-то я слышала Гревса[77] – этого любимого профессора наших слушательниц, которого ожидали с таким нетерпением и который наконец приехал и вчера читал вступительную лекцию. За полчаса до начала аудитория уже переполнилась народом: всюду, где только можно было встать и сесть, даже на кафедре, так что профессор вошел, с трудом пробираясь между слушательницами. Он средних лет; худощавый брюнет с длинным и тонким лицом, с темными глазами, очень болезненный на вид. Войдя на кафедру, он закашлялся и долго не мог начать; форточка была отворена – ее затворили; он оправился и обратился к нам: «Возвращаясь, после годичного перерыва (он прожил целый год за границей), к обычным занятиям в дорогой для меня среде, я обращаюсь с приветствием к вам, с пожеланием успеха в ваших занятиях. Но прежде чем приступить к чтению лекций, мне хотелось бы выяснить вам вашу задачу, которую вы будете выполнять в общественной деятельности или в семейной обстановке, – вы – интеллигентные представительницы русского общества будущего 20-го столетия…» – такими словами начал И. М. Гревс свою прекрасную речь. И он выяснил нам эту задачу; запишу приблизительно содержание его речи. Роль интеллигентной личности в обществе. Общество, как сумма факторов интеллигентных, имеющих свое развивающее влияние. Интеллигентный человек для своего развития должен заниматься наукой. Может ли масса действительно служить обществу, как свет? (сумма интеллигентных факторов в обществе – то, что по-франц. наз. светочами – les lumiéres). Современный взгляд на науку Брюнетьера в «Revue des Deux Mondes»: «Банкротство науки», – который отвергает значение наук, потому что они не дают ответа на вопросы филологические, о происхождении религии и др.; он признает и несостоятельность когда-либо ответить на эти вопросы и за разрешением их советует обратиться к религии: мистическое настроение общества. Два течения в современном взгляде на науку: отрицание умственного труда (Лев Толстой: сказка о труде головою[78]) и экономический материализм в истории.
О значении идеи в истории и ее призвание к работе прогресса. Идейное начало в истории общества. «Будем стремиться хорошо мыслить» – вот основной принцип нашей морали, медленный прогресс общественного строя. Прогресс проникает туда, где с ним соединяется мысль. Надо работать над устранением препятствий для развития прогресса в обществе; эти препятствия состоят в косности общества, фанатизме религии, деспотизме государства. Мысль – руководитель прогресса. Изучение истории. Что нужно знать человеку? Человек – существо общественное и религиозное (в философском смысле слова). Вопросы о сущности мира, бессмертии души и т. д. Наука беспредельна: надо надеяться, что когда-нибудь она будет в состоянии ответить и на эти вопросы, когда-нибудь она перешагнет за пределы, которые ей ставят теперь как непреодолимые преграды. То, что древним казалось недоступным в области науки, – вполне возможно в наше время; так, надо надеяться, что все вопросы, кажущиеся неразрешимыми теперь, будут разрешены впоследствии. Могущество мысли и величие человека, как мыслящего существа (изречение Паскаля: человек, как слабый тростник: капля воды, порыв ветра могут убить его; но, даже умирая, он все-таки будет царить над природой, потому что, умирая, он будет сознавать, что умирает). Стремление человека к идеалу: zum höchsten Dasein mmer nachzustreben. Человеческий и общественный прогресс; чтобы осуществить первый, надо работать для последнего. Свет нужен для прогресса. «В науке мы найдем общечеловеческие и общественные идеалы». Громкие аплодисменты покрыли последние слова профессора. Он поклонился и поскорее вышел, а то мы, конечно, продолжали бы шуметь и хлопать.
Я вышла из курсов и некоторое время шла, ничего не видя перед собой. Вот мы услышали впервые с кафедры голос не профессора только, но и человека, который обращался к нам с теми прекрасными словами, услышать которые мы смутно надеялись, поступая сюда; сам выяснил нам нашу задачу жизни, которую большинство из нас еще не ясно видит пред собой… Какой прекрасный человек! С каким участием говорил он с нами; с какой готовностью он предлагал нам свою помощь – всем желающим заниматься. Он не оратор, говорит очень нервно, по листочкам с заметками, перебирая их один за другим, иногда заминается, поправляется; но голос его звучный, и самая нервность его чтения придает его речи выразительность. Я была не совсем согласна с его мнением о том, что наука может дать ответ даже на высшие запросы человеческого духа, но все-таки это была прекрасная речь, такая, с которой надо было начинать всем профессорам. Такие речи более всего могут возбудить в молодежи все лучшие чувства и мысли, которые часто спят в ней до тех пор, пока их не разбудит хорошее слово или дело.
Вчера внезапно скончалась Надежда Васильевна Стасова[79]. Она выехала из дома по делам наших курсов и, поднимаясь по лестнице к одной из своих знакомых, за которой должна была заехать, – упала, пораженная ударом. Швейцар, не зная, кто она и к кому шла, посадил ее на извозчика и отправил в Мариинскую больницу. Знакомая Н. В. дама ждала ее; наконец вышла и спросила у швейцара, не заезжала ли за ней дама? Швейцар ответил, что никто не заезжал, только с полчаса тому назад он поднял какую-то даму на лестнице. Знакомая Н. В. по описанию узнала ее и тотчас же поехала в Мариинскую больницу, откуда и дали знать братьям покойной. Они ее очень любили и, говорят, просто убиты горем. Нам объявил о ее смерти директор после лекции логики, на которую собираются все 4 курса словесниц и еще математички, всего – более 400 человек. Большинство первокурсниц, в особенности приезжих, очень мало или совсем почти не знали Н. В. Стасовой; поэтому речь одной из старших слушательниц о ее жизни и деятельности явилась как нельзя более кстати.
Директор выразил скромное желание, чтобы мы избрали от себя депутаток для присутствия на похоронах; но мы, как только он ушел, решили, что пойдем все. Начались приготовления: пока в зале собрался хор певчих репетировать панихиду, в IV аудитории считали и собирали деньги на венок. Времени было очень немного: скоро лекция Гревса. Он приехал прямо с панихиды и сказал краткую речь, посвященную памяти покойной, в которой охарактеризовал ее энергичную деятельность на пользу высшего женского образования. Как распорядительница Высших женских курсов, Н. В. в течение 10 лет ежедневно являлась на курсы в 10 час. утра и бывала до 4. Когда курсы были преобразованы и Н. В. должна была устраниться от роли распорядительницы, она все-таки продолжала деятельное участие, как член комитета Общества доставления средств В. ж. курсам. Всегда и везде она проявляла свою необыкновенную деятельность и горячее участие к слушательницам курсов, ничто не удерживало ее от участия в общественной деятельности, и так как у нее не было семьи, то она посвящала всю свою жизнь на служение делу высшего женского и народного образования (она была одна из первых организаторов воскресных школ, которые возникли в 60-х годах). Гревс закончил свою речь предложением почтить память покойной вставанием. Только после этого он начал свою лекцию…