Я вошла в номер. Навстречу вышел пожилой господин, высокий, стройный, с лысой головою и большим носом, но в общем производящий такое впечатление, что эти недостатки его наружности даже вовсе не замечались. Он как будто не ожидал видеть меня (позже, в разговоре со мною, он признался, что, увидев в моей коротенькой записке слово «лекции», – он подумал, что это писал какой-нибудь студент, и адресовал мне телеграмму «Дьяконовскому»), но тотчас же учтиво поклонился, попросил подождать минутку и сам вышел.
В небольшой передней вместе со мной раздевался молодой человек в военной форме, которого Неплюев отрекомендовал мне как одного из членов братства. В гостиной этот молодой человек непринужденно заговорил со мной, спросил меня, читала ли я сочинение «Что есть истина?», и стал рассказывать мне о предстоящем в 1900 году конгрессе мира во время Парижской всемирной выставки. По лицу видно было, что это – простой крестьянин, по разговору – интеллигентный человек. Скоро вернулся и Н. Н.; он спросил меня, могу ли я говорить при члене братства. Я, конечно, молчала, – молодой человек тотчас же вышел.
Я решила не думать, о чем буду говорить. Все, что есть на душе, вырывалось наружу, и в то же время у меня в голове вертелись философские и исторические вопросы о христианстве, потому что уже в это время ясно вырисовывалась предо мной несостоятельность моей веры, вся моя ничтожность как христианки, и после этого сознания – сомнение не только брало верх – оно уничтожало меня самое. Но прежде разговора мне надо было выяснить ему, хотя немного, мою личность, чтобы он мог лучше понять, с кем имеет дело; и вот – долго сдерживаемое волнение взяло наконец верх: страдания всей моей жизни, казалось, ожили во мне, голос мой оборвался на первой же фразе, и я зарыдала… право, невольно. Он не встал, но положил сочувственно свои руки на мои, не двинулся и сидел молча, ожидая, что я скажу ему далее. И мне больно стало и стыдно за свои слезы перед этим равнодушно-спокойным человеком. Я хотела овладеть собою, но не удалось, – и продолжала мой рассказ, стараясь выражаться как можно короче, и голос мой дрожал, прерываясь рыданиями. Он предложил мне воды. Я отказалась, и вдруг моя гордость возмутилась, я тотчас же овладела собою и заговорила спокойно… Чем дальше говорила, тем более увлекалась, – перейдя от своей личной жизни к курсам – во мне уже заговорил человек не личного, а общественного страдания; невольно рассказала я ему случай с истерикой на лекции Введенского, и у него вырвалось восклицание: «как это можно». Наконец я подошла к первому и основному вопросу – о создании Богом мира и неиссякающем источнике зла и бедствий человечества, которое всегда было и будет, по тексту евангельскому, «много званых и мало избранных», и о цели создания мира. Но тут он меня прервал: «На такие вопросы отвечать тотчас же я не могу; я не шарлатан, чтобы отвечать сразу и категорично… Да и вы мне можете не поверить… Вы и еще имеете вопросы?» – «Да, еще несколько», – отвечала я. – «Вот лучше летом приезжайте ко мне в братство, я буду там все время до октября… Сейчас напишу вам, как к нам ехать. Там мы можем поговорить». Он встал, взял бумагу и написал несколько строк. Я нарочно смотрела, как он пишет, но у меня нет уменья определить человека по почерку. – «Вы меня простите, но я в настоящее время совсем почти на отъезде, у меня так мало времени», – говорил он. – «Я вполне понимаю, что вам некогда, и прошу извинить меня – я отняла у вас время». – «Я советую вам познакомиться с Марией Петровной Мяс-вой. Вот, мать – светская женщина, а она – живая душа… Еще Надежда Николаевна В., дочь профессора, очень симпатичная девушка». Я стояла в нерешительности: кто она такая? стоит ли? – мелькнуло у меня в голове сомнение, и в то же время я была тронута его душевною деликатностью, желанием сделать что-нибудь для меня, и чтобы не обидеть его – молчала. – «Я особенно рекомендую вам Мяс-ву, она очень умная, – как бы угадал мои мысли Ник. Ник. – Я сегодня буду у них обедать и скажу ей о вас, и она вам или вы ей – напишите». Я молчала. Он упомянул еще о том, что она участвует в обществе, устроенном кн. Щ-товой. Худшего нельзя было сообщить: я слыхала об этом обществе от Щепкиных – и ничего хорошего, кроме нелестных отзывов о характере княгини. Я, конечно, высказала мое мнение по этому поводу, но Н. Н. постарался меня успокоить, загладив невыгодное впечатление своих слов указанием на хорошую цель этого общества. Потом я спросила его, не обращались ли к нему студенты университета, – мне так хотелось бы встретить среди своих товарищей сродного мне по образу мысли. Оказалось – нет, но он обещал мне написать, если кто обратится к нему, – и, еще раз повторив свое приглашение к Марии Петровне, мы простились. Но тут я вспомнила о своей всегдашней осторожности и сообразив, что он может ради характеристики передать обо мне этой барышне все то, что я ему говорила, и, пожалуй, – о, стыд! – о том состоянии, в каком была я во время этого рассказа; страх и гордость поднялись во мне, и я решительно просила его не передавать Марии Петровне всего, что я ему говорила. «Ну, скажите ей вкратце, самое необходимое, не более». Он как будто не понял меня… – «Отчего же?» – «Так, – коротко отрезала я… – не говорите всего, не надо… и вообще никому не говорите, что я у вас была», – сказала я и простилась.
По дороге я обдумывала все пережитое и виденное. Сдержанность Неплюева невольно напоминала мне, с какой любовью встретил меня нынче в августе о. Антоний, как, обняв меня, он назвал своею дочерью, – сколько нежности и ласки было во всем его обхождении… А этот не такой, и от него я не получила, чего мне было нужно, хотя он все-таки хотел что-то для меня сделать. Впрочем, на первый раз мне бывает всегда неудача, к этому я уже привыкла, но во всяком случае я не могла удовлетвориться этим коротким разговором и всю свою надежду полагала лишь на возможное посещение этой школы.
Занятия научные я как-то оставила и все эти дни по утрам читала «Что есть истина?», вновь находя много сходного со своими мыслями, особенно о воспитании, о жизни современного общества… Ранее передуманное – и изложенное в этой книге производило на меня, конечно, сильное впечатление.
На днях написала М. Ос. Меньшикову, чтобы он приехал в редакцию, мне хотелось поговорить с ним. И разговор наш был очень интересен. Он говорил мне о Льве Толстом, об его симпатической личности. Я спросила его, знаком ли он с Неплюевым? – «Как же… был у меня третьеводни (он именно так и выразился), был у меня в Царском, прощался со мною!» – «А что вы думаете про его братство?» М. Ос. сомнительно покачал головою… – «Не нравится мне это; у него в школе какие-то кружки, – надзор старших за младшими, – это что-то иезуитское… Вот он меня давно зовет к себе, статьи мои там читает – я же все никак не могу собраться. И на этот раз он очень звал меня, может быть, летом соберусь… Сомнительно мне это братство. Вот и Николай Петрович Вагнер там был… Например, у него для дохода существует водочный завод». – «Неужели?!» – изумилась я. – «Да… я как узнал это, говорю: как же это так, Ник. Петр., и завод-то? Тот молчит. Неплюев оправдывается тем, что дело в количестве потребления, но ведь это не оправданье». Я слушала молча. Действительно, завод и меня сбил с толку. И больно мне стало, что нет совершенства на земле. Но Меньшиков был и против самого братства: «Что это? Устроил какой-то оазис, в котором счастливы немногие. Нет, пусть он отпускает своих учеников в жизнь, пусть они действуют в обыкновенной среде…» В этом я была не согласна с М. О.: именно мне и нравилось братство, его существование даже необходимо для наглядного доказательства силы идеи. Конечно, это мое мнение применимо только к такому братству, устройство которого по возможности близко к идеалу; насколько же приближается к нему братство Неплюева – не знаю.
После более чем двухмесячного перерыва – снова берусь за перо. Возвращусь к тому времени, – это для меня необходимо, так как в эти дни со мною произошло что-то странное.
Я все время, с конца февраля, читала каждое утро по главе из книги Неплюева; это доставляло мне какое-то особое ощущение: я читала критику всей нашей жизни, некоторые страницы которой дышат такой искренностью, такой беспощадной правдой, что невольно вырывалось рыдание и сильнее чувствовалась вся неправда жизни, вся сила горя современного человечества… Тогда же, на курсах, я получила письмо и сразу догадалась, что это от М. П. Мяс-вой – почерк был женский, незнакомый. Прочла… все письмо было написано так, как именно надо было написать: каждое слово, казалось, сказано было от сердца и в то же время – осторожно, точно с тайной мыслью, чтобы я как-нибудь не исказила его смысла и не обиделась бы. Уже с первой странички письма чувствовалось, что пишет человек незаурядный; только традиционное начало «многоуважаемая Е. А.» и конец «готовая к услугам» напоминали об уступках автора некоторым избитым «формам вежливости». В конце письма она говорила: «Я хотела бы иметь волшебные очки, чтобы посмотреть на вас, когда это письмо будет в руках ваших. Может быть, вы будете недовольны?..» Я читала в коридоре у стола, за которым завтракают слушательницы, и привычка владеть собой при посторонних – заставила меня прочесть все, не выражая ровно никаких чувств на лице; но, придя домой, я невольно задумалась: что отвечать мне на это письмо, полное любви и деликатности? Я всем сердцем оценила его, но… на ответ у меня не находилось слов. Заговорил «практический разум» (не кантовский, конечно, а житейский), холодное, критическое отношение и выработанное жизнью недоверие к людям. Предо мной встали такие соображения: а сколько ей лет? – Если она молоденькая энтузиастка, розовая девочка лет 18, которая пишет мне так под влиянием слов Неплюева, из интереса просто познакомиться с курсисткой? Что ж может оказаться у нас общего? и не принесет ли ей скорее вред, чем пользу, знакомство со мною, потому что тогда она узнает, что в жизни не одни радости, а не сталкиваясь с такими, как я, она может пожить долее в тишине душевной? А если она окажется с крайне узкими взглядами на жизнь и людей – тогда мне только больнее будет разочарование в ней… Слова же Неплюева и простое соображение, что этот пожилой, знающий людей человек не стал бы рекомендовать мне неподходящую особу – как-то на этот раз не действовали на меня. Он мог ошибиться, мало ли что бывает… Итак, я находилась в нереш