Честно говоря, в карауле я чувствую себя спокойнее: за стенами, с оружием и под охраной надежнее, чем в нашем доме, когда вокруг кикелы.
К Вовану опять подходили местные за деньгами. Он, кажется, просто убежал. Я слышал, что и во 2-м батальоне на наших наезжают; и даже в 1-м городке. От таких новостей всякое желание служить исчезает.
3 октября.
Съездил на боевые занятия в поле. Раньше я о минометах имел смутное представление. Но здесь посмотрел учебники, а вчера и на практике разобрался — не так уж все и сложно. Вместо прицела — панорама и т.п. А все остальное, в принципе, такое же, ничего сложного.
8 октября.
Национальная катастрофа! Я спрятал деньги в ножку кровати. И уснул. Проснулся от дикого холода. Смотрю, а я лежу на своей кровати, но кровать стоит на лестничной площадке. А ножка кровати, куда я спрятал деньги, без наконечника. Когда они меня тащили, деньги могли вывалиться. Я поднимаюсь, шарю в ножке. Денег нет!!! О, мои сбережения! Если они выпали и их подобрали Поленый с бандой, то хрен они мне их отдадут. Пропьют падлы.
Я встал, стал стучать в дверь. За ней заржали. Пришлось закричать громко и ужасно: «Я замерзаю». Жестокосердный Косач ответил: «Мерзни, мерзни, волчий дух». Я замолчал, они ушли. Минут 10 спустя сердобольный Вовик открыл мне дверь. Я уговорил его помочь мне занести кровать. Но про деньги он ничего не знает. Придется на жизнь занимать у Сереги и Вовика.
Косач надрался до поросячьего визга и блевал в сортире. А утром была тревога. Примчался солдат, постучал, разбудил. Я поднялся, неумытый и небритый, побрел в казарму. Вещмешок лежал у меня в командирской комнате. Комната взломана, мой вещмешок разобран. Пропало ОЗК. Пришлось снять ОЗК с вещмешка у Куценко, пока он как-то случайно отлучился. Бирку я у него срезал лезвием, оторвать ее было невозможно. Насилу успел к машине в «бригаду». Огнев стоял у машины и отвесил мне пендель. Пришлось промолчать.
Хорошо в бригаде смотр был быстрый, принимал его начштаба бригады Салин, и он не придирался. Но объявил, что в воскресенье будет общебригадный кросс. И я как раз на него попадаю. Потому что в субботу вечером прихожу из караула.
10 октября.
С караулом последним вышла целая история.
Принимал караул Куценко с Бубновым — лейтенантом-связистом. Какая муха укусила капитана, я не знаю, но он завизжал уже с порога: «Бревно»! Я не пойму - какое бревно? Вовка у меня был помощником — ему помещение сдавать. «Бревно» оказалась спичкой — у входа лежала. Куценко зашел и говорит, что пока как положено помещение не сдадут, он караул не примет. Взял спичку, ваткой обмотал и полез по щелям. Я сразу понял, что домой я попаду в лучшем случае ночью.
Фонарь был разбитый — как всегда, сколько я здесь себя помню. Куценко издевается: «Где целый фонарь? Доставайте или я разворачиваю караул и уезжаю».
У Вовчика уже губы дрожат: полкараула — кикелы, они палец о палец не ударят. На постах оказались в эту смену все русские, т.е. убирать могут только два человека, а один из них в довершение всего оказался пьяным. Бубнов его выцепил и давай по морде бить, у того глаза стеклянные, ничего не соображает. Один мой уборщик, который трезвый, уже никакой — на него смотреть страшно. Я сижу, как полено, и молчу. Но тут капитан и до меня добрался: «Развалил караул, недоумок!». Я возьми и вякни: «Мне тут разваливать нечего — уже до меня все развалили». Куценко кровью наливается — он ведь то же алкаш, говорят, я все принюхивался к нему — трезвый он или нет, так и не понял. Думаю, сейчас он меня будет бить. Но он не стал, может быть, при солдатах не захотел.
Потом позвонили из штаба — начштаба Донецков — и стал говорить Куценко: «Чего ты их мурыжишь? Им же завтра в наряд по столовой — они же умрут, дай им отдохнуть». Куценко скривился, но отпустил нас. Когда приехали, Донецков со мной даже заговорить не захотел. Ну ладно, я в 9 часов вечера вернулся понятно почему — но он-то чего здесь высиживает? А он меня «убил»: «Завтра кросс. Иди готовь ведомость, номера на грудь и спину, флажки, таблички «Старт» и «Финиш» и т.п.». Я глупо вякаю: «А когда?» «Прямо сейчас. У вас вся ночь впереди», — отвечает. — «А за то, что у вас караул пьян — завтра будем разбираться».
По территории местные шастают, в казарму заходят. Дома холодно — не топят. Страшно хочется жрать. Завтра кросс. Все нехорошо. Деньги пропали. И каюсь, духом я упал.
13 октября.
Никуда, естественно, ночью я не ходил — больной я, что ли? У меня теперь командир батареи — старший лейтенант Хакимов — из местных, ему полегче — с кикелами может диалог вести. Он приготовил номера, флажки — у нас оказывается были, а я и не знал. Ведомости писаря в штабе составили по «штатке». Они вообще всю писанину, какую можно в штабе делать, делают. В подразделениях с писарей толку никакого — они все в нарядах пашут, как и все. А эти трое писарей и живут в штабе. Они и уволятся из штаба. Донецков их пестует и лелеет. Мне кажется иногда, что в канцелярской работе они больше начальника штаба понимают: карты чертят, журналы учета боевой подготовки ведут, штатки ведут, конспекты занятий пишут и т.д. и т.п. Писаря производят приличное впечатление на фоне общей серости, и я иногда захожу к ним просто поболтать.
Ну, так вот. Место для кросса, так сказать, слава богу, рядом с нашей частью. Второй батальон вообще минут 40 только до старта добирается, по гористой-то местности-то. У них уже половина с высунутыми языками подходит к старту. Офицерам можно бегать в спортивных костюмах и кроссовках. Это все я из дома привез — не пришлось покупать, как Шурику. Стартовали. Вижу, как дорога за бугорок зашла, капитаны и майоры в каких-то строениях скрылись. Я — за ними. Куценко обернулся, меня увидел и кричит: «Беги, Пушко! Сюда нельзя — молодой еще!» Пришлось бежать дальше. По дороге уже сапоги попадаются — солдаты сбрасывают. Насилу добежал до финиша (он там же, где и старт; дорога одна — сначала бежишь в одну сторону — до контрольного пункта, а потом обратно), а все прятавшиеся начальники уже там. Огнев мое время замерил и молчит. Я в ведомость осторожно через его плечо заглянул: у Куценко — «5», Донецков — «5» и т.д. А у меня «2» — норматив не выполнил. Мне даже обидно стало — бегал как дурак. Теперь ноги неделю болеть будут.
15 октября.
Мать прислала письмо — дома все нормально. Обещала сделать денежный перевод. Надо написать, чтоб не вздумала: здесь лишние деньги — источник повышенной опасности. Недавно Вовка пришел молчаливый и расстроенный. Молчал, молчал, а потом мне и Сереге раскололся. Он ходил в магазин, который напротив кладбища, один. К нему подошел один местный, Зелимхан, и с ним еще трое. Они Вовку остановили и говорят: «Ты еще не понял? Здесь все платят! На нашей земле живешь, плати». «Сколько же вы хотите?» — спрашивает Вовка. «Стольник в месяц — и живи спокойно». «У меня сейчас нет». «Мы завтра придем; мы же знаем, где ты живешь!» — и называет и дом, и квартиру, и как нас зовут. Ну, это местные солдаты стучат, однозначно. Картина Репина «Приплыли». Потом Вова вспомнил, что нас обещали зарезать. Серега сказал: «Ерунда!», а я так не подумал. Они же наркоманы почти поголовно, под кайфом ткнет в тебя ножом, а утром и не вспомнит.
Сидели, сидели — ничего не решили. А я думаю так: если бежать — это же куча неприятностей, разборки с военной Прокуратурой — там можно крупно влипнуть; а если остаться — страшно, по 100 тысяч только дай, потом они 200 захотят, потом 300; а потом все равно не заплатишь и они пришьют тебя где-нибудь потихоньку и разбираться никто не будет — они здесь почти все друг другу какими-нибудь родственниками приходятся.
Вот влип: с одной стороны — местные, с другой — Огнев. Что делать!!! К кому обращаться за помощью! Но если положение ухудшится — я побегу.
17 октября.
Сегодня получил форменные туфли! Ботинки, а я и не сомневался, проплыли мимо меня. Но теперь еще можно в туфлях ходить, хоть Маринин не будет орать на меня на смотрах. Давали мне бушлат белого цвета — недоделанный что ли? Я отказался — сказал, что буду ждать нормальный. Папоротник на складе смотрел на меня как на дурака. А я ходил в библиотеку — глянул газетки и случайно узнал, что одному нашему начальнику большому из Ростова новое звание присвоили. Я тут же ему телеграмму поздравительную отбил. Он, наверное, от удивления повесится — какой-то лейтенант из задрипанного гарнизона его поздравляет. В 1-м городке у нас и Управление бригадой все сидит, и медрота, и библиотека, и клуб, и «чипок» — а главное, здесь безопаснее. Тут как-то местные заметно меньше лазают. А вообще-то и не поймешь: гражданских полно — обслуживающий персонал. А если какому постороннему надо в 1-й городок пролезть — местные прапорщики или контрактники проведут без проблем.
Надо мамин перевод получить — все-таки послала! Скоро у Сереги день рождения — Шурика пригласим. Надо на рынок съездить — овощей-фруктов купить.
21 октября.
Пришла холодная погода — я мерзну, как собака. На плацу в 1-м городке — построение в бушлатах. А у меня его нет. Огнев сказал: «Иди на склад и получай белый». Мне холодно, пришлось идти сдаваться. Пришел на склад, а начвещь ко мне задом повернулся и пробурчал: «Все кончилось». Я вернулся к Огневу с этим известием и ультиматумом: «Пока мне бушлат не дадут — на службу ходить не буду!» Комдив, наверное, язык проглотил от моей наглости. Говорит: «Иди сегодня в караул. А послезавтра зайдешь на склад — получишь». Я у прапорщика-чеченца — соседа своего бушлат одолжил — он уехал куда-то к родне — и в караул ушел.
Вернулся вечером на другой день — Вовка сам не свой, трясется, бледный. Что случилось? Тут и Серега невеселый, хотя обычно его оптимизм прошибить трудно. А дело-то тухлое. Вчера были «гости» (слава богу, что я был в карауле)! Постучались, дверь была не закрыта, зашли: «Приглашайте в гости, да. Посидим, да. Побеседуем». Зашли, сели на койки — их четверо. У Сереги бушлат висел — один из них посмотрел: «Подари бушлат, лейтенантик». «Да мне он и самому нужен», — говорит Серега. «Да ты еще достане