1911 год[1083]Sophie OstrovskaДневник Сони
Вторник 25 января 1911 года[1084]
Наружность лиц, которых я знаю.
Ну начинаю свой дневник и прошу внимать на каждое слово.
Папа мой очень стройный и красивый мужчина. Лицо довольно красивое и выразительное, правильный нос, глаза карие и[1085]. Мама же среднего роста довольно полная и красивая «madame» с красивыми глазами и красивым носиком. Не ревнивая женщина, но надо же побранить мужа тогда, когда надо ну! Брат на Папу и Маму не похож: волосы как щетина, глаза маленькие и очень хитрые, во рту постоянно длинный язык, что минутки за зубами полежать не может и т. д.
Моя тетя очень комична, у нее после своей молодости остались две красоты, которых она еще не потеряла, но придет время, она и это потеряет. Ну что ж у нее осталось: это зубы и глаза.
Нос довольно много вздернутый – и кончается пятачком, как у одного животного. Ну у кого? Как вам сказать…
Ну теперь довольно, а то я соскучилась все время сидеть и писать! Желаю вам хорошего отдыха.
Писательница Соня.
1915
27 августа, четверг[1086]
Дневник – вещь чрезвычайно сложная; с ним надо обращаться нежно и хорошо, а чуть что не так – дневник исчезает и появляется грубая, обнаженная, резкая исповедь. Многие не только говорят, что дневник – это вторая душа человека, знающая сокровенные мысли и тайны, но и делают это. Но я до этого, вероятно, никогда не буду в состоянии дойти. Как! Чтобы самые глубокие тайны и скрытые мысли и желания могли появиться на бумаге с придаточными предложениями и запятыми перед «а», «как», «что» и пр. Никогда! Мало ли что может случиться – и пожалуйста, все открыто. Разоблачение явилось бесстыдным образом, словно ничего и не было! Нет. Так я не могу! Конечно, можно бы писать дневник каким-нибудь условным шифром, но я боюсь, да и времени нет и легко перепутать можно. Дневник я начинала Бог знает сколько раз, аккуратно записывала ежедневно, что за погода, кто был и каков обед, но потом казалось все таким глупым, донельзя мелочным, что с отвращением выбрасывала исписанные листы. Жаль, не было абсолютно ничего… умного. Воображаю, как я буду вести этот дневник?! Само собой, что ежедневно писать не буду. Скоро надоест. А так… изредка.
30 [августа], воскресенье
Завтра в школу? Завтра? Как скоро промелькнули каникулы, с Волгой, Москвой (где, впрочем, было очень и очень ничего), Павловском… Милый Павловск! Я очень любила его концерты, хотя меня привлекала не только музыка, но и Асланов[1087]. Тонкое понимание партитуры, элегантное капельмейстерство – именно элегантное: изящные, плавные движения рук. Оркестр его чутко понимает и, кажется, любит. Вообще Асланов в моем вкусе, хотя немного смешила его непослушная прядь волос, непременно прыгающая на лбу в момент грандиозной, торжественной музыки… Странное, короткое, спутанное лето. Зато масса нового, досель не изведанного. А это очень интересно! Правда, я смела, но перед неожиданностью храбрость ничто. Бывали минуты, когда я теряла самообладание и спрашивала себя: «что это?» За лето я дошла до одного: по моему лицу трудно узнать что-либо. Иногда я могу его превратить в каменную маску, но это многого стоит! Вот только… глаза. Противные глаза! Сейчас же все выдадут! Тогда я скрываю их ресницами. Многие думают, что это из скромности или робости; никогда! Если я не хочу, чтобы кто-либо узнал, что я думаю, я прячу глаза. А бывает, что принуждена их опускать из-за безумной охоты смеяться. Но это бывает только на улице. Сегодня была у Вавы. До этого она телефонировала раз с пять: «Придешь? Придешь?» Надоедает, да к тому же теперь у меня квартира еще не убрана, гостиная превращена в склад всякой всячины. М-ль Тугаринова в Павловске, потому что концертирует там. А Вава – ребенок слишком настойчивый, тараторящий без умолку и все в таком роде. День неудачный; возможно, что вечер лучше будет, так как иду на Сабурова[1088]. Первый раз в жизни увижу фарс[1089]. Оперу и драму более или менее основательно знаю, но фарс… ни артисты, ни публика, ни настроение мне незнакомы. Интересно посмотреть, какова публика!
Сентябрь 9, среда
Правда, давно не писала, но постараюсь привести свои мысли в более приличный порядок. А то так стыдно, что в голове самым спокойным образом разгуливают! У Сабурова мне очень понравилось; сначала я немного стеснялась своего коричневого платья, но потом ничего. Папа познакомил с м-elle Чебуновой и ее женихом. Она… не знаю, но мне не нравится. Вертлява, визглива, пучеглаза (pardon), он – размазня, хотя офицер. Но с ними знакомство поддерживать не буду, так как мама их очень мало, почти совсем не знает. Один какой-то несчастный раз встретила на концерте – разве это обязывает к чему-нибудь? В школе великолепно: я довольна! Та же mademoiselle Michel, прекрасная преподавательница; miss O’Reilly вернулась: она мне очень нравится, и даже я ее люблю чуточку. Вот только m-elle Муллова не у нас: это противно. Ух, как я разозлилась, узнав, что она не будет в V классе! Разорвать ее была готова; она сама это заметила. Очень милое, симпатичное, а главное, доброе отношение к ученицам. M-elle Неклюдова… не могу судить, не зная человека; каждый имеет преимущества и недостатки, но пока на нее особого внимания не обращала. Поживем – увидим! Цоппочка та же: то кричит, то шепчет, то злится, то ласкает; то мы «приготовишки», то «внимательные девочки» – поймите, пожалуйста! Но в сущности она предобрая, превосходно знает свою математику, старается нам вдолбить извлечение корня, а мы в соляные (или как там?) столбы превратились. Fraulein[1090]… гм! Остроумная, живая, веселая, но… из того, что говорит, лишь 3/4 понимаю, стараюсь уловить хотя бы смысл, который, увы, довольно часто от меня ускользает. Но, как мне кажется, она тоже хорошая. История у нас – extra fine[1091]. Марковская – оратор, да к тому не совсем обыкновенный! Удивительно хороший дар слова – ясно, четко, определенно связывает мысли, вплетая придаточные, что, однако, не влияет на яркую, чистую, свободную мысль. У нее красивый подбородок и удивительно серебристо очерчена линия перехода в шею. Она, кажется, тоже милая. Физика у нас – преуморительная. Спаржей прозвали; высокая, худая, угловатая, но с отполированными ногтями (заметили-сь!), застенчивая до крайности: взглянуть пристально нельзя: опускает глаза, краснеет, словно на вертеле жарится. А наш класс, как известно, самый беспардонный: уставились бесцеремонно на нее, глазеем; она и так, и сяк, краснеет, бледнеет, вертится, оборачивается – чуть не прыгает! Да, нам-то смешно, а ей, бедненькой, каково! Злючки мы, но добрые злючки. Это так мамочка выразилась. Кого же еще остается перебрать? Mister’а не видела, так как урока еще с ним не имела, histoire naturelle[1092] та же самая, religion да… т. е. (извините) тот же père, какой был и прежде. Le Nievskiy et le dwornik – его выражение, с позволения сказать! Остальное… не знаю или не помню, потому что спать пора! Педагогический (кажется, не сделала ошибки?) персонал разобрала по частям (не речи!), будет время рассортирую и учениц. Есть поистине и типы, и типики. Но высшему начальству – должное почтение! Ах, правда m-elle Girard забыла! Особенного ничего – вечная улыбка. Тот самый aimable[1093], руку на молитву сложит, которая почему-то никогда не прекращается. Вот и все!
13 сентября, воскресенье
Счастье, что завтра праздник, счастье, что дома остаюсь. Можно подумать, что это из лени, но я думаю, все ученицы и ученики с нетерпением выжидают праздников. Летом я никогда не знаю – праздник ли или обычный день, а вот зимой, когда приходится рано вставать, наскоро глотать кофе и, кое-как напялив шляпу, мчать к трамваю, дабы не опоздать на молитвы и не услышать быстрое «Vite, vite»[1094] m-elle Michel и заслужить уничтожающий взгляд Валенки, тогда-то праздник играет немаловажную роль. После молитвы спускаемся в класс – преуморительный он у нас, право! Каждая девочка иная, никогда не встретишь схожего темперамента или характера. Но… по порядку! Самым резким ребенком у нас – Jeanne Micaud: высокая, крупная брюнетка с очень красивыми, темными глазами, [нрзб] густыми, вверх загнутыми ресницами, с быстрыми, нервными движениями, неимоверно скорой речью и поминутно меняющимися настроениями и желаниями – вот она, резкий, своеобразный тип, с улыбкой японки и грустным взглядом цыганки, вот она – дочь нервного, экзальтированного, горячего, страстного народа – народа Франции!! Но в сущности – Jeanne очень милый ребенок, немного упрямый и настойчивый, но симпатичный, добрый и, как мне кажется, одинокий и даже несчастный!! Не особенно ее дома балуют, думаю, обращают больше внимания на младшую сестру!
14 [сентября], понедельник
Вчера не дали докончить: является Михалина: «Барыня спрашивает, что делаете и почему к гостям не идете?!» Разозлила меня! Я швырнула тетрадь, помчалась, как фурия, в гостиную и злая все время сидела. Мама говорила, что у меня был необыкновенно воинственный вид! Словно на немцев собралась!
Но… поговорим о классе! Есть у нас некая личность, под заглавием Жени Видаль! Что и почему, но я ее не люблю, да и она не в восторге от меня! Обоюдное равнодушие и, пожалуй, даже нелюбовь – ни мне, ни ей обижаться нечего. Она мне не симпатизирует с третьего класса или, точнее выразиться, с первого дня моего прихода в гимназию (тогда еще пансион). Возможно, что я ей отбила звание первой ученицы и тем вооружила ее против себя, но, может быть, я просто не сумела подойти к ней с покорной, робкой физиономией, спрашивая порядки школы! Уважение, то есть лесть к своей особе, она очень и очень любит!! Напускная гордость, которой, впрочем, ни на грош нет, потому что подделываться под настроение Elda’у – глупо и низко – и вечное желание мелких ссор из-за мелочей – этим она мне глубоко не понравилась! Другое дело – Женя Рукавишникова! Естественный, простой, свободный ребенок, с детским воображением, с бесхитростными скорыми глазами и хорошими, толстыми золотыми косами – она меня сразу привлекла к себе. Хотя раньше дразнило немного восторженное отношение к Маргарите Клемен. «Так Маргарита сказала, то Маргарита сделала!» В III классе это были ее обычные фразы. Но в IV и она больше сблизилась с остальными, сплотилась в одну тесную, неразрывную дружбу с девочками, кажется, за исключением Suzanne Mazo. Но та для последней слишком мала, слишком наивна, «trop enfant»