10 октября. Вчера, вернувшись домой от деда, я застал у Мабель большое собрание. Я прямо прошел к себе, не желая своим присутствием мешать партийным разговорам. Замкнув дверь на ключ, я вошел в свой шкафчик и взялся за трубку. Первые слова, которые я услышал, убедили меня в том, что происходит важное предвыборное совещание.
Клайнс, пожалуй, самый хитрый из всех лейбористов, предлагал вести новые выборы под лозунгом договора с Советской Россией. Он утверждал, что заем, предоставленный большевикам, уменьшит безработицу.
Его поддерживал Сноуден, нынешний канцлер казначейства. Он кричал:
— Нам надо говорить прямо, что мы дадим заем Советам! Я настаиваю только на том, чтобы заказы в счет займа были предоставлены нам. Таким образом, наши деньги останутся в Англии. Кроме того, русские заплатят по ним хорошие проценты. Одним выстрелом мы убиваем пару зайцев.
Ему аплодировали, и по хлопанью пробок я понял, что Мабель приказала подать шампанское.
Я сидел в своем шкафчике, в удобном кресле, и пил содовую воду. Я готов был расхохотаться в ответ на речи мудрых вождей. Что это? Кого они хотят обмануть? Мы истратили сотню миллионов на интервенцию, а через пять лет собираемся пичкать займами страну, которую душили… Мы дадим России капитал, забыв о прежних долгах? Что же это такое хотят сделать из Англии? Сплошного идиота, который говорит одно, а делает другое…
В это время в дверь моей комнаты постучали. Я выскочил из шкафчика, прикрыл его шкурой и впустил лакея. Он сообщил мне секретно, что внизу в вестибюле меня дожидается какой-то человек.
Я спустился вниз. Приятный юноша, назвавшийся Хилтом, сказал мне, что уполномочен немедленно похитить меня. По некоторым признакам я определил, что опасаться мне нечего, и отдался в его распоряжение. Хилт усадил меня в прекрасный автомобиль и сел рядом со мной.
— В чем, собственно, дело? — спросил я, когда машина пошла.
— Дела тори очень плохи, сэр, — сказал он, волнуясь. — Они опасаются поражения на выборах. Мистер Черчилль теперь будет идти по их спискам…
— Как? — не выдержал я. — Мистер Черчилль изменяет вигам?
— Так точно. У вигов нет никаких шансов, а Болдуин обещал ему портфель… Но мистер Черчилль боится, что победят рабочие. И вот вы понадобились ему в экстренном порядке.
— Куда мы едем?
— На одну нейтральную квартиру. Предстоит секретное совещание.
Авто остановился перед солидным домом на Кеннон-стрит. Хилт постучал в дверь хвостом бронзовой лисицы, и мы оказались в слабо освещенном вестибюле. На площадке мраморной лестницы стоял костяк какого-то допотопного животного с серебряным канделябром в лапах. Но из всего канделябра горела только одна лампочка.
Мы вошли в огромную комнату с темным золотым потолком. Сизые пласты сигарного дыма неподвижно висели в воздухе. В комнате было тихо.
Приглядевшись, я обнаружил, что в тени книжных шкафов сидело не меньше десятка джентльменов с седыми головами. Все они молчали, как после сытного обеда. Но по временам тяжелые вздохи нарушали молчание.
Это не был Комитет Консервативной партии. К моему удивлению, я узнал трех уважаемых либералов, которые особенно тщательно прятали свои лица в тени. Мне показалось, что даже вздыхали они искусственно.
Я стоял посередине комнаты, не зная к кому обратиться. В этот момент портьера поднялась, и мистер Черчилль влетел в комнату. У меня отлегло от сердца. Я хорошо знал этого джентльмена и любил работать с ним.
— Кент! — сказал Черчилль, не здороваясь и не знакомя меня ни с кем. — Вы знаете, под каким лозунгом Рабочая партия предполагает вести выборы?
— Знаю, сэр, — ответил я без промедления.
И в кратких словах я передал слышанный мною дома разговор лейбористов. Конечно, я умолчал о том, каким образом информация мною получена.
Так, — сказал Черчилль. — Этого и надо было ожидать. Теперь слушайте, что я вам скажу. Нам необходимо во что бы то ни стало, чтобы не меньше десяти миллионов англичан проголосовало за нас, консерваторов или либералов — это безразлично. Но только не за Рабочую партию. Это совершенно необходимо, и я думаю, что доказывать этого не приходится. Рабочая партия ведет выборы под лозунгом договора с Советской Россией. Мы должны доказать Англии, что это грозит катастрофой. Нам необходим соответствующий документ. Надо, чтоб волосы зашевелились на голове у избирателей. Понимаете?
— Да, сэр.
— Так вот я послал за вами, чтобы спросить, нет ли у вас такого документа?
Я отрицательно покачал головой.
— Я понимаю, что такие документы не валяются! — закричал Черчилль. — Но у меня он есть…
И Черчилль увлек меня в соседнюю комнату. С нами вместе прошел джентльмен, которого я не знал.
Здесь Черчилль, торопясь и не вдаваясь в излишние детали, рассказал мне, что в его руки попало случайно послание Коминтерна, адресованное Британской коммунистической партии. Послание намечает ряд мер, которые необходимо предпринять, чтобы договор с Россией был ратифицирован парламентом. В конце сказано, что заключение этого договора поможет делу революции больше, нежели вооруженное восстание в любом рабочем районе Англии. Составлено послание в Москве 15 сентября 1924 года. Подписи: Зиновьев и Мак-Манус.
— Так, — сказал я, выслушав Черчилля. — Безусловно, в послании есть все, что надо в данный момент для провала лейбористов. Зиновьев промахнулся. Но мне непонятно, в чем должна выразиться моя помощь?
— Ах! — воскликнул Черчилль. — Неужели вы не понимаете? Сейчас письмо находится в моих руках, копии с него в некоторых консервативных газетах. Но все это недостаточно солидно. Избиратель не привык верить партийной прессе в дни выборов. Надо, чтобы этот документ попал в Форин Оффис и другие министерства. И вы должны сделать это. Только и всего…
— Но меня спросят, откуда я достал эту интересную бумажку?
— Боже мой, какой вы стали непонятливый! Конечно, спросят. В этом-то все дело. Придумайте какую-нибудь историю. Скажите, что получили письмо от приятеля из иностранной разведки, или выкрали из архивов компартии. В чем дело? Вы же знаете, что донесения агентов Интеллидженс Сервис поверке не подлежат. Я вас прошу сейчас же отнести это письмо в службу. Все остальное мы берем на себя. Сэр Айр Кроу не откажется опубликовать послание от имени Макдональда.
— В этом позволительно сомневаться…
Тут в разговор вмешался неизвестный мне джентльмен, который до сего времени молчал.
— Макдональд, — уверенно сказал он, — так благороден, что непременно опубликует письмо. Он побоится, что его обвинят накануне выборов в пристрастии к коммунистам…
— Одним словом, эта часть вас не касается! — закричал Черчилль. — Ответьте на вопрос: беретесь вы исполнить мою просьбу?
— Мне необходимо прежде видеть письмо.
— Вот оно! — сказал Черчилль, вынимая письмо из Библии, которая тут же лежала на столе.
Я посмотрел бумажку. Это была копия, отпечатанная на машинке с начала до конца. Подписи были сделаны также на машинке. Вид у документа был липовый.
— Вряд ли это пройдет, — сказал я. — Может быть, можно придумать что-нибудь еще?
— Оставьте, Кент, — заволновался Черчилль. — Дело не во внешности документа, а в его сути. Если все случится так, как мы хотим, консерваторы станут у власти. Следствие будут вести тоже они. Вам беспокоиться нечего.
— Может быть, можно хоть стереть подпись Мак-Мануса. Ведь он будет протестовать и сорвет всю затею.
— Это верно, — сказал Черчилль, — но переделывать уже поздно, да и резинки нет в доме. Вопрос о Мак-Манусе мы как-нибудь замнем. Отвечайте, согласны вы или нет? Честное слово, мне смешна ваша нерешительность. Должны же мы извлечь хоть какую-нибудь выгоду из склонности русских к пропаганде. Ведь это письмо поможет нам усесться в седле на четыре года. Да или нет?
— Да.
29 октября. Я не забуду эту ночь выборов. Я вышел один на улицу. Было холодно, и Лондон слегка дымил ночным туманом. Публика запрудила тротуары, и трудно было выбраться из толпы. Молодежь, еще не получившая права голоса, компенсировала свое бесправие громкими криками, гудками, щелканьем хлопушек. Под самым ухом у меня какой-то парень дул в пастушеский рожок. Недалеко от Трафальгарского сквера к моему лицу близко придвинулась чья-то бородатая физиономия с приставным носом. Я ухватился за этот нос, и он остался у меня в руке. Борода отвалилась сама собой, и я узнал Долгорукого. Воспользовавшись веселой ночью, князь бродил по улицам без определенной цели, пугая девчонок. Я попросил его подальше спрятать бороду и нос и пойти со мной.
Мы не могли пробиться через сквер, там было слишком много народу. Публика была демократическая, и крики: "Да здравствуют лейбористы!" — раздавались чаще других. Только несколько молодых людей в цилиндрах насмешливо выкрикивали:
— Вам мало красного письма? Хотите революции? Хотите блокады?
Им отвечали свистками. Но и у них были с собой сирены. Когда крики сливались в сплошной хор, они дружно свистели и заглушали голоса толпы.
Мы решили пробиться к редакциям больших газет на Флит-стрит, потому что там на окнах можно было видеть таблицу выборов по всей Англии.
Пришлось потратить чуть ли не целый час, чтобы добраться до освещенного окна "Морнинг Пост". Когда мы, наконец, получили возможность видеть цифры, были вывешены данные по 100 округам. 50 голосов имели консерваторы, 41 — лейбористы, 9 — либералы. Это были не блестящие результаты.
— Мы будем стоять здесь до тех пор, пока не выяснится большинство палаты, — сказал я.
— Идет, — ответил Долгорукий покорно.
Я давно не видал князя и не знал, как он живет. В этом году мы не встречались с ним. Один раз только он прислал мне записку с просьбой ссудить его деньгами, и я исполнил его просьбу. Но и в эту ночь мне не пришлось поговорить с ним.
Я смотрел на освещенное окно жадными глазами. Сейчас Англия решала мою судьбу. Я прекрасно понимал, что, если Черчилль ошибся и затея с письмом не удастся, карьера и жизнь моя кончены. Новый лейборис