Приехали мы в шесть с половиной часов вечера. Нас ждали с обедом. Потом Л.Н. пошел отдохнуть.
Говорили немного. Но за кофе после обеда, который подали на открытую веранду, благодаря, кажется, остроумному Михаилу Сергеевичу, завязался интересный разговор о женской разговорчивости.
– Так как тут только одна дама (Татьяна Львовна. – В.Б.), – произнес Л.Н., – то я скажу свое мнение, что если бы дамы были менее разговорчивы, то на свете было бы гораздо лучше. Вот Михаил Сергеевич говорит, что они оказывают большую услугу, освобождая от обязанности занимать гостей. Это хорошо, и пусть они здесь будут разговорчивы, но в серьезных делах – беда! Это какой-то наивный эгоизм, желание выставить только себя.
Не мудрено, что Л.Н. составил себе такой взгляд о великосветских дамах. Вспомнили, как в прошлом году одна местная дама, жена предводителя дворянства, знакомясь с ним, протяжным голосом пропела:
– Лев Николаевич, постарайтесь понравиться моему сыну. Он вас терпеть не может! Говорите с ним о лошадях, и он вам за это всё простит!..
Пребывание Л.Н. в Кочетах началось с того, что вечером, когда было уже совсем темно, он, никому не сказав об этом, один пошел гулять в парк и заблудился там. А нужно сказать, что в Кочетах парк огромный: три версты вокруг, а длина всех дорожек, очень запутанных, двенадцать верст. Татьяна Львовна не без основания опасалась и раньше, что Л.Н., гуляя один по парку, может почувствовать себя дурно, упасть на какой-нибудь дорожке, и тогда его не найти.
Несколько человек побежали его разыскивать, стали звонить в колокол, трубить в какой-то охотничий рожок. Из деревни прибежали крестьяне, которые вообразили, что на Сухотиных напали экспроприаторы.
Наконец Душан встретил Л.Н. на одной из дорожек. Оказывается, он прошел весь парк, вышел в поле и вернулся назад, но попал не на ту дорожку и заблудился, а потом услыхал звон и пошел на него.
– Не буду, не буду больше! – повторял он на упреки Татьяны Львовны.
Та просила его не ходить вечером одному.
– Хорошо, хорошо, – отвечал Л.Н., – и постараюсь ходить на ногах, а не на голове.
– Да ты не шути, – только и могла сказать обескураженная Татьяна Львовна.
Напились чаю, и вскоре все разошлись по своим комнатам.
Маленькое отступление.
Кочеты – старинное имение, пожалованное роду Сухотиных еще Петром I и Иоанном. Кажется, около двух тысяч десятин земли. Кроме прекрасного парка и прудов, замечателен в нем барский дом: тоже старинный, одноэтажный, но очень поместительный, с прекрасным убранством. Обстановка не так роскошна, как бывает в богатых купеческих домах, но и не безвкусна, как там, не кидается в глаза, не внушает отвращения бессмысленностью и ненужностью массы дико дорогих вещей и очень комфортабельна. Много старины: по стенам портреты предков, оружие, шкафы с фамильным серебром и дарованными табакерками и т. п.
На обстановке и на всем в доме лежит отпечаток красивой и приятной барственности, солидности, простоты и чистоты. Обитатели дома радушны, милы и любезны. Откуда всё это берется и на чем Кочеты в совокупности основаны, я уж умалчиваю. Мне приятно было только видеть, что Татьяна Львовна, показывавшая дом, сама чувствовала стесняющую, нехорошую изнанку всей этой столь привлекательной с внешней стороны роскоши.
Как только мы приехали и чуть осмотрелись, Татьяна Львовна позвала меня на террасу дома, с которой открывался прелестный вид на сад, весь в кустах цветущей сирени, и на красивую даль поля за ним. Ни она, ни я не могли удержать своего восхищения.
– Знаете, Булгаша, здесь так хорошо, что иногда забываешь, откуда это всё берется! И, каюсь, я по большей части забываю.
Очевидно, что совестливой и чуткой старшей дочери Л.Н. только и можно жить в подобной обстановке, забывая или, вернее, сознательно отстраняя те беспокоящие мысли о беспросветной нужде и духовной задавленности, свивших себе гнездо тут же, рядом – рукой подать – в деревне, за четверть версты от этого особняка с его роскошью и изобилием.
3 мая
Днем Л.Н. читал в парке. Потом, после обеда, повел смотреть, как цветет каштан.
По дороге говорил:
– Как хорошо! Всё это для меня как-то ново. Точно это видишь в первый или в последний раз. А птиц сколько: горлинки, соловьи. Ах, как хорошо соловьи поют! А давеча высоко летят два коршуна и орлы.
– А дуб видели? – спрашивал он нас с Душаном.
Здесь в парке растет дуб, не менее чем трехсотлетний, вокруг ствола которого могут сесть двадцать четыре человека. Душан видел, а я еще не видал его. Татьяна Львовна с дочкой пошли показывать мне его, а Л.Н. вернулся домой.
Вечером слушали пластинки с Варей Паниной – Л.Н. понравилось, а одна вещь, исполненная Вяльцевой, ему ужасно не понравилась.
Вернулся из поездки в уездный город Новосиль хозяин, Михаил Сергеевич Сухотин. Он состоит почетным мировым судьей и ездил судить. Рассказывал комические подробности суда и художественно передразнивал председателя. Он сам, участвуя в этой комедии суда, очень уморился.
– А плюнуть вам на всё это нельзя? – спросил Л.Н.
– Нет уж, доживать надо, – отвечал Сухотин.
– Я знаю, – продолжал Толстой, – что вы для дела полезны, один вносите в него разумное, но для вашей души-то оно ничего не дает.
Просил у Татьяны Львовны что-нибудь почитать. Она предложила «Записки врача» Вересаева. Л.Н. отказался. Ему особенно хотелось Семенова.
Говорили о каком-то мыле. Л.Н. спросил, вегетарианское ли у него мыло.
– Нет, – ответила Татьяна Львовна.
– Да ты не думай, что я такой педант, – возразил он.
4 мая
Утром Л.Н. заглянул в комнату Татьяны Львовны, где я на «ремингтоне» переписывал предисловие к «Мыслям о жизни», уже давно начатое Л.Н., но всё еще не обработанное окончательно.
– Бог помочь! – сказал он, просунув голову в дверь. – Всё пощелкиваете?
О предисловии этом Л.Н. говорил:
– Должно быть, правда, как Белинький говорил, что буду до смерти писать и не кончу.
Белинький, переписывавший это предисловие уже много раз, как-то сказал, в ответ на сетования Л.Н., что он затрудняет его перепиской:
– Хоть до самой смерти можете писать, Лев Николаевич, и исправлять, – я всё буду переписывать.
– Как спали? – спросил Л.Н. кто-то за завтраком.
– Хорошо. Сколько снов! Все хорошие, удивительные. Я даже хотел записать целые мысли. Сны интересны тем, что в них отражается психология людей, характеры людей в них представляются психологически верными.
За обедом был один из соседних помещиков. Л.Н. рассказывал впечатления своей прогулки и сказал, между прочим:
– Если бы Наполеон воевал в Новосильском уезде, то он непременно остановился бы в Кочетах: самое высокое место и открывается вид во все стороны.
Вспомнили недавно полученную пьесу Бернарда Шоу о Наполеоне. Л.Н. находит, что она написана плохо, искусственна.
– Нет конца остроумного и никакого смысла, содержания. Описываемые лица говорят не то, что могли бы говорить, а то, что хочет говорить через них Шоу.
Вечером Л.Н. читал вслух отрывок из рассказа Семенова «У пропасти». Потом он начал, а кончила Татьяна Львовна рассказ тоже Семенова «Алексей заводчик». И то и другое восхищало Л.Н.
– Так вся крестьянская жизнь встает, – говорил он, – и, знаете, так – снизу. Мы все видим ее сверху, а здесь она встает снизу.
Говорил, что видел в шкафу сына Сухотина стереотипное парижское издание французских классиков: Ла Боэти, Руссо и др. и соблазнился ими, начав читать.
– Интересно, что будут читать мои правнуки? – говорил Л.Н. – В наше время был определенный круг классиков и было известно, что нужно прочесть, чтобы быть образованным человеком. А теперь выпускается такая масса книг! У меня один посетитель требовал сказать, кто такой Кнут Гамсун. Таких Кнутов Гамсунов в художественной области – легион, а в политико-экономической области, то есть в области общественных вопросов, – море!..
Почты, то есть писем для Л.Н., еще не было: не успели переслать из Засеки. Газет тоже не было, кроме выписываемых здесь, чему Толстой был «очень рад». Вообще эти первые два дня в Кочетах прошли в высшей степени спокойно. У Л.Н. нет обычной мучающей его изжоги, что даже странно.
– Я даже чай пью у вас с удовольствием, – говорил он Татьяне Львовне.
5 мая
Сегодня я узнал, что Л.Н. по утрам сам выносит из своей комнаты ведро с грязной водой и нечистотами и выливает в помойную яму. В пальто, в шляпе, прямой, с задумчиво устремленным вниз взглядом, он быстро шел мимо окон нашей с Душаном комнаты, неся наполненное большое ведро… Л.Н., как сказал Душан, делает это и летом и зимой.
Одна из черт его характера: он очень любит знакомиться с новыми людьми. Просил Сухотина познакомить его с соседним помещиком, богатым, странным стариком, князем Голицыным, одиноко и замкнуто живущим в своем огромном доме. Сказал, что будет знакомиться с крестьянами в Кочетах.
Утром Л.Н. читал Л а Боэти «Добровольное рабство» в подлиннике.
– Писатель шестнадцатого века, а такой анархист, – произнес Л.Н. и прочел из предисловия страницы о покорении Киром Лидии, а затем мысль, которую он выписал себе в книжку, о том, что история (то есть наука истории) скрывает правду.
– Как это верно! – воскликнул Л.Н.
На мое замечание, что существует мнение, будто произведения Ла Боэти неискренни и представляют только упражнения в красноречии, он заметил:
– Какой вздор! Это именно был юноша, еще не одуренный наукой и не уверовавший в правительство.
Привезли почту. Мне пришлось во второй раз зайти к Л.Н.
– А вы, как и полагается молодому человеку, здоровы и бодры? – спросил он.
– Да.
– Это хорошо. Помогай Бог.
Вечером читал вслух мысли Ларошфуко.
– Прекрасные мысли! – говорил он. – «Можно встретить женщину, не имевшую любовников, но трудно встретить женщину, имевшую только одного любовника». Это очень верно.
– Я упиваюсь одиночеством, – говорил он затем Татьяне Львовне. – Выйдешь, и нет – ни за пятачком, ни баб, ни бестолковых, ни тех, которым помочь не можешь. Хоть это и нехорошо – жаловаться, но я все-таки имею право отдохнуть. У людей есть воскресенье, вот пусть и у меня будет воскресенье длинное.