— В университете будешь учиться, да? — спросила меня Анна-Ханум.
Вот так бывает в нашем селении. Ты еще сам не успеешь услышать про себя новость, а она уже уходит на другой конец. А кто ее передал, когда передал — неизвестно. Как будто новость сама улетает из твоего дома, а по дороге заглядывает во все дома по обеим сторонам села.
Я подняла кувшин и даже не почувствовала его тяжести. Во мне все колотилось. Не знаю, почему я так волновалась.
— Уезжает к Зухре, — сказала Надира, чтобы все не думали, будто бы я остаюсь без присмотра.
— Что учить будешь? — спросила Анна-Ханум.
Она смотрела на меня колючими глазами, но ее рот улыбался. Наверное, умирает от зависти, что я, а не ее дочка, буду учиться в университете. Я не поднимала на нее глаз.
— Языки… — тихо сказала я.
— На иностранный она поступает, — добавила Надира.
— Машалла, — сказали женщины.
— Там тоже бывает — восемь человек на место, — похвасталась Надира, и женщины закачали головой. — Там бывает же, одни девушки учатся, парней вообще нет.
— Астагфирулла, астагфирулла, — покачала головой Анна-Ханум. — В городе будет жить, такое место… Там сейчас что творится — вай-вай-вай. Столько шайтанов развелось. Не боитесь отпускать?
— Боимся, а что делать, да? Не жить, что ли, из-за них? — ответила Надира.
Женщины стали вздыхать:
— Такие времена. А что делать?
Не поднимая глаз, я провела взглядом по своим новым шлепанцам, по траве и посмотрела из-под ресниц вбок. Возле дерева на расстоянии стояли парни. Они смотрели в нашу сторону. Я снова перевела взгляд на шлепанцы.
— Слышали, да, что в Каспийске опять?
— Слышали, слышали, — закивали женщины. — Новости сегодня передавали.
— Жить спокойно не дают, — сказала Надира.
— Не дай Аллах… Не дай Аллах… — застонали женщины.
— Что делается… Аллах, что делается…
— Страшно жить, — сказала Анна-Ханум.
— Иншалла, нас не коснется, — сказала одна из женщин.
— Как не коснется? Не слышали, Шапири племянника убили же. Он с этими был.
— Вая! Как?!
— Вот так. Шапири сама ничего не подозревала. Родители даже не подозревали. Никто не подозревал. Подробностей я не знаю. Говорят, все в порядке было, родителей слушался, в мечеть ходил, и тут такое получилось. Как гром среди ясного неба.
— Не дай Аллах, не дай Аллах… — покачала головой Надира и закинула кувшин на плечо. — Побежим мы — гости дома.
Мы пошли назад, придерживая кувшины снизу.
— Ты видела, Анна-Ханум чуть от зависти не умерла? — весело спросила Надира, когда мы отошли от женщин на расстояние.
— Мало ей, — засмеялась я.
— Ты видела, как парни на тебя смотрели? — спросила Надира. — Чуть дырку глазами в тебе не сделали.
— Нет, не видела, я же на них не смотрела. Не заметила их даже. Зачем мне они?
Мы снова прошли дом генерала. И он снова был тихий. Когда они приедут, хотела знать я. Я боялась, что после того, как я уеду в Махачкалу, я больше никогда в жизни не увижу Махача.
— Надира, а ты мечтала когда-нибудь жить в городе? — спросила я.
— Не знаю, — Надира поправила кувшин на плече. — Я не помню. До замужества, наверное, мечтала. Но я не так мечтала, чтобы поехать и учиться. Я знала, что я не поеду, просто мечтала. Я хотела в район ехать на портниху учиться, я шить любила.
— Вай, ты шить любила?! Почему ты никогда ничего не шьешь?!
— Где время взять? Машинки швейной тоже же нету.
— А почему ты не поехала учиться?
— Отец не пустил. Сказал, замуж надо выйти. Потом время упущу, поздно будет. Я так плакала, две недели плакала, его умоляла. Он наотрез отрезал. Сказал, не поедешь или я тебя убью, и я не поехала.
— Ты теперь жалеешь?
— Раньше жалела, потом забыла. Где время взять, чтоб жалеть? Вот стану старой, женю сыновей, тогда буду жалеть о том, чего не случилось.
— Ты слышала про Шапири племянника? — Бабушка потянула чай из блюдца и причмокнула во рту сахаром. — Надира на роднике была, пришла, говорит, Анна-Ханум рассказывала, убили его.
— Слышала. — Тетя приложила пальцы ко лбу. Свет лампы падал на ее кольца. — Только крайним ухом слышала. Надо у Вагаба спросить, он знает.
— Что делается, — покачала головой бабушка. — Какие времена настали…
— И не говори…
— Что им не хватает, да?
— Не знаю, — вздохнула тетя. — Я Русика тоже специально побыстрее женила, в Москву отправила, чтобы, не дай Аллах, не связался с этими. Такие теперь времена. Деньги в семье есть, достаток есть, родители тоже все покупают — нет, чего-то им не хватает… Теперь ни родителям, ни родственникам их покоя не будет. Чуть что, сразу будут таскать.
— Жить страшно, — вздохнула бабушка.
— Я тебе клянусь, как я за Вагаба боюсь, — тетя понизила голос. — Вот клянусь тебе, ка-а-аждое утро на работу он идет, сердце у меня не на месте — туда-сюда, туда-сюда ходит, стучит, кровью обливается. Давление у меня поднимается. Тоже говорю, форму по возможности не надевай, в обычной одежде ходи. Мало ли что… Охота же теперь на них, валла, охота. Пока домой он не придет, мне та-ак неспокойно. Вот неспокойно мне, и все.
— Не говори, — вздохнула бабушка.
— А что делать? Жить надо…
— Не говори…
Они сидели рядом и пили чай вприкуску. Бабушка качала головой, тетя вздыхала. Свет лампы не доходил до них, и я видела на их лицах тень. Мне почему-то стало неспокойно. Мороз прошел по моей спине. И сердце, как у тети, заходило туда-сюда. Что со мной, не понимала я.
На улице уже потемнело. В соседних домах загорелся желтый свет. Ночная бабочка залетела в открытую дверь и летала вокруг лампы. В комнате было так тихо, что был слышен ее полет. Она налетала на лампу, стукалась об нее и снова кружила. Мне и это было слышно. Каждый раз, как бабочка ударялась о лампу, мое сердце тоже ударялось о ребра. Бабушка и тетя Зухра замолчали и тоже смотрели на бабочку. Ее полет отражался на стене. Они перестали пить чай и смотрели на нее не мигая. Так странно — они смотрели на одно и то же, а глаза у них были разные. Каждая думала о своем. Когда бабочка ударилась о лампу еще раз со всей силы, тетя вздрогнула, а бабушка моргнула. Мое сердце ударилось вместе с бабочкой, и его как будто что-то обожгло, ошпарило. Мы услышали, как бабочка упала на пол. Бабушка дернула плечами.
— Надо закрыть дверь, — сказала она. — Холод напустил. Хадижа, иди закрой.
Я встала и закрыла дверь.
Я уехала через две недели. За мной приехала тетя Зухра, как и обещала. Надира подарила мне на счастье махровый халат. Его она получила в приданое десять лет назад, но ни разу не надела. Наши женщины часто хранят новые вещи в сундуке. Раньше они получали в приданое несколько платьев и носили их всю жизнь. Раньше же не было городских рынков, на которых можно все купить. Одежду шили сами. А теперь мода так быстро меняется. Полежит одежда в сундуке, и через несколько лет уже никто не захочет ее носить. Приходится гоняться за модой, а вещи из сундука за ней не успевают.
За неделю до моего отъезда дедушка перестал ходить на годекан.
— Зачем учиться? Пусть с нами живет. Она не такая, — говорил он, и голос его звучал как скрип точильного камня.
— Не такой ее мать была, — ответила бабушка, — а она такая.
Почему-то бабушка разозлилась. Она никогда не кричала на дедушку. Точно сказать не могу, как это бывало — словами не получается передать. Бабушка никогда не кричала на дедушку громко. Но иногда она говорила так тихо и спокойно, что в ее голосе слышался крик.
— Э-э-э, что ты знаешь? Что ты говоришь? Не сможет она в этом проклятом городе. Там что творится, ты телевизор совсем не смотришь, да? Всю жизнь ты поперек моему слову вставала. Всю жизнь я слово, а ты — два. Как ты мне надоела, женщина…
— Аллах! Я что, ее одну отпускаю? Она что, на съемной квартире будет жить? У Зухры в секции будет жить. Там прокурорские, такие, сякие, всякие. Замуж выйдет.
— Здесь пусть выходит. Тут с нами ей будет тепло, хорошо… — Дедушка стал крутить волосы на виске. Спереди у него уже давно появилась лысина.
— У Зухры квартира большая, деньги тоже есть… Я, честно говоря-я-я, — примирительно сказала бабушка, — думаю Зухру обхитрить. Пусть поедет, поучится, кто-нибудь ее заметит, замуж выйдет через год-два, и дома сядет, дети пойдут.
— Аллах, ты доведешь меня когда-нибудь! Какая ты коварная женщина! Зачем я, дурак, на тебе женился? Всю жизнь так — ты меня до речки доведешь, а воды выпить не дашь, уведешь обратно. Учатся для этого, что ли? Учатся, чтобы знания были.
— Вай, кому твои знания нужны?!
— Если не нужны, не надо в университеты ходить.
— Да?! Тебя слушать — она всю жизнь в нищете, как мы, будет жить. А я хочу ей хорошей жизни, чтобы дом был, муж был, деньги были. Ты смотри, — бабушка снова понизила голос, — Хадижа не Айша, язык у нее длинный, молчать не будет. Смотри, какой у нее характер. Боюсь я за нее. Не будет она тут в селе спокойно жить. Перечить будет. Потом к нам вернется, как ее мать.
Бабушка замолчала. Дедушка продолжал крутить волосы на виске и шумно дышал. Я сидела за своей неплотно задернутой занавеской и все слышала. Они меня не видели.
— Всю жизнь ты сама мне перечила… — тихо сказал дедушка. — В тебя она и пошла. Язык у нее — в тебя. Айша хорошая девочка была. Молчаливая, никогда ничего от нее не услышишь.
— Я тебе перечила?! Не стыдно тебе такие вещи теперь говорить? Кто Айшу за Расула замуж выдал? Как я тебя умоляла не делать этого. Любит она его! Пах… Тоже мне — любит! Я тебе говорила: сегодня любит — завтра не любит. Что ты мне говорил? Нет, пусть Айша по любви замуж выйдет, хоть за бедного, пусть счастлива только будет… Вот тебе, получил, как она счастлива!
— Прикуси язык, женщина! — крикнул на нее дедушка. — Много разговаривать стала!
— Я-то язык прикушу, только ты теперь смотри сам, как выходит, а выходит, что родственники Расула ни разу не поинтересовались, как их внучка живет. Им все равно, да. Как мы ее растили, как поднимали, им дела нет. Только раз они приехали, когда Айша умерла. Все — больше на порог не показались. Зухра моя сестра, не чужой же человек. Как она о ней заботится, как о дочке. Смотри, сколько вещей привезла. Русик уехал, квартира тоже пустая. Хадижа ей по хозяйству поможет — готовить-убирать. Вай, что ты переживаешь? Что с ней будет, а? Ничего не будет. Смотри, у Вагаба тоже какие знакомые важные. Вагаб — уважаемый человек. Они на свадьбы ее будут брать, туда-сюда будут вместе ходить. Пусть у людей на виду будет. Я тебе говорю, так лучше для н