И мне невольно вспомнилась статуя Залемана, изображающая усталое, вечно стремящееся вперед человечество, с надписью:
Il tanto affaticar che giova?[94]
Помню, как меня охватила бесконечная усталость, когда я остановилась перед этой статуей… и мне захотелось самой сейчас же уничтожиться, с закрытыми глазами медленно погрузиться в нирвану… исчезнуть, слиться с природой как часть ее.
И опять это ужасное: почему же все это устроено так, а не иначе? – встало предо мною. Старый, забытый вопрос, который занимал меня одно время, когда я была еще подростком и размышляла о будущей жизни: почему же все-таки немногие будут счастливы, отчего Бог устроил все так? – этот вопрос встал вновь предо мною во всей своей ужасной ясности.
Я чувствовала себя подавленной, уничтоженной… Часы шли – я их не замечала…
Поздно вечером я подняла голову, посмотрела на икону, хотела было опуститься на колени и… не могла. Вся моя вера – точно заволоклась густым туманом, за которым исчезла. Ни слов, ни мыслей, ни настроения – ничего у меня не было на сердце для молитвы в эти минуты.
Я легла спать. Рука не сделала обычного движения – крестного знамения… Все точно замерло во мне…
На другой день я встала с тем же вопросом; за что бы я ни бралась – всюду меня он преследовал, и мне казалось еще бессмысленнее как свое, так и существование других.
И так все эти дни. Я почти не могу ничем заниматься, на сердце так тяжело… Теперь передо мной лежала раскрытая книга – «Боярская дума» – и какое мне было дело до всех этих бояр, окольничих, думных дьяков?..
И, упав головой на стол, я плакала горькими, неудержимыми слезами… и не стыдилась своих слез… Я была одна со своим отчаянием, никто меня не видел, да и кто бы мог мне помочь?
Как завидовала я всем материалистам! Как счастливы они своим сознанием, что нет никакого бессмертия, что они могут умереть с полным сознанием того, что уже не будут жить после смерти!
Я решила обратиться к Введенскому: может быть, он хоть что-нибудь сумеет ответить на мой вопрос…
Прошло уже несколько дней… Я спрашивала Введенского. Конечно, он ничего не мог ответить мне на такой вопрос, прямо сказав, что я спрашиваю его, в сущности, о невозможном. Я почувствовала, что сделала большую глупость, тем более что за эти дни я уже и не ожидала от него никакого ответа… Но думаю, воспользуюсь случаем и спрошу его, нет ли такого сочинения в духе материалистов, которое могло бы разбить всякую веру в бессмертие. Он засмеялся. – «Такого сочинения нет… ведь вы уже слышали, что материализм, как и дуализм, не доказуем, следовательно, теперь, после моих лекций, никакое материалистическое сочинение не докажет вам, что не существует возможность веры в бессмертие». – «Но мне хотелось бы отделаться от этой точки зрения, потому что в таком случае гораздо легче жить и легче умереть…» – «Попробуйте… прочтите: „Stoff und Kraft“ Büchner[95] или „Wissenschaft und Völkerglaube“[96]. В первом – вы найдете, так сказать, всю суть материализма; книга очень распространенная, ее вышло уже 19 изданий. Только она вам теперь ничего не докажет… Попробуйте прочтите…» – сказал он спокойным и уверенным тоном. Решив воспользоваться случаем до конца, я спросила его, почему при мысли о вечности, при одной попытке представить себе ее, которая мне никак не удается, меня охватывает ужас… отчего это? Или оттого, что мы не можем вообразить себе вечное существование, или просто зависит от индивидуальности? – «Оттого, что мы действительно не в силах представить себе вечность; вы хотите представить себе невозможное, вы истощаете себя понапрасну, от этого и происходит ужас. Вечность можно мыслить, но представить себе ее нельзя. Попробуйте вообразить круглый квадрат, т. е. невозможное. Будете стараться вообразить и тоже в конце концов придете в ужас». (Я потом сообразила, что можно было возразить ему, что круглый квадрат, в сущности, бессмыслица и что его нельзя сравнивать с вопросом о вечности; но из-за выражения – не стоило спорить, результат был бы все тот же.) Это был единственный вполне удовлетворительный ответ, и я осталась довольна, что спросила его об этом, так как вопрос о вечности тоже мучит меня. Мы говорили наедине, и весь наш разговор продолжался лишь несколько минут; потом я поклонилась и ушла.
Вчера я слушала вступительную лекцию по естествознанию у одного молодого лектора, нынешней весною кончившего курс в университете. Он – знакомый нашей В-ой и предложил устроить чтение лекций у себя на дому для желающих, которых набралось человек 25. Не скажу, чтобы лекция меня заинтересовала. Штука давно известная: начинается с изложения теории материи, затем переход к атомизму, словом – материализм чистой воды. Мне эта уверенность в существовании материи и невообразимо мелких атомов казалась почти что смешной. Привыкнув к строгим логическим выводам Введенского, я находила странным изложение, начинающееся с понятия материи и не доказывающее научно, строго логически ее существование.
Я спрашивала невозможное…
Недавно, в воскресенье, я занималась, усердно читая «Боярскую думу». Но в конце концов я все-таки отодвинула книгу в сторону… Звонили к обедне… Это напомнило мне время, когда я сама ходила в церковь…
Вернуться опять к вере?.. принять то христианское миросозерцание, которое дают нам с детства, дают готовым, со всеми его высокими нравственными идеалами? Но что мы потом из него делаем? Разве вся та масса, которая известна под названием «христиан» и «верующих», действительно христиане и верующие? Что из того, что мы посещаем церковь, говорим, что верим в Бога, и даже исполняем предписываемые обряды? Разве многие вдумываются в истинный смысл религии, в те высокие нравственные идеалы, которые она представляет нам и которые были так живы в первые времена христианства?
Прошли века. Святая Церковь официально признана со всеми ее уставами, обрядами, учениями, все цивилизованные нации – христианского вероисповедания; как же она понимается в различных слоях общества? низший класс, масса, верует, чувствуя, что есть что-то Высшее, что не верить – нельзя, что это так надо; они усваивают себе все обряды, в большинстве случаев не зная их смысла. Веруют немудро, но твердо. Если и пробуждается самостоятельная мысль, она никак не может найти удовлетворения в окружающей среде; но мысль, раз пробужденная, требует исхода, возникшие вопросы требуют ответа… И кто скорее ответит, к тому пойдет простой человек. Отсюда развитие всевозможных сект… Далее, – как верует общество, «интеллигенция» всякого рода, обладая средствами образования? – Мы, люди «развитые», в большинстве – «все верующие» – ходим в церковь, вздыхаем о своих грехах, даже сокрушаемся о них и… продолжаем все-таки жить, «как все», т. е. по установленному шаблону, к которому религия приспособлена очень удобно и легко. Родятся у нас дети, по церковному обряду их крестят, затем «воспитывают» опять-таки по раз установленному шаблону: там учительницы, гимназия, университет и служба для мужчин, гимназия и замужество для девушки. После «устройства» молодого поколения мы с радостью смотрим на их счастье, если они им пользуются, и печалимся, когда их постигают неудачи. Затем – мы продолжаем жить своею личною жизнью, занятою делами, удовольствиями, общественными отношениями… И так – все время до конца жизни. Иногда – мы умираем, нас хоронят по обряду Церкви, за нас молятся… и все… и это все? – да. И во всей этой жизни, которою живет масса общества, нет ни искорки понимания истинного смысла той религии, которую они, по собственным словам, исповедуют. Тот высший идеал, который она проповедует – стремление к нравственному совершенствованию, – совершенно игнорируется всеми, а между тем в этом-то и весь смысл. Кто задумывается в наше время над этим вопросом при воспитании детей, при прохождении всего жизненного пути, кто руководствуется этим принципом? – Да решительно никто, все точно забывают о его существовании. И что же выходит? Дети вырастают нравственно чуждые родителям, не связанные с ними этою самою прочною связью, какая только может быть; они идут своей дорогой, взгляды двух поколений расходятся; родители бывают недовольны молодым поколением, говорят, что «нынешняя молодежь хуже прежней», чувствуют, как пропасть между ними становится все глубже; и хорошо еще, если дело не дошло до борьбы. Многие ли родители понимают своих детей, знают их душу, входят в их внутренний мир? Многие ли мужья живут со своими женами вполне общею жизнью, не только внешнею, но и внутреннею: умственною и нравственною? В большинстве случаев, вступая в брак, не думают ни о такой жизни, ни о детях, ни о своей нравственности, даже когда любят свою жену. Вступают в брак – опять подчиняясь внешней обрядности, необходимости, и только. В результате – прожитая жизнь современного интеллигента, когда она направлена даже к высшим этическим целям служения ближнему на разных поприщах, все же является лишенной самого важного – этого внутреннего содержания. А сколько таких у нас, на Руси! И не счесть… И вот, в результате, все мы, «православные христиане», числимся исповедующими православную веру, подчиняясь преимущественно обрядам; мы в данном случае ничем не отличаемся от лишенных образования низших классов, но существенно хуже их. Словом, в сущности, мы ничем не отличаемся от неверующих, даже хуже их, потому что те взамен создают себе разные теории, иногда весьма высокого нравственного достоинства, и живут согласно своим убеждениям. И вот, вся эта масса общества, по крайней мере все те, которые называют себя верующими, в тысячу раз хуже сектантов и неверующих: первые страстно ищут истины, выхода из мрака, и не их вина, если они заблуждаются; а вторые прямо отрицают то, что мы на словах и по внешности признаем, но внутреннего смысла чего не понимаем, вернее – не вдумываемся и знать не хотим.