Однажды в полдень, крестьянин вместо цыплят неожиданно принес утят. Они кричали:
– «Сю, сю!». Жена Чжун Ми сказала крестьянину, что утят не нужно. В это время во двор вышел Ярошенко. Крестьянин дал ему одного утенка в руки, а утенок и в руках продолжал кричать «Сю, сю!» Утенок так понравился ему, что он не мог не купить. Ярошенко купил четырех утят, каждого по 80 чохов.
Утята были очень славные. Их тельца были желтые, как цвет сосен. Опустишь на землю, ходят, переваливаются со стороны на сторону. Друг с другом перекликаются. Все говорили: «Хороши, надо им, пожалуй, завтра купить угрей и накормить их». Ярошенко только сказал: – «За это – я сам заплачу».
Ярошенко ушел заниматься. Все разошлись… Немного погодя, когда жена Чжун Ми принесла холодный рис кормить утят, она услышала всплески воды. Оказалось, что четыре утенка купаются в бассейне. Они разогнали головастиков и что то едят. Когда их выгнали на берег, вода в бассейне стала мутной. Долгое время спустя, когда она просветлела, из тины торчали только несколько маленьких корешков лотоса, но нельзя было найти головастиков, у которых уже выросли ноги…
– Ярошенко, сяньшен, не стало лягушачьих сыновей!
К вечеру, когда ребята увидели, что он возвращается, сразу же сказал один, самый маленький.
– У, лягушки? – удивился Ярошенко.
Жена Чжун Ми, тоже вышла во двор и рассказала ему историю, как утята съели головастиков.
– Ай, ай – сказал он.
Наконец, утята сбросили желтый пух, Ярошенко, тоскуя о своей матушке России, неожиданно уехал в Читу. Уже четыре сезона квакали лягушки. Утята выросли: два – белых и два – пестрых. Они уже не кричат: – «Сю, сю!» вместо этого они кричат: – «Я… я!» Бассейн для лотосов уже давно не может вместить их, но, к счастью, место, где живет Чжун Ми, очень низкое и как только пройдет летний дождь, набирается полный двор воды. Утята с восторгом плавают, хлопая крыльями, ныряют и кричат – «Я… я!»
Сейчас – лето снова закончилось и перешло в зиму, а об Ярошенко нет никаких новостей. Так и не знаю, где теперь он… Остались только четыре утки, которые кричат, как в пустыне – «Я… я!»
Светильник
Весной в пасмурное послеобеденное время, в единственной чайной деревни Цзигуан атмосфера была накаленная. в шуме голосов то и дело раздавалось:
– Потушить! Разве можно потушить!
Сборище в чайной было небольшое: ведь перед тем как куда либо пойти, надо заглянуть в лунный календарь, что бы в нем не было бы написано: «Сборища не допустимы». Если там этого не написано, то и тогда нужно сначала пойти в кумирню получить напутствие и только удостоверившись, что сегодня нет никакого запрета, можно сидеть в чайной и опять таки не так, как сидят там несколько свободомыслящих, собравшихся сами по себе, молодых людей, которых все люди в спячке считали только разрушителями семьи.
– Так ли это? – беря чашку с чаем, спросил Сань Цзяо-лянь[30].
– Слыхал что так – ответил фан Тоу[31].
– Все время кричит: «Потушить его, потушить его».
– Черт знает что такое. Ведь это для всей нашей деревни будет большое несчастье. Тут нечего долго разбираться. Мы должны что то придумать, чтобы его отстранить…
– Отстранить его дело одного мига. Он всего лишь…
– Какая тварь! Когда строили кумирню его предки пожертвовали деньги, а теперь он хочет потушить неугасимый светильник. Разве это напоминает детей и внуков?
– Поедем в уезд и выдадим его, как не почитающего родителей! – сжав пальцы в кулак и ударив по столу сказал Го Тин. Наклоненная набок крышка чайника с дребезжащим звуком упала на пол.
– Этого не достаточно. Надо выдать, как не почитающего родителей, и отца и мать, и братьев матери… – заметил Фан Тоу.
– Жаль что у него только жив один старший брат отца, сразу смягчая тон сказал Го Тин.
– Го Тин, – неожиданно шепотом позвал фан Тоу – повезло тебе вчера в игре?
Го Тин прищуривши глаза и взглянув на него ничего не ответил. Чуань Ци-гуань с толстым лицом, откашлявшись начал:
– Затушив огонь разве наша деревня Цзигуан останется деревней Цзигуан[32]. Разве не говорят нам старики, что этот огонь был зажжен еще императором Лян У и с тех пор не был потушен, даже во время восстания Длинноволосых[33]. По вашему, разве не хорош этот зеленый и ясный огонь? Все приезжие сразу же идут посмотреть его. Все хвалят… Хорош, очень хорош… А он теперь подымает целую историю и к чему это?
– Да, он спятил с ума, разве ты этого не знаешь? – презрительно сказал Фан Тоу.
– Эге, да ты умник – у Чуань Ци-гуаня лоснилось лицо.
– Я думаю, а что если бы его провести, как в прошлый раз – сказал Гуй У-шэн, одновременно хозяин и работник чайной, только что подошедший и сразу понявший, что разговор принимает нежелательный оборот и может привести к ссоре.
– Как в прошлый раз? – удивленно спросил Чуань Ци-гуань.
– Разве раньше он еще не сходил с ума как сейчас?
– В то время был жив его отец, который его и провел и тем самым вылечил.
– Каким образом провел? Я что-то не знаю! – еще более удивленно спросил Чуань Ци-гуань. – Да как же ты можешь это знать В то время все вы были молокососами, только знали пили молоко да обделывались. Я же тогда был здесь не таким. Видите ли, в то время я имел пару рук по правде сказать, отмытых добела и нежных…
– Да ты и сейчас белоручка, – сказал фан Тоу.
– Не говори глупостей – притворно рассмеялся и выругался Гуй У-шэн. Мы ведем серьезный разговор…
– B то время он был еще молодым, а его старикан был тоже вроде сумасшедшего. Говорили что однажды дед привел его в кумирню земледелия, научить молиться Ту Лао-е, Вэн Тян-чуню и ван Лин-гуаню[34]. Он испугался Лао-е и не захотел молиться, выбежал вон и с тех пор стал странным. С того дня он стал таким как сейчас, как только завидит людей, сразу начинает советовать им потушить светильник в главном притворе кумирни. Он говорит, что если потушить, не будет ни саранчи, ни болезней и будто бы он говорит божественную правду. Здесь он впала в ересь из-за боязни увидеть правдивый путь божественных принципов. Но нам ли бояться Ту Лао-е?
– Ваш чай не остыл? Подолью кипятку.
– Ладно подлей. После, он как то ворвался в кумирню и хотел потушить светильник. Старикан его очень любил и не был согласен посадить его под запор. Тогда поднялось всеобщее возмущение. Да разве не всем миром тогда пошли к его старику. Подняли такой бунт. Так вот, к счастью, у нас в семье в то время был еще жив один старый хрен, который и придумал способ: прикрыть светильник толстым ватным и черным как смоль одеялом, привести его и сказать, что светильник уже потушен.
– Э э… и впрямь ведь выдумано на зло ему! – сказал Сань Цзяо-лянь, сплевывая, как бы не в состоянии сдержать нахлынувших чувств.
– А, зачем было брать на себя столько забот – возмущенно сказал Го Тин. Такая тварь, убить его и конец!
– Как же это можно? – его жена испуганно посмотрела на него, быстро замахав рукой: – Как же это можно? Разве не занимал его дел чиновник, прочного положения?
Оба Го Тина враз посмотрели в лицо друг другу и почувствовали себя перехитренными хорошим способом «старого хрена», лучше этого ничего определенно не придумаешь.
– После этого станет хорошим! Много лет не войдет в двери кумирни и ничего не затеет. Не знаю почему, но в этот раз, несколько дней после того как он увидел процессию, он спятил с ума.
– Эээ… Точно так же, как и раньше. После полудня он проходил здесь мимо кумирни.
– Вы бы пошли посоветоваться с Сы-е. Хорошо было бы провести его еще раз. Разве этот светильник не зажжен императором Лян У? Разве не сказано: если потушить светильник, то это место превратится в море и что все мы превратимся в сомов? Идите-ка скорее посоветоваться с Сы-е, если не…
– Мы еще до этого заглянем в кумирню – сказал фан Тоу и с достоинством вышел из чайной. Го Тин и Чуань Ци-гуань вышли следом. Сань Цзяо-лянь выходя последним, у самого выхода обернувшись сказал.
– На этот раз, запомни мой счет. Заметь…
B ответ на это Гуй У-шэн подошел к восточной стене, поднял кусок древесного угля и пририсовал к нарисованному треугольнику с маленьким кружком под ним, две черточки.
У кумирни земледелия, они увидели несколько человек: один был «он», двое праздно глазеющих и трое ребятишек. Двери кумирни были наглухо закрыты.
– Ладно, ладно… Дверь в кумирню заперта – весело сказал Го Тин.
Они приблизились, ребятишки вошли в ограду. «Он» стоял напротив дверей кумирни и смотрел на них. Он был в порванном синем халате, его желтое прямоугольное лицо было спокойно, только под густыми бровями в больших немигающих глазах мелькал чуждый блеск и отображалась печальная и испуганная душа. На его остриженных волосах осели два листка риса, которые должно быть потихоньку бросили на него сзади дети, что бы затем увидя его затылок, смеяться, вытягивая шеи и быстро высовывая языки. Они остановились переглядываясь.
– Чего ты хочешь? – веско спросил Сань Цзао-лян, выступив наконец на шаг вперед.
– Я звал Лао Хэнь открыть дверь – низким голосом ласково сказал он. Светильник должен быть потушен. Трехголовый и шестирукий, в высоком головном уборе, с половинной головой и со свиными зубами, все должны потушить… потушить. Потушим, не будет ни саранчи, ни чумы…
– Хе, хе, устраиваешь переполох, – притворно засмеялся Го Тин. – Если ты потушишь огонь, саранчи будет больше и ты вызовешь чуму.
– Хe, xe, – усмехался Чуань Ци-гуань.
Голорукий ребенок, подняв тростинку с которой играл, всматриваясь в него, маленьким как вишня ртом начал верещать:
– У… у!
– Возвращайся-ка! Если не пойдешь, то твой отец не сможет собрать твои кости! Что огонь? Я за тебя его потушу. Приходи через несколько дней посмотреть тогда узнаешь, – громким голосом сказал Го Тин.