Сегодня в 6 часов 20 минут телефонный разговор с Р. (после долгого-долгого молчания). В сердце боль, руки дрожат. Голос ломается, и в голосе, и в глазах слезы. Это чувствуют. Знаю теперь: это был единственный человек, который меня ни разу не обманул и не предал.
Страшно жить.
Ноябрь, 15-е, вторник
Можно мне у Вас посидеть – поговорить о книгах, о персидских мистиках, о том, что было при мне, о том, что было без меня? Можно мне Вас поблагодарить – просто за то, что Вы существуете, за то, что с Вами и у Вас я всегда была светлой, высокой и чистой?
Ночью: ветер, вздутые холодные воды Фонтанки, тучи, пустые площади, пустые дома.
21 ноября, Lundi
Какие страшные теперь понедельники! Очень ясное ощущение: ni rédemption, mais châtiment[464]. За все нужно платить.
Оказывается, мне есть чем платить.
5 декабря, понедельник, ночь
День такой злобы и такой ненависти, которые могут быть названы олимпийскими. Пафос гнева дает неожиданные эмоции удесятеренных сил.
Только ненависть ведет к победам.
10 декабря, суббота
Почти животный, почти биологический ужас перед грядущим и признание своего собственного бессилия перед этим ужасом. Все силы сконцентрированы в одной точке: сохранение относительного равновесия.
Чувствую себя канатным плясуном, идущим над бездной. Причем с одного края канат подрезан.
Вечером был темный город, темные здания, предзимний холодок. На остановке ждала долго трамвая, мерзла, щурилась, слушала в себе почти осязаемый, почти ощутимый физический рост гнева, издевки, ненависти.
Часы у рынка показали: 9.15. Решила: поздно. Никуда не поехала, прошлась по темным улицам, снова слушая в себе рокоты бунта и радуясь им.
Потом работала, читала чужие письма и была в веселом настроении. Чужие письма говорят о чужой жизни. А какое мне, собственно говоря, до нее дело? В особенности, если эта жизнь ниже моей. Как люди боятся правды! Какие только маски они не надевают, чтобы скрыть эту правду (даже от самих себя!). И как смешно смотреть на все это – и видеть, видеть…
Я никогда не вела таких интересных психоаналитических разговоров, как за эти два последних месяца. И никогда еще – в столь короткий промежуток – мне не приходилось делать таких потрясающих открытий.
Все – как дым.
11 декабря, dimanche
Холодно. Вечером недолго была на улице. Потом слушала пение. Смотрела на толпу. Стало еще холоднее, еще беспризорнее.
Потом – работа. Астрономия ведь тоже какое-то дело.
12 декабря, понедельник
Поздно встали. День тусклый. Накануне – очень веселый вечер до 2 часов ночи, когда я даю в лицах (в жутком и смехотворном гротеске) серию моих поклонников.
Весь день – работа. Прекрасно работается, четко и удачно. Вечером Киса.
13 декабря
Работа. Неудачная поездка к портному. Опять работа. Чудесные петербургские гравюры: сумеречные часы после полудня, черная вода, снег на крышах, туман, слякоть, редкие огни в домах. Декабрь.
Холод. Жесткость. Злоба. Усмешка. Презрение.
Острые боли в лопатках – до задыхания, до крика. Но силы и уверенности во мне столько, что излишки я готова продавать!
Вечером – новая поездка к портному. Город летит за стеклами такси. Беличья шубка пахнет Манон[465]. Думаю о литературном сравнении («Les yeux de fourrure!»[466]), о разных сравнениях, о чужих жизнях, о том, что в Москве – тоже вечер, что в Москве я давно не была, что хотела бы туда поехать, что хотела бы видеть Николая, о чем-то спросить, о чем-то узнать… И еще думаю о многом и о разном, смотрю на тусклые и мертвые здания церквей, в которых больше никто и никогда молиться не будет, – и вдруг отождествляю себя с таким же тусклым и мертвым зданием: я – тоже церковь, оскверненная и пустая. В ней может быть кино, музей, театр, дансинг. Но в ней никогда больше не будет богослужения.
Как все-таки счастливы верующие люди! Они же твердо верят в реальность всех миров и призрака называют богом.
14 декабря, среда
Работа. Английский роман. Настроение подтянутое и злобно-веселое. Зубной врач – новый, очень приятный старичок. Вечером – Леонтьевы (все трое!). Обывательская болтовня. Еще раз: скучно так, что даже весело.
15 декабря, четверг, 6 1/2 час.
Спала прекрасно без люминала – первый раз. Должно быть, вчерашняя скука нагнала сон. Бесконечные телефоны. Маникюрша. Потом один из астрономов (милый, с лицом печального сатира и детским смехом), работа с ним, болтовня, много смеха. Внутри: отстранения и отчужденность (не нарушайте моих кругов. Вы все – остальные!) и наряду с этим: цветение большой и светлой радости. Очень холодно, резкий мороз. Вот сейчас пообедаю, надену беличью шубку и бежевые боты, надушу руки и волосы – и уеду. Уеду в ночь, в вечер, в холод – прикоснуться к неведомому астрономическому знаку и выпить чай из лиловой чашки.
Влюбленная женщина не ждет своего любовника так, как я жду сегодняшний вечер.
16 декабря, пятница
Неожиданно сильные морозы. После +1 °C вдруг -20, -22 °C. Снега нет. Фонтанка подернулась небывалым стеклом естественного ледка. Сегодня – от страха перед холодом – до часу дня не могла встать с постели. От страха перед холодом не пошла к зубному врачу. И страх перед холодом превращает предстоящую «Раймонду» в Мариинском[467] в настоящее мучение.
Днем – Николай Михайлович, дрова, разговоры о фильмах «Александр Невский», «Человек с ружьем»[468]; потом – Гнедич. Разговариваем умно, интеллигентно.
Спрашивает:
– Вы меня еще не простили?
– Нет.
– Ведь я вам солгала только один раз!
– Да.
– И я даже не знаю почему…
Я смеюсь. Мне действительно весело.
– А когда вы меня простите?
– Никогда – но это ведь неважно.
Меняю разговор. Мне все равно, а ей чуть неприятно – а может быть, и не чуть. Трещинки, трещинки…
Мысли о том, что такое благородное хулиганство.
Вчера вечером мне было очень хорошо. Я уже давно не знала такой тишины доверия, какая была во мне вчера. Завтрашнего дня жду с любопытством, очень спокойно, невесело и слегка раздосадованно: очень уж быстро пролетело время.
Сон: я – Тора, завернутая в жемчужную пелену[469]. Спасаюсь от фашистов, которые хотят меня разорвать.
17 декабря, суббота
Совершенно пустой день. Английский роман. Отвратительное самочувствие. Недоумение переходит в тревогу, в страх, в тоску и приводит к эффектному разряду веселой издевки.
Телефоны, которые не отвечают. Как странно: у меня – именно у меня – нет никаких путей, и, ничего не зная, я могу либо не знать долгие дни, либо ждать известия, как милостыни… или как ежедневной газеты.
Печальная все-таки ваша жизнь, моя дорогая!
18 декабря, воскресенье
Мороз. Снега нет.
Когда-то – очень давно – был такой же холодный и бесснежный декабрь, запутавший мои пути между двоими: Сокол[470] и Замятин.
Сегодняшний день: много внешней радости, вино, легкие сигареты, душистая пудра, мягкая шерсть. А улыбаться все труднее и труднее. Боли все больше и больше.
Возможно, что я себя чувствую хорошо только в сфере эфемерид. Возможно, что я сама – эфемерида[471].
Строить! Строить! Строить заново! А что? И чем?
21 декабря
Путаница с часами – дела, работа, астроном, машинистка. Вечером – поздно – у Кисы: прошу у нее извинения. Первый раз за 19 лет забыла, что 7-го были ее именины. Не люблю забывать таких дней – и чувствую себя глупо.
23 декабря
Лучшим доказательством всегда является статистика.
24 декабря, суббота
Впервые весь праздник кувырком – весело, смешно, никакого праздника. Вино, ром, бенгальские огни, зажженные канделябры, вместо елки – комнатные кипарисы, убранные рождественской мишурой, люди, смех – ну, просто хороший выходной день! Даже обед был не традиционный – куда там, к черту, традиции! Мороз. Мама плохо себя чувствует. Лечу ее алкоголем и хинином.
31. XII. Суббота. 11 ч. 45 м.
Omnium… defunctorum[472].
1939 год
Январь, 1-е, воскресенье
Встреча дома, как всегда (несмотря на острое, мучительное желание быть не дома – все равно где, все равно как, лишь бы не дома, не с теми же вещами, не в тех же комнатах, не при тех же свечах). Встреча, однако, дома – почти такая же, как и в прошлые годы, и совсем не так, как в прошлом году. Было много вина – и совсем не было ни музыки, ни стихов. И та музыка, которую слышала одна я, звучала для меня темными и страшными тактами «Божественной поэмы» Скрябина: Désir – Luttes – Possession[473].
Слова, слова… как страшна сила слов – в их повторяемости, в их отнесении к разным людям и разным событиям. Меняются лица, меняются окружающие предметы. Но при возникновении определенных обстоятельств возникают определенные слова, и оказывается, что человек беден, у него маленькие запасы: носитель радости (ибо слово бывает иногда и даром и радостью) единовременно может стать и преступлением – расточителем или убийцей.
Слово, святая тайна – Vertum[474] – проституировано.
«Как пчелы в улье омертвелом,
Дурно пахнут мертвые слова»[475]