Ци Да-жэнь молча глядел на Чжуан Му-саня и покачивал головой.
Ай Гу почувствовала, что здесь таится какая то опасность. Ее очень удивляло поведение отца. Обычно прибрежные жители побаивались его. Почему же он сейчас ничего не говорит? Она сразу решила, что это и не нужно. После того, как она услышала молчаливое суждение Ци Да-жэня, она хотя и не поняла чего он хочет, но почувствовала, что он очень доброжелателен к своим близким. И не такой уж он страшный, как она о нем думала раньше.
– Ци Да-жэнь знает книги, знает правду, он самый понимающий – расхрабрилась Ай Гу – не то, что мы – деревенские люди. Мне некуда жаловаться. В конце концов, только и нужно искать Ци Да-жэня, чтобы он разобрал по справедливому. С тех пор, как меня выдали замуж, я головы не поднимала, ни одной церемонии не упустила. А они все заведомо ко мне придирались. Все они злые, как Чжун Гуй[43]. В том году, когда хорек загрыз большого петуха, так разве это потому что я не досмотрела? Это собака – убей ее, она украдкой съела похлебку из отрубей и открыла дверь. Чтоб она опаршивела! A «маленькая скотина», не разобрав черного от белого, залепил мне оплеуху…
Ци Да-жэнь сочувственно посмотрел на Ай Гу и это ее подбадривало.
– Я знаю в чем причина, – продолжала Ай Гу. – Это тоже не укроется от зоркости Ци Да-жэня. Люди знающие книги, люди знающие правду, все знают. Ему ум затуманила эта шлюха. И теперь он на все пойдет. Хочет выгнать меня из дома. – He так это легко. Меня ведь по всем шести брачным церемониям выдали[44]. Меня на носилках принесли! Так просто это? Я им покажу. Судиться? Можно судиться. Если в уездном не выйдет, есть еще окружной…
– Все это Ци Да-жэнь знает, – поднимая голову, сказал почтенный Вэй.
– Ай Гу, если бы ты головой не крутила, ничего и не было бы. Посмотри, вот твой отец. – Он понимает. Ты и твои братья на него не похожи. Судиться… судиться до окружного… Да как будто окружной судья то не сможет спросить Ци Да-жэня. Тогда уж все будет в открытую… Вот… ты прямо уж…
– Тогда жизни не пожалею. Будем не на жизнь, а на смерть…
– Да тут, в конце концов, не в жизни дело, – медленно проговорил Ци Да-жень.
– Годы – молодые. Человек должен быть покладистее. «Покладистые – богатеют». Правильно или нет? Я прибавлю еще десять долларов. Это и так уже «сверх небесной добродетели». Если не согласна, тогда свекор со свекровью говорят: «Ступай»! и тебе придется идти. Не только в окружном, а хоть в Шанхае, в Пекине, хоть в заморских странах – везде так. Если не веришь, сама спроси. Вот он только что из Пекина, из иностранного училища вернулся, – повернувшись в сторону молодого человека с острым подбородком, сказал «старый скот».
– Правда или нет? – спросил он.
– Точно так! – почтительно и тихо ответил молодой человек с острым подбородком, изгибаясь всем туловищем.
Ай Гу чувствовала себя совершенно одинокой. Отец молчит, братья не посмели прийти. Почтенный Вэй помогает им. Ци Да-жень молчит, тоже ненадежен. Даже молодой человек с острым подбородком – тихоня, как высохший клоп, а тоже подмазывается. В голове у нее был сумбур, но все же она решила сделать последнее усилие.
– Как же это? Даже Ця Да-жэнь…
Глаза ее были полны испуга, недоверия и разочарования. Правда, я знаю, мы люди грубые, ничего не понимаем – Только и знаем, что злимся на отцов и совсем не знаем людских отношений и дел. Но ведь они то – «старый скот» да «молодой скот» вечно нас дурачат. Быстро, как весть об умерших, везде они все разносят, кругом пролазят и вредят людям.
– Ци Да-жэнь, вы только посмотрите на нее – вдруг заговорил стоявший позади «молодой скот». Она перед лицом старших, почтенных людей, так вот ведет себя. А дома то, прямо разбушуется – шесть зверей не успокоят. Отца моего зовет «старый скот», меня постоянно только и называет «маленькая скотина», ублюдок!
– Какая это потаскушкина дочь звала тебя ублюдком? – обернувшись, громко сказала Ай Гу. И поворачиваясь к Ци Да-жэню, говорила:
– У меня есть что сказать перед народом. Где же он то по хорошему? Как связался с той шлюхой, даже мои предки в ход пошли. Ци Да-жэнь, вы вот рассудите-ка сами, рассудите это… Она вздрогнула и перестала говорить. Она увидела, у Ци Да-жэня глаза вдруг закатились кверху, лицо приподнялось изо рта, окруженного редкими усиками, одновременно вырвался высокий, дрожащий звук:
– Давай… ка!
– Ее сердце замерло и сразу беспорядочно забилось. Как будто произошло что-то важное и все изменилось. Ей казалось, что она поскользнулась и упала в воду. Она знала, что сама виновата.
Неожиданно в комнату вошел мужчина в синем халате и черной безрукавке. Он сразу вытянулся перед Ци Да-жэнем. Прямой как палка, он опустил руки, согнул поясницу. Весь зал замер в ожидании. Ци Да-жэнь повел только ртом и никто не расслышал, что он сказал. Только один этот мужчина услыхал слова Ци Да-женя. Сила приказания пронзила его как бы до мозга костей. Он метнулся два раза все телом и с видом пораженного страхом, ответил: – «Слушаюсь», затем попятился на несколько шагов и исчез.
Ай Гу чувствовала, что сейчас должно случиться что-то неожиданное, что-то совершенно неожиданное и неотвратимое. Тут только она поняла, что Ци Да-жэнь действительно великий человек. До этого у нее были о нем какие то заблуждения, поэтому она и была слишком крикливой и слишком грубой. На нее напало раскаяние и она невольно промолвила:
– В самом то деле, ведь я же слушаюсь приказаний Ци Да-жэня…
Весь зал мгновенно затих. Ее слова были сказаны совсем тихо, но почтенный Вэй услышал их ясно, как удар грома. Он даже вскочил…
– Верно? Да! Ци Да-жэнь действительно справедлив и Ай Гу тоже понятливая!.. – хвалил он, и обращаясь к Чжуан Му-саню, говорил:
– Уважаемый Му-сань, тебе конечно нечего сказать. Она ведь сама согласилась. Я надеюсь, ты захватил с собой брачное свидетельство? Я ведь тебя предупреждал. Так давайте, достанем…
Ай Гу видела, как ее отец полез в кошелек, висевший на поясе и что-то вытаскивал. Снова вошел тот мужчина, похожий на палку и передал Ци Да-жэню какую-то маленькую, плоскую штуку, вроде черной черепахи. Ай Гу испугалась, ожидая, что дело может опять повернуться по-другому. Она стала искать глазами отца. Он был уже у чайного столика, развернув тряпку синего материала, вытаскивал серебряные деньги.
Ци Да-жэнь ухватил черную черепаху за голову и высыпал из нее чего то немного себе на ладонь. Мужчина похожий на палку взял и унес эту плоскую штуку. Ци Да-жэнь тотчас достал пальцем немного с ладони и затолкал два раза себе в нос. Ноздри и сердечко верхней губы пожелтели. Он сморщил нос, как бы собираясь чихнуть. Чжуан Му-сань считал серебро. Почтенный Вэй взял немного из столбика, которые еще не был считан и передал «маленькому скоту». Потом взял два брачных свидетельства и поменяв, подвинул их каждой стороне[45].
– Вот вы и получили все. Уважаемый Му-сань, посчитай хорошенько. Дело не шуточное – деньги то серебряные.
– А… пчи! – раздалось в комнате.
Ай Гу знала, что это чихнул Ци Да-жень. Она невольно обернулась и увидела Ця Да-женя с разинутым ртом. Он по-прежнему морщил нос, а в пальцах мял какую-то штуку. Это ту, что «древние при погребении покойников вставляли во все отверстия». Он потирал около носа. Чжуан Му-сань кончил считать серебро. Обе стороны получили брачные свидетельства. У всех как бы сразу разогнулись поясницы. Напряженное выражение лиц исчезло и все выглядели добродушнее.
– Хорошее дело сделали! – сказал почтенный Вэй, – и заметив, что обе стороны собираются прощаться, вздохнув добавил:
– Ну вот, как будто все. Желаю вам благополучия! Можно считать «развязали узел». Вы что, уже идти собрались? Не уходите! Выпьем у нас винца новогоднего. Теперь его трудно достать.
– Мы не будем пить. Оставьте до следующего года. Тогда придем и выпьем, – сказала Ай Гу. – Спасибо почтенный Вэй, у нас еще дела есть. Мы не будем пить, – говорил отец.
Чжуан Му-сань, «старый скот» и «молодой скот», почтительно кланяясь друг другу, прощались.
– Ну, так как же, не выпьете немного? – замечая Ай Гу, уходившую самой последней, еще раз спросил почтенный Вэй.
– Да нет уж, не будем пить, спасибо вам, почтенный Вэй.
Раскаяние
Если только мне будет под силу, я напишу о своей скорби и раскаянии ради Цзы Цзюнь и ради себя… в бедной комнате дома землячества[46], заброшенной и забытой, тихо и пусто. Время идет быстро. Прошел год, как я полюбил Цзы Цзюнь и вынудил ее выбрать эту тишину и пустоту. Так несчастливо все сложилось. Все что у меня осталось – та же древняя бедная комната, разбитое окно, полу засохшая желтая акация и глициния за окном, квадратный стол перед окном, да старые стены и дощатая кровать у стены. Глубокой ночью я лежу на кровати, и мне порой кажется, что у меня ничего и не было с Цзы Цзюнь. Прошедший год полностью исчез и как будто бы его никогда и не было. Будто я никуда и не переезжал из этой бедной комнаты и не лелеял надежды о маленькой семье в переулке Цзичжао[47]. Всего только год назад не было этой тишины и пустоты и часто меня охватывало чувство ожидания – ожидание прихода Цзы Цзюнь. Бывало, только услышу стук каблуков по кирпичной дорожке, – как звуки эти сразу заставляли меня встрепенуться… Неожиданно появлялось бледное личико с ямочками, белые, худенькие руки, бумажная в мелких складках блузка и коричневая юбка. Она опять принесла молодые листья полу засохшей желтой акации, что растет за окном. Цзы Цзюнь заставляет меня любоваться ими и кладет листья в пучок бледно-сиреневых гроздей глицинии, ветви которой похожи на ржавое железо. Теперь остались только прежняя тишина и пустота. Цзы Цзюнь больше никогда не придет. Никогда…