Со всем тем я вполне находился под обаянием Леонида Андреева как писателя. «Жизнь человека», «Иуда Искариот» принадлежат к любимым моим произведениям. Но таково уж свойство Ясной Поляны: здесь, ставя невольно каждого посетителя рядом с Толстым, по большей части приходишь к выводам слишком строгим по отношению к наблюдаемому человеку и делаешься, вероятно, несправедливо придирчивым.
По отъезде гостя Л.Н. работал, как всегда. После завтрака верхом не поехал, а пошел гулять пешком с Гольденвейзерами и Софьей Андреевной.
Из дальней деревни приходили мужики с жалобой на своего помещика, отнимающего у них выгон. Л.Н. дал им записку к тульскому адвокату.
Я уходил в Телятинки на репетицию спектакля и, вернувшись вечером, застал в столовой большое собрание. Были Горбуновы, Николаевы, Буланже, Гольденвейзеры и свои – Л.Н., Софья Андреевна и Ольга Константиновна. Стали меня расспрашивать о спектакле. Толстому не удастся у нас быть, так как завтра, только на один вечер, приезжает в Ясную московский скрипач Борис Сибор. Но ему так хотелось побывать на спектакле, что он даже старался выгадать время, чтобы приехать до или после игры Сибора. Но это оказалось невозможным. Мы же не можем отложить спектакль, так как некоторые из его участников сразу после него, в этот же день, уезжают.
Между прочим, Л.Н. досадливо махнул рукой и промолвил:
– Эх, мое авторское самолюбие задето! Нужно было вам дать новую пьесу!..
Говорил за столом, что всю ночь думал о том, что нужно писать для кинематографа.
– Ведь это понятно огромным массам, притом всех народов. И ведь тут можно написать не четыре, не пять, а десять, пятнадцать картин.
Я передал Л.Н. слова Андреева, что ему удобнее всех начинать писать для кинематографа: он сделает почин, а за ним пойдут и другие писатели, которые первые не решаются «снизойти» до писания для кинематографа. Андреев говорил также, что если Л.Н. напишет, то он скажет Дранкову, владельцу кинематографической фирмы, и тот привезет в Ясную труппу актеров и хорошего режиссера, чтобы тут же разыграть и снять пьесу.
Играл Гольденвейзер.
– Прекрасно, прекрасно! – говорил Л.Н. после сыгранной сонаты Бетховена «Quasi una fantasia».
Затем Гольденвейзер играл преимущественно Шопена. Говорили о музыке.
– Мне нравится Гайдн в своем роде, – говорил Л.Н., – какая простота и ясность! Всё так просто и ясно, и уж никакой искусственности.
Расспрашивал Гольденвейзера о Шумане, Шуберте.
– Кажется, он кутила был? – полюбопытствовал о последнем.
Ольга Константиновна заметила по поводу полученного сегодня от Поссе письма с его впечатлениями от поездки по югу России с лекциями о Толстом:
– Какие вы интересные письма получаете, папа!
– Я этого не стою, – ответил Л.Н. – Живешь в деревне и получаешь со всех концов, как по сходящимся радиусам, сведения о самом дорогом для тебя, то есть о движении – и положительные, и отрицательные.
Поздно вечером Л.Н. принес ко мне в комнату письмо для дочери и просил надписать адрес.
– Я потому вчера сам запечатал письмо, – говорил он, – что писал там лестное о вас, а вам это не нужно знать… То есть не лестное, а приятное. Писал, что мне с вами хорошо работать.
23 апреля
Утром Л.Н. вернулся с прогулки с распустившейся веткой дуба в руках. Он показывал нам это новое свидетельство необыкновенно ранней весны.
Я с утра ушел в Телятинки, где и провел целый день. Вечером в большом амбаре у Чертковых состоялся спектакль – «Первый винокур» Толстого. Я играл мужицкого чертенка, Дима Чертков – бабу, Егор Кузевич – мужика, один рабочий из Тулы, уроженец Телятинок, – сатану и т. д. Спектакль сошел, по-видимому, удачно. Крестьянская публика, которой собралось человек двести, осталась очень довольна. Из Толстых никого не было: в Ясной играл Сибор. Зато присутствовал местный урядник, который, переодевшись в штатское платье, потихоньку пробрался в публику посреди действия, чтобы понаблюдать, не станут ли «толстовцы» смущать крестьянство какими-нибудь «недозволенными» речами. Однако на этот раз поживы ему не было.
24 апреля
За поздним временем, вчера по окончании спектакля я заночевал в Телятинках и сегодня утром вернулся в Ясную Поляну вместе с Белиньким, который шел на свою обычную работу. У террасы мы встретили Л.Н. Он только что вышел на прогулку, с некоторым запозданием, так как было уже более девяти часов.
– Ну что, как прошел спектакль? – обратился он к нам, поздоровавшись.
Мы ответили, что вполне удачно. Л.Н. порадовался и еще раз выразил сожаление, что не мог быть на спектакле.
– А у нас был Сибор, – добавил он, – и прекрасно играл.
Недаром встал Л.Н. так поздно. На самом деле, он сегодня очень плох. С ним даже повторилась несколько раз случавшаяся с ним и ранее забывчивость. Так, я упомянул по одному поводу о Митрофане Семеновиче Дудченко, прекрасно известном Л.Н., находившемуся с ним в переписке.
– Какой это Дудченко? – внезапно спросил он.
– Митрофан Семенович.
– Да где он?!
– В Полтавской губернии.
– Ага!
Сегодня Л.Н. прислали сборник, посвященный памяти В.А.Гольцева[24].
– Меня эта книга приятно поразила. Здесь два моих незначительных письма; а кроме них, мысли о любви, да самые лучшие. Посмотрите, откуда они, не новые ли это версии? А то можно ими воспользоваться.
Но мысли оказались взятыми из прежних произведений и в «На каждый день» уже включены.
Вечером позвал с письмами к себе. Ему стало еще хуже. Он полулежал в кресле, протянув ноги на стуле. Голос слабый, почерк тоже сбивчивый и тяжелый. Подписал свои письма и прочел написанные мною. Между прочим, сегодня я узнал, что третьего дня он велел расковать Дэлира и пустить его в табун.
Один поэт писал сегодня Л.Н.: «Я, как вам известно, в настоящее время пишу, собственно говоря, разные стихотворения, преимущественно классические, есть и юмористические». Я, грешным делом, думаю, что у этого поэта и классические стихотворения все юмористические.
25 апреля
Гулял Л.Н. очень мало. Ходит тихо-тихо, видно, слаб.
Позвонил мне. Пришло письмо с просьбой указать список книг, полезных для чтения-
– Нам обоим работа, – сказал он. – Вы возьмите каталог «Посредника» и другие каталоги и составьте по ним список, а я просмотрю и исправлю. Хорошенько займитесь этим. При случае будем посылать другим.
Список этот я составил по каталогам «Посредника» и Костромского земства для народных библиотек, по главным отраслям знания, с преобладанием книг по религиозным и философским вопросам. Л.Н. выпустил некоторые сочинения, а остальные в каждом отделе распределил соответственно их важности на три разряда.
В «Русском богатстве» он читал продолжение статьи Короленко о смертной казни. В этой же книжке журнала он нашел воспоминания о Чернышевском, а в них – некоторые интересные ему письма Чернышевского.
– Я не большой его сторонник, – сказал Л.Н., – но вот его прекрасные мысли о науке.
И он дал мне их прочесть и попросил выписать, чтобы потом воспользоваться ими при случае. Мысли отрицательного характера о школьной, в частности университетской, науке. Я тоже порадовался им, и мы перекинулись с Л.Н. несколькими фразами по этому поводу.
– А для Софьи Андреевны, – засмеялся он, – окончивший университет уже не обыкновенный человек и получает доступ в «сферы»… то есть в «самые плохие люди».
За обедом заговорили о вегетарианстве и о трудности ведения молочного хозяйства для вегетарианцев, так как возникает необходимость убивать бычков.
– И здесь один ответ, – сказал Л.Н. – Я иду, давлю муравьев, я не могу предотвратить этого. Но не нужно умышленно убивать, а если неумышленно, то ничего не сделаешь. Главное, помнить, что жизнь в стремлении к идеалу, а воплотить его нельзя.
Говорили о «мясной» выставке в Москве, о речи городского головы Гучкова о «процветании московских городских боен» и о молебствии при открытии выставки.
– Никакая гадость без молебствия не обходится, – заметил Л.Н.
Вечером я дал ему подписать книжку для записи получаемой им корреспонденции, присланную начальником почтовой станции. Он забыл, что есть такая книжка.
– Отчего же я раньше-то никогда не подписывал?
– Нет, подписывали, Лев Николаевич.
– Никогда!
Уходя, он пожал мою руку, поглядел и опять потряс ее.
– У вас «Русское богатство»?
– Да.
– Вы почитайте обязательно, это очень интересно: и Короленко, и статью Панкратова.
Статья Панкратова – «Яма», о религиозных собраниях в Москве, в трактире «Яма».
26 апреля
Сегодня Л.Н. встал очень рано: в семь часов утра. И это совершенно верный признак его поправляющегося здоровья: ему гораздо лучше.
Обедали на террасе. Л.Н. восхищался вместе с другими необыкновенно прелестной погодой и природой.
Куковала кукушка.
– Не люблю кукушку, – внезапно произнес Толстой, – скучно! Других птиц не замечаешь, а ее замечаешь. Как замечаешь, когда собака лает… Лягушек тоже не замечаешь.
Подали какое-то эффектного вида блюдо. Один из присутствующих сказал, что повару тяжело работать: все время в жару. Другой – что повар Семен любит свое дело.
– Да как же не любить! – иронически заметил Л.Н. – Только тогда и можно работать, когда любишь свое дело. Я думаю, что и те, которые чистят… любят свое дело… При работе всегда присутствует сознание цели, к которой стремишься. И у них есть цель – вычистить.
Л.Н. насупился: господа оправдывали свое положение.
Вечером говорили, что на съезде писателей в Петербурге огласили письмо Толстого в произвольно сокращенном виде. Л.Н. согласился с тем, что этого нельзя было делать, но потом добродушно махнул рукой, промолвив:
– Ну, да пускай их, на здоровье!
Алексей Сергеенко, приехавший только что из Крёкшина от Черткова, заметил, что тот хочет опубликовать в газетах письмо Толстого полностью. Л.Н. улыбнулся и, помолчав, произнес: