В город пришла настоящая осень. Почему я по-прежнему замечаю смену погоды? В моей жизни больше никогда ничего не изменится. Почему я должна замечать изменения вокруг себя? В доме стало еще холодней. Живот растет, и мне все тяжелей вставать на колени, совершая намаз. Я не спрашиваю себя, что будет с моим ребенком, когда он родится. Его судьба не волнует меня. Я не чувствую к нему любви. Он будет держать меня на земле, мне придется заботиться о нем, а ведь я так спешу к тем, кого люблю.
Иногда по утрам, когда мы идем в мечеть, я вижу, как студенты — нарядные парни и девушки — спешат на занятия. Я не чувствую никакого сожаления, глядя на них. Я не чувствую больше ничего. Я живу как во сне. Молюсь, читаю, убираю, готовлю, стираю. Я готова терпеть и буду покорно терпеть сколько потребуется.
Сегодня мне приснился странный сон. Я готовилась к свадьбе. Это была моя свадьба. Я надевала свадебное платье — атласное, белоснежное. Я надевала его сама, никто мне не помогал. Разве такое бывает, удивлялась я, по обычаям, невесту всегда готовят родственницы. Во сне я не могла понять, за кого я выхожу замуж.
— Хадижа! — позвали меня.
Я подняла голову и увидела, что в небе на облаке сидит Махач в черном красивом костюме и белой рубашке. Он махал рукой и звал меня за собой.
Я взмахнула руками, закрытыми белыми рукавами свадебного платья и превратилась в белую чайку. С криком я бросилась вверх — к Махачу.
Я проснулась от своего беззвучного крика. Я лежала на спине и задыхалась. Мне было темно и сыро, как будто я не родилась. Я потрогала живот. Он был мягкий. Ребенок умер и теперь портится прямо во мне.
— Неси, — сказала Патимат, протягивая мне поднос с чашками чая. — Ариф-эфенди хочет, чтобы ты сегодня накрывала на стол.
Я зашла в комнату. На циновках сидели мужчины. Я не видела их здесь раньше. С ними Ариф-эфенди. Они привстали, увидев меня.
— Салам алейкум, сестра, — приветствовали они меня.
— Алейкум салам, — тихо ответила я.
Мои глаза были опущены, но я чувствовала, как они разглядывают меня. Мне стало не по себе. Я ставила чашки на стол и шептала про себя молитву.
— Твоего мужа убили неверные, сестра, — сказал один из мужчин.
Я подняла на него глаза. У него были ввалившиеся синие щеки и пристальный взгляд. Мне казалось, этим взглядом он пробивает меня насквозь и видит все, что в моей душе. Но в моей душе ничего не происходило. Я не вздрогнула от его слов. Я давно знала, что моего мужа убили. Я стояла напротив него и прижимала к животу поднос. Я была почти уверена, что ношу мертвого ребенка.
— Не ради нас, здесь сидящих, ответь, ты готова за него отомстить? — спросил меня он.
Я ничего не ответила, только отступила на шаг. Нет, подумала я, я жду конца этой жизни, но мстить никому не хочу. Патимат говорила, Аллах сам знает, кого Ему наказывать, а кого миловать.
— Так хочешь ты за него отомстить? — повторил он свой вопрос и посмотрел на меня еще пристальней. Под его взглядом я не могла пошевелиться, он усыплял меня как змея.
— Аллах сам знает, кого Ему наказывать, а кого миловать. — Мой язык еле ворочался, но я все равно тихо повторила слова Патимат.
— То, что ты говоришь, относится к вечной жизни, — поправил меня мужчина. — Ты готова стать орудием мести? — спросил он.
— Сестра, отвечай, — мягко сказал Ариф-эфенди.
От его голоса я вздрогнула и вспомнила, как добр он все это время был ко мне. Как заменял мне отца и брата. Как читал нам священные книги. Неужели я могла оказаться такой неблагодарной и не выполнить одну его просьбу?
В моей голове был песок. Мне хотелось спать. Я больше не могла стоять с подносом перед ними. Я ношу мертвого ребенка, повторяла я про себя, я ношу смерть.
Кивнула — да.
В комнате, где мы по вечерам обычно пьем чай, меня ждала Патимат. Она посмотрела на меня по-новому. Встала и уступила мне место. Она сказала, что теперь недостойна завязывать шнурки на моей обуви. Я хотела ответить ей, что у меня никогда не было обуви со шнурками, но меня тянуло в сон, голова падала на грудь.
— У меня же будет ребенок, — напомнила я.
— Шикарно! — воскликнула она. — Вы уйдете в рай с ним вместе, и твой ребенок всегда будет с тобой.
Разве не этого мы хотим — чтобы наши близкие были всегда рядом? Как я не подумала об этом сама? Все же Патимат — какая она добрая, всегда найдет что сказать. Мы будем всегда вместе — я, Махач и наш мертвый ребенок.
Сегодня Ариф-эфенди снова читал — те же строчки из «Предсмертного мига». Я знаю их наизусть и повторяла за ним про себя.
«Ты явилась поводом того, что Аллах ниспослал этой общине такое облегчение. Затем Всевышний Аллах с высоты семи небес оправдал тебя, отведя клевету нечестивцев. И нет ни одной мечети, в которой поминают имя Аллаха, чтобы в ней днем и ночью не читались аяты о твоей невиновности».
Я прислонилась спиной к стене. Мои глаза закрывались. Я засыпала. Мне виделось, как Махач машет мне с облака. Я иду к тебе, крикнула я, я спешу к тебе, Махач!
Ариф-эфенди говорит, это не грех. Наоборот. Я приму шахаду на пути Аллаха. Двери рая будут открыты передо мной. А так еще неизвестно, смогу ли я праведно прожить до конца жизни, если не стану орудием мести. А так еще неизвестно, заслужу ли я рай.
Я стану орудием мести, и Аллах ниспошлет этой общине облегчение. Отведет от меня клевету нечестивцев.
… и днем и ночью будут читаться аяты…
Слова окутывали меня мягким облаком. Холодная стена грела спину. Я спешу к тебе… Я проваливалась глубже в сон. Вот я снова сама себя наряжаю, снилось мне. К чему был этот сон?
… читались аяты о твоей невиновности…
Я превращалась в чайку. Я взмахивала крыльями, но вместо того чтобы лететь вверх, падала вниз, глубже в сон, в морскую воду. Я видела дракона, который спит на дне. Я разбужу его, став орудием мести, снилось мне. Затем Всевышний Аллах с высоты семи небес оправдает меня… Я взмахивала крыльями, я хотела лететь к Махачу, он ждал меня, но падала все ниже и ниже, пока меня не подхватил голос Арифа-эфенди и не возвратил снова в комнату на сырые циновки, и от холодной стены снова стала мерзнуть спина.
— Оставь меня, Ибн Аббас, — читал Ариф-эфенди.
Клянусь Аллахом, мне хотелось быть преданной забвению и навсегда забытой.
Оставьте меня, крутилось в голове. Мои глаза снова закрывались. Мне было холодно и темно. Я снова падала вниз. Оставьте меня. Мне хотелось быть преданной забвению и никогда не родиться.
Я не знаю, сколько будет продолжаться эта дорога. Но она не может быть такой же бесконечной, как вечность. Я постоянно сплю, а когда просыпаюсь, то, что я вижу за окном автобуса, пугает меня еще больше. Мы проезжаем незнакомые города. Деревья становятся все выше. Мне снилась зеленая ковровая нитка, которая натянулась от вершины Лысой горы в нашем селе до автобуса. Чем дальше уезжал автобус, тем больше натягивалась нитка. Еще чуть-чуть — и она порвется.
Зачем все эти люди едут туда? За окном некрасиво и холодно. Я никогда не видела такого некрасивого серого неба. Земля, по которой мы проезжаем, кажется мне чужой — я не узнаю ее. Мне снилось, что я лежу в нашем саду под зеленой яблоней. Теплая земля греет мне спину. Я вижу бабушку, она идет, опираясь на палку.
Аллах, что со мной? Почему мне постоянно хочется спать?
Бабушка идет ко мне, опираясь на палку. Она улыбается. Какая она красивая. Я слышу телефонные гудки в трубке. Я звоню тете Зухре.
— Видеть тебя не желаю! — кричит она. — Ты опозорила нас! Мы отказались от тебя и знать больше не хотим! Твоя бабушка умерла! Она звала тебя перед смертью! Потом попросила молока, выпила и умерла! Ты убила ее!
Дедушка так кашлял, я думала, он умрет первым. Я думала, поэтому надо его больше любить, а на бабушку еще останется время, когда дедушки не станет. Но бабушка выпила молока и умерла, а я не успела ее любить. Зато я люблю ее сейчас.
Мне снилось, что бабушка лежит в нашем доме на полу в коридоре. Там, где лежала перед смертью моя мать. Сверху через щель в крыше на нее падает солнечный свет. Она просит горячего молока. У нее на груди сидит ангел смерти Азраил. Он пришел за ней, как придет за всеми нами.
Молоко такое горячее, что от чашки поднимается пар. Бабушка жадно глотает. Она смотрит в щель — туда, откуда бьет солнце. Она открывает рот, и из него поднимается молочный пар. Азраил хватает его и уносит. Со двора приходит скрип точильного камня. Какой неприятный звук.
Я проснулась. Это скрипел автобус.
Думаю, что теперь мне хватит сил. Хватит сил потому, что может не хватить времени.
Я открыла сумку и достала из нее листок. Развернула его и поцеловала строчки, написанные рукой Махача. Рядом со мной сидит мужчина — тот, который спрашивал, готова ли я стать орудием мести. Теперь он выглядит по-другому. Он побрит, на нем костюм и голубая рубашка. От него пахнет одеколоном. Меня тошнит от сильных запахов.
«Не думай, что меня больше нет. Я есть и всегда буду. Не могу тебе ничего объяснить — осталось мало времени. Единственное, о чем я жалею, это что затянул тебя в свою жизнь. Надо было оставить тебя в покое. Но я не смог. Если ты меня любишь, иди к моей матери. Она должна принять тебя как мою вдову. И помирись со своими родственниками. Слышишь меня? Помирись с ними, чего бы тебе это ни стоило. Я оставляю тебе деньги, их я тоже взял у отца, но этих денег хватит тебе надолго. Передай часть Арифу-эфенди, чтобы он мог выкупить мое тело. Не оставайся одна, иди к родственникам. А я всегда буду рядом с тобой. Махач».
Мое сердце вздрагивает под одеждой. Я хочу уйти. Уйти прямо сейчас. Я не могу ждать еще несколько дней. Несколько дней — это вечность. Каждая секунда вонзается в мое сердце. Я хочу стать орудием мести прямо сейчас.
Прости меня, Махач, за то, что не смогла выполнить твою просьбу. Бабушка умерла. Тетя Зухра отказалась от меня. А твоя мать…
Я стояла на коленях, это было у того дома — с колоннами. Но она на порог меня не пустила. Она никогда не простит тебя, Махач. Она отказалась от твоего тела. Ты сам виноват, Махач. Я ведь не виновата! Куда мне было идти, Махач? Все отказались от меня. Бабушка умерла. Дедушке пришлось бы до конца дней прятаться от позо