Как-то раз одна из наших интернаток в минуту откровенности, разговорившись о своей жизни, довольно ясно намекнула, что ей пришлось уже многое пережить, и потом спросила меня: «А вам пришлось испытать что-нибудь подобное?» Я ответила отрицательно. Она удивилась. «Значит, вы всю жизнь прожили как под колпаком, не встречаясь с людьми?» – спросила она. – «Да, в данном случае – не пришлось», – невольно усмехнулась я и мысленно добавила: «Да и не придется», потому что здесь моя однообразная студенческая жизнь, с ограниченным кругом знакомства, опять-таки своих же товарок-курсисток, пройдет так же однообразно и спокойно и даже, пожалуй, без всяких сближений со студентами, как и в этот год; а пройдет это время, и если мне удастся осуществить свое намерение – получить место в деревне, – так будет еще менее случаев для каких бы то ни было знакомств.
Это – немножко скучно, но что же делать? Если жизнь так складывается… не всем же все дается. Читая всевозможные рассказы, романы, этюды, где говорится о печальном положении женщины, которую никто никогда не любил, я отношусь к этому как нельзя более хладнокровно. Что ж? Ведь не всем же; а если я не принадлежу к этому избранному числу – значит так и надо, так и лучше… Но жизнь никогда не может оказаться скучной и печальной, если ее наполнить разумною, интересною деятельностью и руководиться при этом любовью к людям вообще.
Однако вот что действительно было бы хорошо и удобно – иметь хоть одного знакомого студента, только человека интересного, с которым можно было бы обо всем поговорить и которого можно было бы приспособить для доставки книг, а иначе не стоит. Но я уверена, что это и не случится, именно потому, что мне этого хочется, – моя судьба такая. Ну что ж! велика важность, и без него можно обойтись… Нельзя же чересчур много требовать от жизни, в особенности мне, – которой ничего не дается сразу.
Скоро экзамены, в половине марта. Так как свадьба Вали предполагается в самый разгар экзаменов, то я рассчитала, что мне было бы выгоднее сдать сначала возможно большее число их. Я наметила два, по латинскому и русскому языкам, и теперь отчаянно боюсь, хуже последнего семинариста: а если не приготовилась, а если не сдам? (Так как я совсем не посещала этих лекций…)
Интересно, что сказали бы наши интернатки, если бы знали, что я сегодня исповедовалась и завтра буду приобщаться…
Насколько я могла подметить из случайных разговоров с моими сожительницами, – одни из них относятся скептически-равнодушно к существованию Бога и вообще к религиозным вопросам, другие с мучительным недоумением, третьи – признают Его, но совсем не признают нашей религии, с ее обрядами, создавая себе свои теории; все же вообще – относятся с полнейшим индифферентизмом к религии так, как она есть теперь, к ее обрядам, к ее содержанию.
В прошлом году, в Ростове, я случайно встретилась с молодым и симпатичным священником, который на мой вопрос: что же надо делать для того, чтобы правильно веровать, чтобы отличать религию истинную от ложной, – ответил: «Надо изучать свою веру…» Эти слова меня поразили своею неожиданностью, и, однако, этот ответ был как нельзя более естественным. Правда, как же такое простое соображение не пришло мне раньше в голову? Ведь изучаем же мы музыку, языки, тьму всяких ненужных предметов по окончании гимназии, а о вере не думаем? На школьной скамье мы заучивали машинально то, что нам дают учебники и толкуют учителя; Закон Божий – мы считали учебным предметом наравне с арифметикой и прочими, с ним представление о религии даже как-то не связывается. По окончании среднего учебного заведения кто выходит замуж, кто так себе живет, ничего не делая, кто трудится, кто учится, но никто не думает о вере: то, что мы вынесли из гимназии, – у одних обращается в простую, немудреную веру без рассуждения, у других она исчезает под влиянием обстановки или вследствие собственных убеждений.
Поступив сюда, я с интересом ожидала лекций богословия, над которыми слышала столько насмешек. Я думала, что так можно рассуждать только с предвзятой точки зрения, что в богословии нет ничего достойного насмешки, и когда о. Рождественский взошел на кафедру – я вся обратилась в слух и ожидание. Но увы! лекции богословия с внешней стороны были прямо невозможны: батюшка до того заикался, что трудно слушать при всем желании, приходится напрягать все внимание, и в конце концов, кроме утомления, ничего не выносишь. К тому же батюшка часто пропускал лекции. Я бросила ходить на богословие, но теперь читаю его пред экзаменом, читаю, стараясь найти в нем все, о чем мне твердили раньше: что это просто чепуха, которую учить не стоит, что лекции никуда не годны, что богословие заставит скорее потерять веру (как говорил нам Введенский), чем укрепить ее. Я читаю и действительно нахожу некоторые места, которые ни в каком случае не могут убедить человека с пошатнувшейся верой, не могут ничего доказать; но я не могу смеяться над этими страницами, потому что нахожу и такие, которые мне кажутся совершенно истинными. Таковы те, где говорится о религии как о необходимой потребности человеческого духа, те страницы, где рассматривается, хотя отчасти, история религии. Но со всем тем все богословие строит свои главнейшие основания так, что они доступны только вере и неверующего убедить не могут. – Доказательств, доказательств! – требуют многие, когда им начинают говорить о Боге, бессмертии души и т. д. Доказательства же богословия основываются на форме всеобщего существования религий, из этого оно выводит заключение о божественном происхождении человека, о прежних непосредственных отношениях с Богом. Интересны, далее, разборы доказательств Декарта, Лейбница; лучшим же и наиболее убедительным из всех является кантовское доказательство, основанное на категорическом императиве. Он так ясно, так убедительно говорит человеку о бытии Высшего Существа, так возвышенно… Но ведь сам Кант отрицал религию во всех ее внешних проявлениях и, следовательно, с точки зрения богослова в этом отношении не прав.
Когда мне говорили, что на курсах в Бога не верят, и предсказывали, что я непременно сделаюсь неверующей, – я всегда была уверена, что этого не будет, что мои религиозные убеждения тверды и их не так легко поколебать не только курсисткам, но даже самим курсам, даже лекциям профессоров. Когда я оборачиваюсь назад, то вижу, что я верила прежде, как-то не рассуждая, не вдумываясь хорошенько, на что, собственно, я опираюсь и что меня руководит в моей вере: верила – ну и верила, совершенно машинально, в силу, должно быть, бессознательно отразившейся на мне веры предшествовавших поколений, которые веровали так же просто, как и сами жили. И вот теперь я читаю эти лекции серьезно, внимательно следя за каждым словом, стараюсь поставить себя на место неверующих, спрашиваю себя: а это доказало бы мне? произвело бы на меня впечатление? Но стать всецело на их точку зрения мне не удается. Я не могу отказаться от веры. Я чувствую, что что-то есть во мне, что составляет часть меня самой, что отбросить я не в силах, что живет во мне с детства. Или во мне есть та мистическая жилка, заставлявшая меня в детстве зачитываться житиями святых в огромных Четьих минеях, которые брала моя бабушка у о. Петра «почитать» и которые увлекали меня мечтать о пустынях, где спасались святые подвижники, о путешествии туда, о келии где-нибудь на скале, где я непременно хотела жить после, «когда вырасту большая».
Теперь я поняла, что надо выделять при слове «вера». Ведь если во всем следовать учению Церкви, то мало еще просто признавать существование Бога. За ним идет целый ряд догматов, Библия – в ней учение о происхождении мира, человека. Но вот в этом-то наука и сталкивается с религией и противоречит ей. Разве современная естественная наука не утверждает теории постепенного развития? Геология – та считает существование Земли десятками тысяч лет; сравнительное языкознание не станет руководствоваться в своих изысканиях сказанием о строении Вавилонской башни и смешении языков. Религия же в Библии дает нам ответы на все эти вопросы в строго религиозном духе. Наконец, нам известно и учение о Божественной личности Иисуса Христа и учение о Нем как об исторической личности, отрицающее Его божественное происхождение и которое наш батюшка, наверное, опровергнул бы по пунктам. Вот те самые резкие, в глаза бросающиеся противоречия, с которыми мне пришлось столкнуться…
Итак, мало одного основного вопроса: верить или не верить в Бога? Если верить, то как? Следовать ли учению Церкви или создавать себе свои выработанные теории? Если следовать учению Церкви, то принимать ли и внешнее выражение этой веры в религиозных обрядах? Если принимать, то все ли обряды, какие из них нам кажутся более важными, имеющими внутренний смысл, и какие кажутся излишними, а иногда и устаревшими, непригодными при современном уровне умственного развития общества? Вот те вопросы, на которые наталкиваешься при виде всех вышеприведенных противоречий и взглядов, высказываемых мне некоторыми из знакомых курсисток. Хотя у меня их и очень немного, но какое разнообразие во взглядах и убеждениях! От убежденной материалистки все ступеньки до наивно детски-верующей. И насколько мне удалось подметить, неверующие, или настолько сомневающиеся, что их сомнение граничит с неверием, отрицающие все обряды, всю внешнюю сторону религии – и есть наиболее развитые, наиболее интересные и образованные. Так что здесь я вижу справедливость мнения, которое не раз приходилось читать: что интеллигентная часть общества отличается если не полным неверием, то полнейшим религиозным индифферентизмом. Это очень печально. Вот мне и нужно ответить себе на эти вопросы, если я признаю Бога… Впрочем – есть еще один: почему я верю? И вот я отвечаю… не сразу. Почему? – должно быть, для меня, как и для всего человечества вообще, во все времена, это составляет необходимую потребность духа, существенную часть меня самой, моего «я». Сознательно я признаю существование Высшего Существа, Творца всего сущего; я не сомневаюсь…