хача во второй раз.
Я прочитала молитву. Боль отступила. Я могла дышать. Я была счастлива. Мои слезы — слезы счастья.
— Если бы за джихад давали деньги, все наше алчное правительство уже давно бы в лесу сидело и разжигало костер, — сказал Ариф-эфенди, заходя в комнату.
Мы привстали. Наверное, он слышал слова Патимат — так громко она говорила.
— О чем вы плачете, сестры? — спросил он и пытливо посмотрел нам в лица.
— Прости нас, Ариф-эфенди, — снова привстала со своего места Патимат. — Женщина слаба, она такое несовершенное существо. Аллах дал нам женское сердце. Оно вздрагивает от спецоперации к спецоперации. Но мы не должны плакать напоказ. Каждая из нас плачет по ночам, когда никто не видит.
— Сестра, все же скажи мне, о чем вы плачете? — Ариф-эфенди присел напротив нас. Он смотрел в пол, как будто думая о чем-то. Потом провел большим и указательным пальцами по своей бороде. — Сестра, это не твой выбор. Это выбор твоего сына. Он что хотел, то и получил.
— Аллах нас так создал, — ответила ему Патимат. — Мы плачем, мы скорбим. Но на все воля Аллаха. Альхамдуллилях. Если для меня, то лучше, что он погиб как мужчина, за свою идею, чем если бы его где-то запытали.
— Может, это глупо — умирать за идею? — сорвались глупые слова с языка Гюльнары.
— А не глупо умирать за погоны? — спокойно возразил ей Ариф-эфенди. — Те же менты умирают за свои погоны, а мы умираем за свою веру. Мы хотим жить по законам Аллаха, а они нам не дают. Вот за это погибли ваши сыновья и ваши мужья. Мы не боимся смерти, а они боятся — им нечего забрать с собой на тот свет, кроме своих грехов, поэтому они так держатся за земную жизнь.
Мы сидели молча. Было слышно только, как тяжело дышит Ася. Патимат налила чай Арифу-эфенди и протянула ему стакан на блюдце.
— Даже если за мной придут, я же все равно не откажусь от своей веры, — сказал Ариф-эфенди, отпивая горячий чай. — Правительство половину своих грязных дел на нас списывает. У них большая задолженность за газ, пошли газопровод взорвали, а потом говорят — террористы. И все верят. А вчера остановили на блокпосту ребят только за то, что у них бороды, насмерть забили прикладами. Это нормально? — спросил Ариф-эфенди и по очереди обвел нас всех глазами.
Мы молчали. Если смотреть на лицо Арифа-эфенди, его квадратный лоб и твердые голубые глаза, которыми он всегда смотрит исподлобья, никогда не подумаешь, что у него может быть такой мягкий и приятный голос. Ни разу я не слышала, чтобы он повысил его на кого-то. Когда Ариф-эфенди говорит страшные вещи, его голос, наоборот, становится тише и мягче, как будто он не спорит, не доказывает и ни на кого не злится. Я очень люблю Арифа-эфенди, он мне как отец. Но когда он говорит вот таким голосом, мне становится очень не по себе.
— Это они подняли оружие против ислама, — продолжал Ариф-эфенди. — Это их президент сказал — мочить в сортире.
Мы опустили глаза.
— Разве мы можем что-то изменить? — тихо спросила Гюльнара.
— Мы не хотим так жить, и этим мы уже многое меняем, — ответил ей Ариф-эфенди, и его голубые глаза пристально посмотрели на нас. — Ты, ты и ты — вместе можете что-то изменить, — по очереди он показал на всех нас пальцем. — Вы можете стать орудием мести.
Аллах, я всего лишь слабая женщина, сказала себе я. О чем говорит Ариф-эфенди, не могла я понять. Разве я могла что-то изменить? Но что я говорю? — остановила я себя. Конечно могу! В своих молитвах я буду просить Всевышнего, чтобы Он дал нам мир и покарал своей мощью всех врагов ислама.
— Сестра, подлей мне еще чаю. — Ариф-эфенди протянул Патимат чашку и закончил: — На место каждого убитого придут пятеро новых…
Не знаю, зачем я туда пошла. Что я хотела там найти. Но что-то как будто толкало меня в спину, и я шла дальше. Ветер прыгал у меня под ногами, дул на подол моего платья, и оно надувалось сзади. Ветер толкал меня назад, хотел сорвать с меня платок, но его концы крепко схватывали мой подбородок.
Теперь уже ни ветру, ни кому-то другому не заставить меня вернуться назад — в прошлое.
Я прошла мимо чужих домов. Богатые каменные смешались с низкими бедными. Ветер бросал мне в лицо песок, резал песком глаза. Я уже чувствовала запах моря.
Зачем ты сюда вернулась, что ты хочешь тут найти, спрашивала себя я.
Мои закрытые туфли наполнились песком. Голубое море слепило глаза. Я уже чувствовала боль в груди, но все равно шла. Аллах, спаси меня от отчаяния, просила я, глядя в небо.
Вспомнила, как когда-то хотела броситься в речку с обрыва. Но вот передо мной было море, воды в нем хватит на миллиарды смертей. Смогу ли я? — спросил я себя и отвечала: нет! Как бы ни была тяжела жизнь, я продолжу жить. Продолжу жить только лишь для того, чтобы заслужить рай. Что меня ждало бы, если бы я бросилась в водную бездну? Ничего, кроме ада, поджидающего самоубийц. Аллах дал мне эту жизнь, и только Он вправе забрать ее у меня. Я не в праве, я не должна.
Я увидела камень — тот камень, на котором стояли мы с Махачем. Это время было так близко и так далеко. Перед глазами снова пронеслись видения из прошлого — мы вдвоем стоим на камне, Махач обнимает меня. Ветер принес с моря его запах и бросил с песком мне прямо в лицо. Рукой я зажала рот, открытый для крика.
— Аллах, — стоя на камне, я подняла к небу глаза, — меня не учили жить, когда секунда становится часом, а минута кажется такой бесконечной, что ее невозможно прожить. Что мне делать?
Я снова открыла рот, чтобы крикнуть, но из него не вышло ни звука, вместо меня крикнула чайка, которая кружилась над водой. Она вскрикивала каждый раз, как я беззвучно открывала свой рот.
— Аллах, Ты слышишь, забери меня поскорей, — шептала я. — Каждая секунда причиняет мне такую боль, что я не могу больше жить.
Я обхватила руками живот. С каждым днем он становится больше. Я ношу его как камень. Я не чувствую в нем жизни. Ребенок в нем давно умер.
Ветер снова опьянил меня, я хотела сопротивляться. Хотела кричать так, чтобы было слышно всем вокруг — и в бедных домах, и в богатых. Кровь бросилась мне в голову. Я хотела упасть на этот камень, бить по нему ногами и кричать, пока бабушка не накроет меня своей…
— Дракон. Дракон, — шептала я.
Я хотела, чтобы он проснулся, поднялся со дна морского и смыл весь этот город — с его богатыми и бедными домами. Я хотела, чтобы он дошел до самых гор и не оставил от этого города ничего.
— Дракон. Дракон, — шептала я.
Чайка бросилась вниз головой в воду. Поднялась в небо и снова бросилась. Я хотела быть на ее месте. Хотела превратиться в чайку. Кинувшись вниз, я бы не стала подниматься.
Я хотела, чтобы дракон встал со дна, поднялся высоко, сжег этот город и залил оставшийся после него пепел водой. Я хотела, чтобы никого не осталось. Чтобы все умерли, как умер Махач, как умерла… Нет-нет, я не хотела об этом думать. Я хотела, чтобы бабушка… Я не должна была роптать, если желала встретиться с ними снова. Я знала, они все ждут меня. Я хотела к ним, но я должна была подождать.
Чайка напомнила мне о том, что наступил час намаза. Я не могла его пропустить.
Я опустилась на колени и сделала первый поклон.
«Именем Аллаха милостивого и милосердного, — шептала я про себя. — Истинное восхваление принадлежит только Аллаху, Господу миров, милость Которого вечна и безгранична, Владыке Судного Дня. Тебе поклоняемся и у Тебя просим помощи. Направь нас на правильный путь. Путь тех, которым он был дарован. Не тех, на которых Ты разгневался, и не тех, которые сошли с него. Аминь…»
— Девушка, за нас тоже помолись!
Я вздрогнула. Обернулась. За моей спиной были парни. Я не слышала, как они подошли. Они сидели на песке и пили пиво из бутылок. Нечестивцы! В час намаза!
— Эй, спускайся со своего камня, — позвал меня один из них. — Иди присоединяйся к нам.
Аллах, просила я шепотом, дай мне сил не обращать на них внимания. Не позволяй им сбить меня с моей молитвы.
— Именем Аллаха милостивого и милосердного… — снова начала я.
— Эй, может, она не такая? — крикнул за моей спиной другой.
— Они все такие! — ответил первый.
— Именем Аллаха милостивого и милосердного… Именем Аллаха милостивого и милосердного… — Мое сердце стучало, я сбилась, забыла слова молитвы.
Аллах, Ты видишь меня и Ты слышишь меня, сказала я, отрываясь от камня. — Я иду по правильному пути — к истине. Не позволяй нечестивцам сбить меня с него.
— Эй, девушка!
— Именем Аллаха милостивого и милосердного… — Я совершала поклон за поклоном. По моим щекам текли слезы.
Гюльнара вышла замуж за одного из тех мужчин, которые приходят в наш дом и уходят. Мы попрощались с ней неделю назад. Я не знаю, куда она ушла и где будет жить со своим мужем. Она щебетала как птица, когда уходила от нас. Я не знаю, что у нее впереди. На секунду мне стало жалко ее — когда связываешь свое сердце с другим, тебя может постичь еще одна утрата. Сердцу лучше быть свободным. Но, кажется, уходя, Гюльнара ни о чем не жалела.
Все это время я не спрашивала себя, жалею ли о том, что связала свою жизнь с Махачем. Останься я тогда в доме у тети, сейчас была бы замужем за другим, тот другой был бы жив, и я бы носила его ребенка. Я спрашиваю себя: как бы ты поступила, Хадижа, если бы Аллах дал тебе шанс повторить все снова, вернуться в прошлое и прожить жизнь второй раз? И я понимаю, что и во второй, и в третий, и в тысячный, и в стомиллионный раз я бы ни за что не отказалась от Махача. Мы были вместе всего два месяца, но я бы не променяла их на сто тысяч лет спокойной жизни. Я бы не променяла их на бессмертие.
С другой стороны, все свершается по воле Аллаха. Если Он нас соединил, значит, Он так захотел. Мы не выбираем ничего в своей жизни, Аллах выбирает за нас. Я вспоминаю чужие слова про выбор, чужой голос, который в прошлой жизни часто звучал во мне, чужую руку, которая сжимала мое сердце. И я ужасаюсь! Я жила в плену у шайтанов. Аллах освободил меня от них. Мусульманин ничего не выбирает, он подчиняется выбору Аллаха. Альхамдуллилях.