шь», — другой «друг» встревает. Серега чувствует, что сейчас останется без бушлата. Тут они стали и к Вовкиному бушлату прицениваться — дело запахло керосином. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но к нам в квартиру заглянул за сахаром прапорщик из местных — он в соседнем подъезде живет. Он, похоже, сразу все понял: что-то им по-свойски залопотал, они побурчали, но ушли. «До скорой встречи», — сказали. Вовка отсыпал «спасителю» сахара, он ушел, а наши замкнули двери и сидят, не живые не мертвые.
Потом пришли Поленый, Косач, Пургин (этот из 3-го батальона; чего он тут околачивается, я не знаю — вроде бы слышал, что его там из-за денег достают, вот он и прячется у нас), принесли бутылку «Меркурия» и они врезали. Сергей и Вовка пока молчали — меня ждали, посоветоваться. А что я могу сказать?
Потом вернулся сосед-прапорщик-чеченец. Надеюсь, что хоть он-то своим присутствием местных отпугнет. А он ночью учудил.
Я уже уснул, чувствую, кто-то на меня лезет — дышать трудно. Резко просыпаюсь — на меня прапорщик лезет, наверное, за кого-то принял. Что-то мне на ухо шепчет ласковое. Я рванул изо всех сил. Чеченец, скорее всего, тоже в полусне был, потому что он отпрянул, посмотрел на меня изумленно и на свою кровать полез. Такие вот дела.
Серегин день рождения отпраздновали скромно. Вечером пришли, пожарили печенку, картошку сварили, на стол накрыли, выпили. Шурик приезжал и ночевал у нас. Прошло все относительно спокойно; Поленый, Косач и Гарифуллин были в наряде как раз. И прапорщик опять куда-то уехал. Я до сих пор не пойму — чем он в части-то занимается?
23 октября.
За всеми волнениями и переживаниями я совсем забыл об осенней проверке. А вот она и пришла. Вчера в парке какой-то черной гадостью натирали шины, мыли машины (а из них половина без карбюраторов и ТНВД — кто будет отвечать?), мусор убирали на территории. Местные лезут через дыру в заборе, подходят к солдатам, курят с ними, смотрят на меня и посмеиваются. Мне и неудобно, и холодок в груди; каждый день ведь в напряжении — сколько же я выдержу? Завтра смотр строевой в присутствии комиссии из Ростова. И я на него попадаю. Маршировать я не против, но смотр так долго идет, что к его концу моя поясница невыносимо ноет. Да еще стоим на солнцепеке.
Особой моей любовью пользуется «выход для опроса». Маринин медленно обходит строй, проверяя внешний вид, содержимое планшеток, (а я успел и это урвать), и т.п. Редко кому не отпустит он ядовитого замечания. Но я теперь в казенных туфлях, бушлате, побрит, и он мимо меня проходит молча, а я облегченно вздыхаю. Последний раз, правда, он остановился около меня и намекнул, что если я вздумаю принести жалобу генералу хоть на что-нибудь, то пожалею, что родился на свет. Я униженно закивал: что я дурак — вслух на смотре жаловаться, я ему, если надо, потихоньку письменную жалобу принесу.
Я вот сейчас просмотрел свой дневник и увидел, что записи становятся все длиннее и длиннее. Их я делаю в карауле, заняться нечем — поэтому пишу длинно. Если кто спросит чего — я пишу конспект. Всю ночь и весь день гудит телевизор — сколько же он, оказывается, может выдержать! Все до одной программы просматриваю. От скуки даже учебник по артиллерии принес в караул. И читал — и очень много понял и усвоил. Кое-что на кафедре я просто мимо ушей пропускал, а только тут разобрался.
А вообще, какая тут боевая учеба?! Распишут наряд: караул, столовая, дневальные, по парку, патруль и все. Все! Еще на один полноценный наряд хватает; или на два? Солдатам не до учебы — они из одного наряда в другой мечутся и все. А если кто и останется свободный, так Огнев на территории работу находит: прапорщики на свои нужды людей получают и вперед. Вот и вся жизнь в части мирного времени.
Но меня беспокоит мысль о местных. Что-то их давно нет — это затишье перед бурей!
26 октября.
У меня руки трясутся. Вчера опять приходили местные. Одного зовут Зелимхан, другого — Расул, третьего — Изам, последнего — Заур. Начали трепаться насчет того, что они держат весь Абу-Абакар и вообще — «крутейшие мэны». Я спросил самого наглого — Изама, не боится ли он, что ему случайно на голову упадет граната. Изам этот сразу ощерился: «Ты мне угрожаешь?!». «Что ты! Что ты!» — говорю я. — «Просто интересуюсь». «Не боюсь», — улыбается.
«Надо нам помочь материально», — говорят. И тут опять, слава Богу, к нам приперлись (как кстати!) Косач, Пол и Рустам. Местные прикинули, что они к нам надолго, и теперь нас шестеро против четверых, посидели недолго, поулыбались, и ушли, сказав, что еще встретимся.
Пол (Поленый) спрашивает: «Наезжают? Дайте в морду, и все!». Умный какой! Он-то сам с офицерами и папоротниками из местных на короткой ноге — его не достают.
Я решился поговорить со своим комбатом Хакимовым. Надо же что-то делать?!
28 октября.
Поговорил, называется. Я ему в общих чертах описал ситуацию, а он говорит: «Дело молодое, сами разберетесь». Ах ты сука! «Дело молодое»! Сам-то рассказывал, что когда его в ресторане в Саратове отп...ли, он помчался в часть, и русские ездили за него разборки чинить. А тут он этим Расулам и Магам свой, а мы, естественно, никто.
Короче, спасайся, кто может и как может.
Проверка прошла на «ура». Группа полковников где-то там выгрузилась, их куда-то отвезли, свозили на строевой смотр, потом они там пили коньяк (привезли в канистрах прямо с завода), ели осетрину, шашлыки и т.д. и т.п., потом погрузились обратно и улетели в Ростов. Я, честно говоря, не уверен, что они вообще знают, где и что в нашей части находится. По окончании осенней проверки наш комбриг сияет как медный пряник. Было офицерское собрание — я там встретил Шурика и поделился бедой. Он сказал, что у него тоже большие проблемы и рассказал одну интересную историю по этому поводу.
У них в батальоне местная шушера пыталась наехать на одного старого майора. А у него друг — старший лейтенант Бугаенко. Видел я его, действительно Бугаенко. Так вот, он с этой шушерой на их базе встретился, всем им вломил и кое-что сказал их пахану. И все! Как мама отходила. Но я, конечно, не майор, не Бугаенко, не даже старший лейтенант.
Ко мне рядовой Мустафаев уже какой день лезет: «Давай на ручках поборемся». Какое там поборемся?! Я до сих пор на зарядку ни разу не ходил; один раз на кроссе побывал. В квартире пытался поднять штангу — поднял до пояса.
Надо начинать заниматься спортом. По чуть-чуть и т.д.
Написал маме письмо — пусть отправит мне заверенную телеграмму; очень хочется попасть домой, хотя бы на 10 дней. Подальше от местных, а там придумаю что-нибудь.
1 ноября.
С этой телеграммой произошла целая эпопея. Оказывается, мне ее уже посылали, но я не получил. Я выбрал момент и пошел в строевую часть, где всю почту фиксируют. Попросил одного очкастого сержанта-срочника ее поискать. Поискали — отсутствует. Я думаю, просто припрятали. Огнев считает, что если меня в отпуск отпустить, то только меня и видели. Честно говоря, он недалек от истины. Поэтому он мне по любому приказ на отпуск не подпишет. Надо что-то придумать.
Отправил матери деньги переводом. Хожу по городу, озираясь, в постоянном напряжении — как бы не нарваться на «друзей». Один не хожу — или с Вовкой, или с Серегой, но честно сказать, они в таком же состоянии, что и я. Завтра в караул. Морально отдыхаю я теперь только в карауле — там безопасно.
3 ноября.
Очень неприятно — получил по морде. Бегал звонить домой на почту. Там есть такой закуток, чтобы короче пройти. Я туда сунулся — и прямо на «друзей». Вокруг — никого. Они ко мне подошли, и Изам говорит: «Где деньги, Пушко? Сколько можно ждать?» и как даст мне по яйцам! Я чуть не умер. Тут еще двое мне ботинками по ребрам добавили. В создавшемся положении пришлось согласиться на оплату. Они сказали, что сами придут за деньгами.
Звонить мне сразу что-то расхотелось, но я все равно позвонил. Попросил маму повторить заверенную телеграмму. Может быть, удастся смыться? Пришел в казарму, где имел оживленный диспут — платить или не платить? Вовка после моего рассказа сразу сел на «измену». Серега был против. Я их утешил: сказал, что поеду домой, проработаю все юридические вопросы и я отсюда вместе с ними «сделаю ноги». Боже, Боже! Помоги мне!
4 ноября.
Я отдал деньги! Лежу в комнате, ноги на грядушке — по системе йогов. Тут стук. Открываю. Стоит солдат, из местных, говорит, что меня зовут друзья на улице. Вышел — чего терять-то? Там двое — Изам и Заур. Я отдал им 100 тысяч. Они заулыбались, пожали мне руки, похлопали по спине и ушли. А у меня только одна мысль в голове: «Надо делать ноги!»
На разводе комбриг объявил о повышении боевой готовности: в Чечне неспокойно, а нам до нее — рукой подать. Усиливают караулы и т.д. У нас в парке поставили МТЛБ «под парами», «танкист» днюет и ночует в караулке, ввели еще одну смену, начкар и помощник — только офицеры и прапорщики, дежурный и помощник по дивизиону — то же самое.
Я купил портупею, это здорово — а то приходилось все время занимать то у одного, то у другого. Шапку зимнюю выдали — хоть и на размер больше, но пусть лучше такая будет. Комнату нашу наконец затопили - более-менее тепло стало. А воды нет по-прежнему, приносят бойцы из столовой — у нашего прапорщика там блат хороший — ему сколько надо, столько и волокут: он иной раз даже в ванной купается.
6 ноября.
«Праздничный» наряд — усиленные караулы, все по местам. Хорошо хоть ответственным не заставляют оставаться, т.к. я почти постоянно в карауле. Уважения со стороны солдат никакого. Я совершил крупные ошибки, когда сюда прибыл с ошалевшими глазами. Они увидели, что я сам как лох, толком ничего не знаю. Тут многие уже служить заканчивают, а я только прибыл. Подчиняются они мне плохо, дать по морде — сил не хватает.