Удар, которого я ожидал, был наконец нанесен. За день до праздника годовщины революции я сидел без всяких мыслей дома, Цзы Цзюнь мыла посуду. Кто-то постучался и я пошел открыть дверь. На пороге стоял посыльный из канцелярии. Он передал мне отпечатанную записку… Я уже догадывался в чем дело. У лампы я прочитал…
«По приказанию начальника канцелярии, Ши Цзюань-шен отстраняется от службы!». Отдел корреспонденции. 9 октября.
Раньше, когда я еще жил в землячестве, я подозревал, что когда нибудь это наступит. Как раз – та с кремом то и была партнершей по азартным играм, сына начальника нашей канцелярии. Определенно это она насплетничала и донесла на меня. Только теперь с опозданием, донос принес свои результаты. Правда, лично для меня это не было ударом. Я давно решил – пусть кто-нибудь другой переписывает, а я займусь преподаванием, или, хотя это и тяжелый труд, могу что-нибудь переводить. Главный издатель «Друга свободы» был мой старый знакомый. Мы встречались с ним несколько раз и еще два месяца назад переписывались. Все же сердце мое упало, когда я узнал об увольнении. Даже всегда спокойная Цзы Цзюнь и та переменилась в лице. За последнее время она стала как бы слабее.
– Ну, что же тут такого! Пфу! Начнем новое… сказала она, но не договорила. Не знаю почему, но для меня этот возглас прозвучал надрывно. И даже свет лампы показался мрачным.
Люди, забавные существа, самое ничтожное происшествие может бросить на них глубокую тень. Сначала мы безмолвно смотрели друг на друга и только через некоторое время постепенно начали советоваться. Мы решили усиленно экономить скопленные деньги и дать публикацию в газете в отдел мелких объявлений – искать уроков или переписки. Кроме того, написать письмо главному издателю «Друга свободы», объяснить ему наши затруднения и просить его опубликовать мои переводы, чтобы помочь нам в тяжелое время. Сказано – сделано! Пойдем по новому пути!.. Я сразу же сел к письменному столу, оттолкнул в сторону бутылку с маслом и блюдце с уксусом. Цзы Цзюнь придвинула тусклую лампу. Сначала я составил объявление. Потом выбрал книги для перевода. Со времени переезда на квартиру я не трогал их и на каждой было много пыли. После всего принялся писать письмо. Все время я колебался и не знал, как написать лучше. Когда в нерешительности переставал писать, глядел на нее. При свете лампы она казалась мне очень жалкой. Я не мог предположить, что такое незначительное обстоятельство может вызвать резкую перемену у решительной и спокойной Цзы Цзюнь. За последнее время она стала очень слабой. Началось это, конечно, не с сегодняшнего вечера. Я был в большом смятении. Перед моими глазами внезапно возникла картина спокойной жизни, промелькнула тишина моей бедной комнаты. Я только задумался и устремив неподвижный взор, снова увидел тусклый свет лампы на столе. Письмо я писал очень долго. Оно получилось довольно длинным и в нем был выражен упадок моего настроения. Мы решили, что завтра отправим письмо и дадим объявление в газете. Как будто бы одновременно мы разогнули спины и невольно почувствовали энергию и стойкость. Так из ранних, молодых порослей поднимается надежда будущего.
Удар со стороны возбудил во мне новую энергию. Моя жизнь в канцелярии была похожа на птицу в руках бродячего торговца. Хотя и есть немного проса, чтобы поддерживать жалкую жизнь, но никак нельзя растолстеть. Проходит время и опускаются омертвевшие крылья. Даже, если птицу выпустить из клетки – ей уже не расправить крыльев и не улететь. Сейчас можно считать, что я вырвался из клетки. У меня появилось желание парить в новом, просторном небе… Благо, что я еще не забыл как взмахнуть крыльями. Объявление в газете на один раз, конечно, не могло принести результатов. Переводы оказались делом нелегким: как будто понятно, а начнешь работать – возникает множество трудностей. Работа шла очень медленно, но я решил упорно продолжать. Не прошло и полмесяца, как на обрезе почти нового словаря, появилась большая, черная полоса – следы моих пальцев. Одно это свидетельствовало о серьезности моих занятий над переводами. Главный издатель «Друга свободы» говорил, что его журнал не интересуется плохими произведениями. Жаль, что у меня не было комнаты, где было бы тихо. Цзы Цзюнь чувствовала себя свободно, не стеснялась как раньше. По комнате всегда были разбросаны чашки, тарелки, и всегда было дымно. Но все это возбуждало досаду только против самого себя – почему раньше я не устроил себе комнату для занятий? А тут вдобавок еще А-суй и цыплята. Цыплята выросли и стали еще более легким поводом для ссор между Цзы Цзюнь и хозяйкой дома. Прибавились ежедневные неудержимые как поток заботы о пропитании. Все усилия Цзы Цзюнь сосредоточились на пище. Мы проедали наши сбережения, ели и считали. Кроме этого, приходилось кормить А-Суй и цыплят. Цзы Цзюнь как будто бы забыла все, что она знала раньше. Не обращая внимания на мои занятия, она часто прерывала мою работу и звала есть. За столом я вспыхивал от злобы. Она как бы не замечая, продолжала безучастно громко жевать. Прошло больше пяти недель, когда Цзы Цзюнь поняла, что мои переводы не могут обеспечить нам пропитания. Она была очень подавлена, но ничего мне не говорила. Моя работа над переводами стала, наконец, подвигаться сравнительно быстро. За короткое время я перевел пятьдесят тысяч иероглифов. Нужно было немного дополнить и можно было составить две хороших работы для «Друга свободы». Вопрос о пропитании по-прежнему угнетал меня. Приправа к вареному рису неизбежно была холодной, и ее не хватало. Иногда не хватало и риса. Целыми днями я сидел дома и работал, у меня совершенно пропал аппетит. Прежде всего кормили пуделя, иногда даже бараниной, которой мы сами за последнее время почти не ели. Цзы Цзюнь постоянно жаловалась на то, что А-суй стал такой жалкий и худой. Одно это давало нашей квартирной хозяйке повод смеяться над нами. Она не могла перенести такой глупости. Цыплята объедали нас… Об этом я уже давно знал. Ко всему прибавились мои мучения над переводом рассуждений Гегеля о «Положении человека во вселенной». Мое положение оказалось здесь, возле пуделя и цыплят… После многих споров и долгих уговоров, цыплята, наконец, превратились в обильную пищу для нашего стола. Больше десяти дней у нас было свежее мясо. Правда, цыплята были очень худые, потому что ежедневно получали только по несколько зерен гаоляна. С тех пор в доме стало тише. Цзы Цзюнь была очень подавлена. Она тяжело переживала одиночество и неохотно разговаривала.
– Как легко человек может измениться – часто думал я про себя. Мы не могли содержать даже пуделя А-суй. Надежды на письма откуда нибудь в ответ на наше объявление совершенно пропали. У Цзы Цзюнь давно уже не было ничего съестного, чтобы заставить пуделя «служить» или даже просто подняться на ноги. А зима подошла так быстро… Установить печку и достать топливо для печки оказалось нам не под силу. То, что раньше было так легко разрешимо, сейчас стало тяжелым бременем. Если перевести на деньги, то за А-суй можно было бы получить на базаре несколько «вэнь»[48], но мы не хотели и не могли этого сделать. В конце концов, я завернул ему голову тряпкой, отнес его на пустырь в западной стороне города и бросил. Пудель пытался выбраться из тряпки, тогда я столкнул его в неглубокую канаву. Сразу же, как только вернулся домой, я почувствовал, что в доме стало еще тише. Не скрытая жалость на лице Цзы Цзюнь напугала меня. Такого выражения ее лица я никогда не видел. И все из-за А-суй! Из-за чего же больше? Я еще не сказал ей, что бросил его в канаву. К ночи ее лицо покрылось мелкой сыпью.
– Странно, Цзы Цзюнь, что с тобой сегодня?
– А что? – откликнулась она и даже не посмотрела на меня..
– Что с твоим лицом?
– Ничего… Ничего особенного.
Из ее слов и поступков я понял, что она считает меня бессердечным. Раньше из-за своей гордости я не общался с людьми, а потом, когда стал жить Цзы Цзюнь, я совсем отошел от своих старых знакомых. Нужно только найти в себе силы подняться. Новые пути широки. Сейчас меня гнетет тяжесть жизни. И все из-за нее. Ну, если даже и выбросил А-суй, так что же тут такого, особенного?.. Видимо, просто взгляды Цзы Цзюнь стали мельчать. Для меня это было неожиданностью… Как-то раз я воспользовался случаем и намекнул ей обо всем этом. В ответ она только понимающе кивнула головой, но, судя по ее поступкам, она ничего не поняла или просто не верила. Холодная погода и холод в наших отношениях преследовали меня повсюду и я не мог спокойно оставаться дома. Но куда идти? На улицу? В парк? Там нет холода в отношениях, но ледяной ветер, казалось, разрывает кожу, и проникает под нее. Наконец, я нашел себе убежище в бесплатной «Общедоступной библиотеке». В большой читальне стояли две железных печки, и иногда в них было даже видно пламя каменного угля. При одном взгляде на огонь, у меня на душе становилось теплее.
Читать в библиотеке было нечего. Все книги древние, ветхие, и ни одной новой книги. Я ходил в библиотеку не для того, что бы читать книги. Кроме меня там бывало еще около десяти человек. Все в тонких халатах – в таких же, как и у меня. Каждый из нас читал принесенную с собой книгу и грелся. Для меня это было самым подходящим местом. На улицах можно легко встретить знакомых и нарваться на бесцеремонный взгляд. Здесь же никаких непредвиденных случайностей не было. В библиотеке не было книг, но там была тишина, в которой легко думалось. Одиноко, целыми часами сидел я и вспоминал свое прошлое. Прошло больше полгода… только ради любви… слепой любви… я полностью пренебрег советами посторонних… Ведь самое главное все же жизнь. Человек должен жить. Любовь это только красивое дополнение к жизни. Любовь делает жизнь полной, но жизнь – это борьба. У людей не борющихся нет пути в жизни. Я еще не забыл взмахов моих крыльев, хотя теперь они стали много слабее… Комната и читатели в ней понемногу исчезали. Я видел рыбаков среди стремительных волн, солдат на полях сражений, богачей в автомобилях, спекулянтов на иностранных биржах, героев в таинственных лесах, профессоров на кафедрах, любителей ночных развлечений, воров темной ночью… Все ее мужество было потеряно. Цзы-Цзюнь?… Ее не было. Она только неутешно горюет по пуделю А-суй, да бессильно изводится за стряпней. Еще удивительно, что она так мало похудела… Холодно. Несколько кусков каменного угля, едва тлевшего в печке, догорели. Наступало время закрытия бесплатной библиотеки. Нужно было возвращаться в переулок Цзичжао и переносить холод отношений. За последние дни иногда бывали и теплые отношения, но это только возбуждало и усиливало мои страдания. Помню одну ночь – в глазах Цзы Цзюнь внезапно снова появилась давно невиданная детская нежность, Улыбаясь, она говорила со мной о моей жизни в доме землячества. По временам на ее лице появлялось выражение испуга. Я твердо знал, что в эту ночь я нарушил ее холодную замкнутость и возбудил в ней мрачные подозрения. Нужно было через силу разговаривать, улыбаться и хоть этим немного ее утешать. Это была надуманная веселость и даже слова сразу же превращались в пустоту. В пустоте рождалось эхо, возвращавшееся назад, как несносная злая насмешка. Цзы Цзюнь, видимо, чувствовала тоже самое. В таких случаях у нее исчезала ее обычная онемелая подавленность. Хотя она и пыталась скрывать, но в ее выражении теперь часто появлялась мрачная подозрительность. Ко мне же она стала относиться мягче…